В поисках идеального собеседника
Диалектика как мысленное собеседование
...Я вот часто задумываюсь над тем, как могла возникнуть у людей эта довольно странная профессия – писательство. Не странно ли, в самом деле, что, вместо прямых и практически-понятных дел, человек специализировался на том, чтобы писать, писать целыми часами без определённых целей, – писать вот так же, как трава растёт, птица летает, а солнце светит. Пишет, чтобы писать! И, видимо, для него это настоящая физиологическая потребность, ибо он прямо болен перед тем, как сесть за своё писание, а написав, проясняется и как бы выздоравливает! В чём дело?
Я давно думаю, что писательство возникло в человечестве «с горя», за неудовлетворённой потребностью иметь перед собою собеседника и друга! Не находя этого сокровища с собою, человек и придумал писать какому-то мысленному, далёкому собеседнику и другу, неизвестному алгебраическому иксу, на авось, что там где-то вдали найдутся души, которые зарезонируют на твои запросы, мысли и выводы!
В самом деле: кому писал, скажем, Жан-Жак Руссо свою «Исповедь»? Или Паскаль свои «Мысли о религии», или Платон свои «Диалоги»? Какому-то безличному, далёкому, неизвестному адресату, – очевидно, за ненахождением около себя лично-близкого, известного до конца Собеседника, который всё бы выслушал и помог бы разобраться в тревогах и недугах. Особенно характерны в этом отношении, пожалуй, платоновские «Диалоги», где автор всё время с кем-то спорит и с помощью мысленного Собеседника переворачивает и освещает с различных сторон свою тему.
Совершенно явно, дело идёт о мысленном собеседовании, на этот раз уже несколько определённом: это спорщик, оспариватель высказанного тезиса. Тут у «писательства» в первый раз во всемирной литературе мелькает мысль, что каждому положению может быть противопоставлена совершенно иная, даже противоположная точка зрения. И это начало диалектики, то есть мысленного собеседования с учётом, по возможности, всех логических возражений. И, можно сказать, это и было началом науки. Так из «писательства» в своё время возникла наука! Из полубезотчётного записывания мыслей их планомерное изложение с учётом их последовательности и закономерности.
Суеверие устоявшихся истин
Наука, как её стали потом понимать профессионалы (что может быть скучнее профессионалов?), это уже не только учёт возможных противоречий... но попытка выявить, что – после всех возражений – может быть признано за однозначно определённую истину. Однозначно определённая истина – это то, что мыслится без противоречий. Сравнительно легко было признать без противоречий, что существуют собаки, кошки, львы, сосны, пальмы и проч.
Возникла аристотелевская естественная наука, соответствующая нашим систематикам в ботанике и зоологии. Но уже бесконечно труднее было сговориться о силах и законах, владеющих событиями... Схоласты стали рисовать себе науку как совершенно безличную, однозначную, категорическую в своих утверждениях, чудесную и исключительную систему мыслей, которая настолько сверхчеловечна, что уже и не нуждается более в собеседнике и не заинтересована в том, слушает ли её кто-нибудь! Это пришёл пресловутый рационализм!
Рационализм обожествил науку, сделал из неё фантом сверхчеловеческого знания. Профессиональная толпа профессоров, доцентов, академиков, адъюнктов и тому подобных жрецов науки и посейчас живут этим фантомом и тем более, чем более они «учёны» и потеряли способность самостоятельно мыслить! Засушенные старые понятия они предпочитают живой подвижной мысли именно потому, что там, где вместо живой и подвижной мысли взяты раз навсегда засушенные препараты мыслей, их легче расположить раз навсегда в определённые ящички. Вместо живого поля – гербарий!..
Для этих самодовольных людей, которыми переполнены наши кафедры, было чрезвычайным скандалом, когда оказалось, что систем геометрии без противоречия может быть многое множество, кроме общепринятой эвклидовской... А это значило, что однажды навсегда построенная система истин есть не более как претенциозное суеверие; а рационализм снова должен уступить своё так хорошо насиженное место диалектике.
Великое приобретение нового мышления в том понимании, что систем знания может быть многое множество, развиваются они, как и всё на земле, исторически и в истории имеют своё условное оправдание, но логически равноправны.
