ВПЕРЁД НА... DEUTSCHLAND. Из мыслей философа – Фёдора СТЕПУНА, очевидца и участника войны
Впечатление смешной и безвкусной бездарности тяготеет для всякого русского глаза над всею немецкою жизнью. Я помню первые годы своего пребывания в Германии. Я решительно ничего не понимал. Страна музыки! Вся покрыта хоровыми обществами! Но ведь где соберутся десять русских студентов – там хор; а когда в унисон взвоет немецкая корпорация, то ведь надо не только «святых вон выносить», но и Баха, Шумана и Вагнера куда-нибудь подальше спрятать.
А пожилые, солидные, очкастые приват-доценты, спешащие, в качестве офицеров запаса, в день рождения Вильгельма, в сознании важности и торжественности момента, без малейшей иронической улыбки, хотя бы только над своею внешностью, в «мундирах кайзера» по Гейдельбергской «Anlage» – разве это для русского глаза не сплошная карикатура?
А чудовищная размеренность в жизни немецких студентов, которые первый семестр все как будто по заказу мало учатся, много пьют, ухаживают за кельнершами, принципиально не целуют дочерей тех профессоров, у которых они бывают на официальных семестровых обедах, которые не избирают учёной карьеры, если у родителей нет капитала, и очень успешно превращают по окончании курса свою корпорацию из органа дружбы и любви в рекомендательную контору германской бюрократии. Разве это не отвратительно в наших глазах?
Наконец, «протоплазма» современной немецкой жизни, «Феррейн» – что это за чудовищный институт!
Благодаря моему короткому знакомству с извозчиком Фрицом, я ближе всего знаю извозчичий «феррейн». Думаю при этом, что извозчичий феррейн как феррейн ничем не отличается от феррейна инженеров или адвокатов.
Философия феррейна следующая. Дабы извозчику быть первоклассным извозчиком, ему необходимо безусловно верить, что назначение человека – быть извозчиком. Так как извозчик, встречаясь с людьми других профессий, не может не поколебать в себе этой веры, то необходимо, чтобы он встречался только с извозчиками.
Для того же, чтобы общество извозчиков в целом не усомнилось в извозчичьей природе всех людей, извозчичьи интересы извозчиков в пределах феррейна расширяются некоторыми общечеловеческими интересами.
Отсюда ивозчичьи хоровые общества, извозчичьи Fruhschoppen'ы... В результате такого усложнённого социального препарирования извозчиков получаются действительно первоклассные извозчики, то есть не только люди, занимающиеся особой профессией, но люди вполне определённого извозчичьего миросозерцания, люди, убеждённые, что солнце ярче всего играет не в бриллианте, а на лакированном крыле пролётки, что последние минуты Гёте менее значительны, чем рекордные секунды американского рысака, что в России известен отнюдь не граф Толстой, а граф Орлов-Чесменский, создатель знаменитой породы рысаков...
Я не защитник дилетантизма и глубоко ценю профессиональное знание и умение.
Выше меня ценят его, конечно, немцы. А потому я не понимаю, как они забыли то, что когда-то прекрасно знали, что жизнь – это тоже профессия, которая требует и своего вдохновения и своего мастерства.
Боже, какие все немцы: извозчики, профессора и даже актёры – дилетанты жизни! Я хочу только сказать, что вполне понимаю, как чужда для русского интеллигента, с его аристократизмом и широтою, с традиционным антимилитаризмом, с его культом женщины и любви, с его мятежным духом свободы, родственным, правда, зачастую духу безалаберности и разгильдяйства, – современная Германия с её бронзовыми шуцманами, чиновниками-олимпийцами, завершённым профессионализмом и вытаращенным взором назойливой закономерности.
Однако будем справедливы.
Набросанная мною распространённая характеристика Германии, при всей поверхностной верности, в своей глубине определённо неверна. Ведь совершенно очевидно, что всё, рассказанное мною и в тех или иных выражениях постоянно повторяемое всеми туристами, когда речь заходит о Германии, с какою-то последнею близорукостью игнорирует все наиболее характерные явления германской культуры.
Игнорирует и глубинную мистику Якоба Бёме и Мейстера Эккехардта; и онтологизм гётевского символизма с его культом вечной женственности; и то, почему Германия – духовная родина музыки – и немецкая музыка насквозь религиозна; и то, почему в области философии только немецкая метафизика и немецкий трансцендентализм могут считаться достойными преемниками положительного и существенного умозрения Греции, игнорирует, одним словом, основную черту Германии: предопределённость духовного облика и жизненных путей немецкого народа ценностями абсолютного, религиозного порядка.
А ведь игнорировать всё это нельзя, ибо во всём этом, по меньшей мере, тоже скрывается сущность Германии.
Многое в моей первой характеристике объясняется, как это ни странно, второй. То, что объясняется, составляет положительную сущность Германии. Многое же не объясняется, и своей необъяснимостью указует на ту болезнь немецкого народа, от которой он, Бог даст, исцелится войной, если она только будет им не безусловно выиграна.
* * *
Наряду с высочайшими духовными прозрениями Россия всё время не оскудевает сумрачными вспышками душевного подполья. Нет вопроса – слова о «Святой Руси» никогда не станут пустым звуком, ибо подлинно верно, что всю Россию «в рабском виде Царь Небесный исходил благословляя».
Но верно и то, что в недрах народных таится ещё много вулканической, языческой мистики, а где-то и тёмный звериный лик.
Я мог бы, конечно, в доказательство правильности этой характеристики привести «обильный материал», но я этого не делаю, ибо знаю, что все фактические указания и исторические справки могут быть, во-первых, с успехом заменены другими, противоположными им, а во-вторых, истолкованы в смысле, обратном тому, которым они светятся для меня.
