В поисках блистательного прошлого
Эйфория, чем бы она ни была вызвана, всегда непродолжительна. Посткоммунистическая эйфория прошла, уступив место предчувствиям надвигающейся угрозы. Смерть чудовища сама по себе чудовищна. Станем ли мы свидетелями рождения нового монстра или увидим, как различные части старого вступили между собой в кровавую схватку?
Сколько новых стран родится из хаоса, и какими они будут – демократическими или диктаторскими, национал-фашистскими или клерикальными, цивилизованными или варварскими? Наводнят ли Европу миллионы беженцев, спасающихся от голода и войны?
Каждый день газеты публикуют прогнозы, один мрачнее другого, и авторы их – люди знающие. Единственное, что мы можем сказать с уверенностью: всё зыбко сегодня, и всё возможно.
Предсказывая непредсказуемое
Когда мы утверждаем, что ничего нельзя сказать сегодня наверняка, речь идёт о скромном человеческом знании (о моральной достоверности, как сказал бы Декарт), а не о совершённой достоверности, которая находится за пределами человеческого разумения. Учёные теперь говорят нам, что в ходе естественных процессов какие-то незначительные события зачастую провоцируют масштабные катастрофические сдвиги, ведущие к непредсказуемым результатам. Чтобы их предвидеть, надо обладать не просто более глубоким знанием о начальных условиях, но фактически абсолютным знанием, доступным, вероятно, лишь для божественного разума.
То же самое можно сказать и об исторических процессах. Законы истории, историческая неизбежность – всё это просто гегельянско-марксистские обманки. Не было никакой исторической необходимости в том, чтобы относительно слабая пехота афинян победила мощную армию персов у Марафона. Если бы греки тогда потерпели поражение (любой внешний наблюдатель предсказал бы, на уровне рациональных суждений, именно такой исход), европейская история была бы совсем иной.
Никакие законы истории не могли бы помешать убийству Мохаммеда ещё до его бегства из Мекки; или заставить Мартина Лютера, безвестного провинциального монаха, начать дискуссию о том, кто вправе отпускать грехи. И не было никакой неизбежности в победе большевистской революции, которая стала возможной благодаря стечению действительно непредсказуемых обстоятельств; или в том, что Красная армия в 1920 году потерпела поражение от поляков и не смогла пойти в поход на Европу; или в установлении в Германии диктатуры Гитлера. Все эти знаменательные исторические события происходили по воле случая или, если угодно, в результате чудесного вмешательства Провидения.
Задним числом можно показать, что эти чудеса были подготовлены ходом предшествовавших событий. Сделать это несложно. И можно утверждать, что ни одно из них не было чудесным в такой степени, чтобы оно могло случиться в любое время, в любом месте и при любых обстоятельствах.
Обстоятельства, однако, делают их только возможными, но никоим образом не обязательными. Мы часто усматриваем разного рода тенденции, ведущие, на наш взгляд, к катастрофе, то есть к резкому повороту, иногда разрушительному, иногда позитивному.
Но мы обычно не в состоянии (кроме редких случаев, когда речь идёт об очень коротких отрезках времени) предсказать характер, темп или срок наступления перелома. Конечно, в повседневной деятельности мы делаем предсказания, сознательно или нет. И в большинстве случаев они нас не подводят. Мы полагаем, что завтрашний день будет похож на сегодняшний, и это помогает нам вполне надёжно и безопасно продвигаться по жизни. Чаще всего завтрашний день действительно выглядит таким же, как и сегодняшний: встаёт солнце, и если на дворе лето, то снега нет.
.jpg)
Кому сказать спасибо? Ау-у!
Автор фото: Ю. Козырев
Многие предсказывали падение Советской империи, и оказались пра́вы. Означает ли это, что они были наделены большей мудростью или большим пророческим даром, чем те, кто считал, что ей не будет конца? Бессмысленно говорить, что все империи рано или поздно ждало разрушение: многие из них столетиями жили в добром здравии.
Конечно, можно было заметить (и многие замечали) целый ряд неразрешимых проблем, ослаблявших и разъедавших изнутри многонациональную советскую тиранию: вопиющую неэффективность экономики; непреходящую нищету населения; националистические настроения; кризис легитимности власти, возникший вследствие того, что официальная идеология окончательно утратила свою привлекательность; углубление технологической пропасти между регионами «реального социализма» и демократическими странами; различные симптомы культурного и религиозного возрождения.