По-прежнему за ними стоит живой человек со своими реальными горестями и жаждой Собеседника.
.jpg)
Эти за словом в карман не полезут
Первый встречный – наиискреннейший собеседник
Впрочем, были и есть счастливые люди, у которых всегда были и есть собеседники и, соответственно, нет ни малейшего побуждения к писательству! Это, во-первых, очень простые люди вроде наших деревенских стариков, которые рады-радёшеньки всякому встречному человеку, умея удовлетвориться им как своим искреннейшим собеседником.
И, во-вторых, это гениальнейшие из людей, которые вспоминаются человечеством как почти недосягаемые исключения. Это уже не искатели собеседника, а, можно сказать, вечные собеседники для всех, кто потом о них слышал и узнавал. Таковы Сократ из греков и Христос из евреев. Замечательно, что ни тот, ни другой не оставили после себя ни строки. У них не было поползновения обращаться к далёкому собеседнику. О Сократе мы ровно ничего не знали бы, если бы за ним не записывали слов и мыслей его собеседники – Платон и Ксенофонт.
О Христе мы ровно ничего не знали бы, если бы народное предание, возникшее от поколения его личных собеседников, не вылилось потом в писаные книги Евангелий, которых было много! Отчего же они не писали, эти всемирно гениальные люди? Отчего мы знаем о них исключительно через их собеседников?
Мне кажется, что оттого, что они никогда и не имели неутолённой жажды в собеседнике, ибо имели всегда наиискреннейшего собеседника в ближайшем встреченном человеке! Вот в чём секрет!.. И в то же время, как писатели всех времён, малые и великие, обращались к «дальнему», пронося подчас свои гордые носы мимо неоценённо дорогого близ себя, эти великие мужи умели находить и распознавать искреннейшего собеседника в «ближнем»... Оттого и не было у них писательства, никаких абстракций, никакого гербария, а была живая жизнь для живых людей, оживляющая всё новые поколения живых людей через века и тысячелетия.
Как это ни парадоксально, но это так!.. С хорошей жизни не запишешь! Это уже дефект и некоторая болезнь, если человек не находит собеседника вблизи себя и потому вступает на путь писательства. Это или непоправимая утрата, или неумение жить с людьми целой неабстрактной жизнью!
И притом вот что замечательно: то, что дальний испытывает на далёком расстоянии, он естественно рассчитывает испытывать сугубо с приближением к источнику. А ведь сплошь и рядом бывает, что писатель, учёный, моралист и поэт, разливающийся соловьиной сладостью для дальнего, оказывается несноснейшим субъектом для своих ближайших домашних! Чем ближе к человеку, тем хуже! Тут какая-то радикальная ложь, когда начинают серьёзно уверять, будто забывают ближнего для дальнего!
Это сбрехнул когда-то Ницше в минуту недуга, а дураки повторяют как некую норму! Хороша «норма», когда перед нами очевидный обман для дальнего, который, по мере приближения к показавшемуся идеалу, находит всего лишь претенциозную скотину!
Вот оттого я более всего хотел бы обладать этою способностью: видеть в ближайшем встречном человека своего основного искомого, главного и лежащего на моей ответственности собеседника. Всю жизнь хочу жить для ближнего, а на деле умею кое-как жить только для дальнего, не находя сил жить до конца для ближнего!
.jpg)
Гибок язык человека:
речей в нём – край непочатый.
Царство словесное
неистощимо по всем
направленьям.
Гомер
О. Цепкое. Пять лиц. 1980 г.
Доминанта – склад восприятия
Теперь я хочу изложить Вам один из наиболее занимающих меня вопросов в связи с доминантами... Так вот, вопрос об интегральном образе мира, в каком мир должен представляться для людей разного склада, например для писателя, беседующего через головы ближних с далёкими мысленными Собеседниками, или вот для этих людей, видящих реального и окончательного Собеседника в ближайшем встречном.
Мышление учёного ничем не отличается от мышления мужика. Это совершенно верно! Абстрактный аппарат мысли один и тот же. Разница между людьми и их мировосприятиями не в мысли, а где-то гораздо глубже! Дело в том, что восприятие не только мира, но даже и ближайшего вседневного опыта чрезвычайно разнообразно и изменчиво, притом не только от человека к человеку, но и в одном и том же человеке в разные моменты жизни... Секрет необыкновенного успеха Ницше происходил от того, что под влиянием болезни он перешёл однажды к совершенно новому и оригинальному мироощущению, стал совершенно по-новому воспринимать даже и обыденные вещи, и именно от этого для него возникли совсем новые оценки и перспективы, столь неожиданные для нашего привычного понимания.