В сущности ведь никто не пользуется фактописью как доказательством, а все пользуются ею как условным языком для сообщения того, что ясно помимо всяких фактов.
Я давно и сознательно усвоил себе такое чаадаевское отношение к фактам, а потому смело характеризую с тою упрощённостью, которую допускает письмо, родство и противоположность Германии и России, как родство и противоположность метафизики и мистики.
Мне думается, что Германия уже прошла через зенит своего духовного развития. В ней всё больше и больше гаснет пророческий дар откровения и всё больше и больше оттачивается во всех областях культуры остриё критической совести.
Это, быть может, яснее всего видно на примере современной немецкой философии, которая из системы постижений всё определённее перерождается в систематизацию непостижимостей.
Россия, наоборот, ещё только восходит к своему зениту.
.jpg)
Рука Господня да пребудет с нами, пока солдат хранит святое знамя. Фото из журнала «Нива», 1916 год
Правда, она насквозь хаотична, но её тёмный хаос светится откровением. Отрицательный же дух критики и запретительная сущность совести ей пока совершенно чужды.
Германской совести грозит опасность критического окаменения. Над русским откровением повисает сумрак хаоса и бессовестности. Спасение Германии – в России, спасение России – в Германии.
Война становится всё ожесточённее и всё ужаснее. Удушливые газы, огнеметатели, бесчисленные аэропланы – всего этого в 15-м году мы не знали, а теперь у нас прямо-таки французский фронт. Что же мы всему этому противопоставим?
Техника и организация нам никогда не давались, и те некоторые усовершенствования, которых мы на третьем году войны с грехом пополам добились, решительно ничего не значат по сравнению с тем, что за это время сделали немцы.
Каратаевский дух «серых героев» и беззаветную храбрость «суворовских орлов»? Но ведь это фраза – факты же говорят о другом.
У нас в бригаде недавно получен приказ стрелять по своим, если стрелки будут отступать без приказания.
В N-ой дивизии опять беспорядки и опять расстрелы. Отношения между артиллерией и пехотой с каждым днём ухудшаются: недавно пехотинцы забросали ручными гранатами наш наблюдательный пункт, а разведчика 5-й батареи нашли мёртвым в пехотных окопах со штыковой раной (немецкой атаки в это время не было).
Сама же пехота сейчас никуда не годится; необученная, неспаянная и трусливая, она всё меньше и меньше выдерживает натиск первоклассных немецких ударных батальонов. Как-никак, всё это свидетельствует о такой степени падения пресловутого духа русской армии, при которой продолжение войны становится почти что невозможным.
Читая журналы и газеты, получаешь впечатление полной утраты нашей интеллигенцией всякой свободы мнения, страшной штампованности мыслей и слов, поголовного исповедания готтентотской морали.
Во внутренней политике мы, в очень многом, к сожалению, похожие на наше правительство, виним во всём одно правительство и думаем, что, свалив Николая, немедленно исцелим Россию от всех бед и напастей, а во внешней, отнюдь не отличаясь политической добродетелью, – виним за всё «проклятых немцев» и ждём, что Николай-чудотворец, во имя свободы и справедливости, дарует нам над ними блистательную победу.
.jpg)
Какая во всём этом ужасная ложь! Порою мне кажется, что облики идей отливаются на всю Россию из какой-то особо тягучей резины. Не теряя в себе потому намёка на свою подлинную сущность, они как-то гнусно и произвольно растягиваются и съёживаются в ужасные рожи.
Так русский пацифизм превращается сейчас в требование войны во что бы то ни стало; отсутствие завоевательных тенденций и теория защитительной войны – в стремление уничтожить немцев и получить Константинополь с Дарданеллами; борьба за угнетённые нации – в военное предательство Сербии, дипломатическое насилие над Грецией и упорное непровозглашение автономии Польши.
Мирным русским деятелем почему-то называется человек, хрипнущий от крика «война до конца», а русским солдатом – существо, жаждущее замирения во что бы то ни стало.
Не знаю, может быть, я не прав, но иной раз, внутренне созерцая Россию и всю накопившуюся в ней ложь, я решительно не представляю себе, как мы доведём войну не до победного, конечно, но хотя бы не стыдного, приличного мира.
Из «Писем прапорщика-артиллериста». Год 1916
По страницам журнала «Родина»
.jpg)
Художник Б. Нотке
А вот я, господа, листая те же страницы, нашёл удивительный отрывок из письма, адресованного нашему философу-очевидцу одним из его фронтовых друзей, и не менее замечательный комментарий самого автора:
«Если бы ты знал, какою красотой и правдой представляется мне после всех ужасов пролетарской революции и гражданской «бойни» та, «наша», если разрешишь так выразиться, война.
Всё последующее уродливое и жестокое не только не заслонило моих старых воспоминаний, но, очистив их своею грязью и чернотою, как уголь чистит белых лошадей, как-то даже придвинуло их ко мне...»
Конечно, и война 1914 года была величайшим преступлением перед Богом и людьми, но она была преступлением вполне человеческим.
Лишь с нарождением сверхчеловека появилась в мире та ужасная бесчеловечность, которая заставляет нас тосковать по уходящему миру, в котором человеку было ещё чем дышать, даже и на войне.
Ещё в главе «Земля - человек - небо»:
Чёрный ворон, что ты вьёшься... Год 1914-й глазами православного священника
Во время бедствия и при нападении врагов. Псалом 90
Наказ воину Христову и Государеву. Документ неизвестной войны
DRANG NACH... РОССИЯ. Из секретной докладной записки германского Генерального штаба. 1913 год
ВПЕРЁД НА... DEUTSCHLAND. Из мыслей философа – Фёдора СТЕПУНА, очевидца и участника войны