...В «Поэзии и правде» Гёте рассказывает о своей юношеской поездке в Италию и о впечатлении от созерцания картин Микеланджело. Вначале они поразили его чуждостью восприятия мира... Но когда после длительного и всё более углубленного их изучения молодой Гёте вышел на свежий воздух, он почувствовал, что и улица, и люди, и деревья, и мир стали видеться совсем по-новому. Микеланджело сделал в Гёте какую-то глубокую перестановку, заразил его своим мировосприятием.
Из этих примеров уже намекается, что то, что для людей представляется действительным, основным, постоянным и характерным в вещах, определяется в чрезвычайной степени складом восприятия реальности в данный момент. Этот склад восприятия, могущий так внезапно изменяться, очевидно, обусловлен физиологически. Человек только может констатировать, что с известного момента для него всё в мире изменилось!..
Такое внезапное изменение восприятия наблюдается у параноиков; его отмечают у Ницше в определённый момент его болезни (перед написанием «Так говорил Заратустра»), его почувствовал в себе Гёте под влиянием Микеланджело.
В действительности он гораздо чище и обыденнее, чем мы думаем, – мы только мало обращаем на него внимания. В сущности, после каждого более или менее крутого перелома жизни склад дальнейшего восприятия и опыта уже не тот, что был до сих пор.
.jpg)
«Итак, по возможности всё видеть, всё знать, ни на что не закрывать глаза и удержать при этом радость бытия для друзей и приходящего собеседника», – так говорил Алексей Ухтомский, полагая до нас достучаться.
Голова апостола. Автор фото: А. Р. Тягны-Рядно
Двойник умирает, чтоб дать место собеседнику
...В чём заключается и как воспитывается склад восприятия Зосимы, этого одинаково открытого и готового Собеседника и для Фёдора Карамазова, и для Алёши, и для деревенских баб, и для Ивана?
Постепенно я узнал, что он создаётся большим, чисто физическим насилием над собою, готовностью ломать себя без жалости; затем преданием от других, прежде всего от простого народа; наконец, детским отношением к миру, как к близкому, интимно-любимому, уважаемому собеседнику и другу.
Для взрослого этот склад восприятия, если он не заложен с детства, очень труден, требует постоянного напряжения; удерживается лишь с большим трудом, самодисциплиной, осторожным охранением совести. Но он необыкновенно ценен общественно: люди льнут к человеку, у которого он есть, по-видимому, оттого, что воспитанный в этом восприятии человек оказывается необычайно чутким и отзывчивым к жизни других лиц, легко перестанавливается на другие мироощущения и вытекающие из них горя других лиц.
Такой человек, обыкновенно, наименее замкнут в самом себе, у него наименьший упор на себя, наименьшая наклонность настаивать на своём и своей непогрешимости. Он привык постоянно и глубоко критиковать себя, оттого он смирен внутри самого себя и не критикует людей, пока они сами не просят его помочь в беде. Если он критикует других, то только как врач, стараясь распутать корни болезни. Словом, это доктор Гааз (1), вечно преданный и друзьям, и арестантам, и каторжанам из Мёртвого Дома.
У Фёдора Павловича, у Мити, у Ивана у каждого своя отдельность и замкнутость, что ни человек, то свой особый, как бы самодовлеющий мир, своя претензия – оттого и своё особое несчастие, свой особый грех, нарушающий способность жить с людьми! При этом поведение каждого таково, каково мировосприятие, а мировосприятие таково, какова воспитанная наклонность поведения.
Тут для каждого замкнутый круг, из которого вырваться чрезвычайно трудно, а без посторонней помощи обыкновенно и нельзя! Лишь потрясение и терпеливая помощь другого может вырвать человека из этой роковой соотносительности, то есть из того, что мир для человека таков, каким он его заслужил, а человек таков, каков его мир!
Надо ведь не более и не менее, как переменить в человеке его физиологическое мировосприятие, физиологическую, закреплённую привычкою, непрерывность его жизни! А это очень больно и очень трудно! Ибо ведь человеку в его инерции, обыкновенно, всё лишь подтверждает его излюбленное миропонимание, действует он так, как мироощущает, а мироощущает так, как действует. Chaque vilain trouve sa vilaine (2). Каковы доминанты человека, таков и его интегральный образ мира, а каков интегральный образ мира, таково поведение, таковы счастие и несчастие, таково и лицо его для других людей.
Путь комфорта
Усреднённый и спокойный интеллигент, ценящий в глубине души более всего Комфорт довольства собою, вряд ли решится встать на этот путь. Он всегда будет склонен замкнуться ради своего покоя на утешительной, портативной и экономной теории.
Обыденное наше устремление по преимуществу к покою и самоудовлетворению имеет, по-своему, то положительное, что становится возможно до последнего момента не замечать того ужаса, в котором в действительности живёшь; так что опять и опять успокаиваешь себя, что копья ломать не из-за чего и мир, говоря вообще, всё-таки благополучен!..
Одним словом, получается та блаженная слепота, которая как будто помогает жить, то есть жить беззаботно, катаясь по Парижам и предаваясь тонкостям paris plaisir'a (3), не задаваясь по возможности ощущением, что при этих занятиях незаметно и мимоходом сбиваешь с ног живых, милых, прекрасных людей. Недаром люди так настойчивы в этом устремлении к покою и самоутверждению, недаром эта тенденция просочилась и в науку... Слепая философия слепых, не успевших продрать глаза щенят! Она была бы смешна, если бы не была горька по последствиям.
Зрячая радость
Заворожённые искусственными радостями люди, сами того не замечая, усугубляют несчастия мира и оказываются совершенно беззащитными, когда в один прекрасный день реальность откроется для них во всём своём громадном и трагическом значении! Лишь там, где человек всё видит и всё чувствует... и при этом останется верен радости бытия, – он бывает в самом деле надёжным другом для своих друзей, способным стоять твёрдо и дать руку помощи, когда будет нужно.
Итак, по возможности всё видеть, всё знать, ни на что не закрывать глаза и удержать при этом радость бытия для друзей и приходящего собеседника... Это – настоящее счастие, к которому стоит стремиться и ради которого стоит понести всякий труд!
При этом вот что замечательно: однажды вступив на путь искусственных радостей посредством закрывания глаз на действительность, человек будет идти на этом пути далее и далее, всё более отмежёвываясь от живого опыта и от действительных горестей человечества. Всё более будет сам себе слепить глаза, чтобы не знать настоящего значения действительности, – как это мы видим на всяком предреволюционном обществе, наслаждающемся и дуреющем всё более перед тем, как придёт час заклания; или как было в Геркулануме и Помпее накануне того, как Везувий заговорил!
И, с другой стороны, тот, кто соблюдает всё видящую и всё чувствующую радость бытия, однажды встав на этот мужественный путь, будет расширять своё зрение и чувствительность к голосу реальности и чуткость к истории всё более и более.
Всё знать, всё видеть, ни от чего не замыкаться, и всё победить радостью бытия для друзей и с друзьями. Это значит: всё расширяться, усиливаться, расти, узнавать новое и новое, переходить из силы в силу.
...По-видимому, можно сказать, что Зосиме, Гаазу и им подобным свойственна методика проникновения в ближайшее предстоящее как в своё ближайшее родственное... но только в необычайно подчёркнутой и вошедшей в обыкновение форме, притом не для писательства, а для самого приближающегося к ним человека. Им свойственна доминанта на лицо другого. Метод этот и для самого привычного в нём человека не может быть прост, он есть дело постоянного напряжения и труда целой жизни изо дня в день. Оборачивающийся вспять не управлен в нём! Он есть постоянное восхождение от труда к труду, из силы в силу, всё выше и вперёд...
Из писем А. Ухтомского
к Е. И. Бронштейн-Шур (1928 г.)
***
1 – Ф. П. Гааз (1780–1853) – русский тюремный врач.
2 – Каждый гриб находит свою поганку (франц.).
3 – Парижским удовольствиям (франц.).
Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:
Спасительное недовольство собою
В поисках идеального собеседника