Тем не менее все эти очевидные тенденции и факты, взятые вместе или по отдельности, не могли служить основанием для предсказаний, касающихся обозримого будущего. Когда процесс разрушения налицо, можно ожидать, что рано или поздно наступит смерть, но нельзя знать, какие ещё резервы обнаружатся в агонизирующем теле, прежде чем оно превратится в труп. Как говорит древняя пословица, всякий старик может протянуть ещё год.
Люди жили в нищете десятилетиями, почему бы им не пожить так ещё? Националистические настроения были всегда, но и русификация шла полным ходом. Коммунистическая идеология дышит на ладан, но разве нельзя удерживать деспотию без идеологии? Техническое отставание нарастает, но это не отражается на оснащённости армии и полиции. Существует диссидентское движение, но в нём всего несколько десятков человек и оно почти разрушено постоянными преследованиями. Таким образом рассуждали многие люди. Развитие событий оставило их в дураках. Почему «мы» были правы, а «они» – нет? Потому что «они» делали ставку на самое надёжное из всех предсказаний: завтра будет так же, как и сегодня. «Мы» же играли более рискованно и победили. Почему?
Может ли крокодил быть с человеческим лицом?
После смерти Сталина тоталитаризм сохранил волю к власти, но его эффективность в деле порабощения народов с тех пор неуклонно ослабевала. Тирания, неожиданно устыдившаяся массового террора и пытающаяся заменить его террором выборочным, – такая тирания обречена. Уже невозможен был сплошной геноцид, как во времена Иосифа Виссарионовича, когда от него не были защищены даже самые привилегированные эшелоны власть имущих.
Безопасность правителей позволила несколько ослабить и угнетение подданных, при условии, что они согласятся быть покорными, пассивными, невежественными и не станут бунтовать. В дополнение к определённой физической защищённости были также созданы минимальные гарантии защищённости моральной.
Это можно показать на небольшом примере. Когда я был в Москве в октябре 1990 года, один русский друг привлёк моё внимание к факту, значение которого от меня до сих пор ускользало. Известно, что во времена Хрущёва в городах было развёрнуто массовое жилищное строительство. Многие семьи получили тогда отдельные квартиры. Как бы убоги они ни были, они давали людям место для частной жизни, угол, в котором можно было свободно вздохнуть. Как объяснил мой русский друг, без этих тесных, но отдельных квартир никакого оппозиционного движения не могло возникнуть. Со стороны Хрущёва это была вопиющая глупость!
Прежде люди жили как сельди в бочке, в рабочих общежитиях или в коммунальных квартирах, ненавидели друг друга, шпионили друг за другом, постоянно толкались, ссорились, но они не думали ни о чём, кроме выживания. Улучшение жилищных условий было чревато политическими опасностями. Люди вовсе не стали от этого более умиротворёнными и покорными: появилось пространство, где они могли мыслить критически. Незначительное ослабление гнёта делает сам гнёт более ощутимым и высвобождает энергию бунта.
Самые деятельные и бесстрашные советские бунтовщики 60-х годов были отправлены в концентрационные лагеря и психиатрические клиники или принуждены́ эмигрировать. Некоторые были убиты. Многие эксперты вздохнули с облегчением: мы же говорили – кучка сумасшедших, завтра будет то же, что и сегодня. Но случилось иначе. Советская интеллигенция уже не расставалась со своим завоеванием: марксистско-ленинская идеология была отныне выставлена на всеобщее посмешище во всей своей пустоте.
Надо отметить, что восстания, когда они случались и получали идеологическую окраску, были по видимости социалистическими. Но Советы знали, о чём идёт речь: их было не обмануть. И они были правы. Они понимали, что «социализм с человеческим лицом» – это практически уже не социализм, по крайней мере не тот, который они имели в виду: строй, основанный на партийной диктатуре, отсутствии гражданских свобод и полной национализации всего и вся, включая сознание людей, историческое знание, средства информации и коммуникации, человеческие взаимоотношения. Недавние события полностью подтвердили их правоту: попытка создать в Советском Союзе «коммунизм с человеческим лицом» привела к полной потере и коммунизма, и лица.
Даже если мы допустим, что размеренный ход жизни сплошь и рядом нарушается непредвиденными событиями, всё равно принцип «завтра всё будет почти так же, как и сегодня» останется не только самым простым и надёжным, но и наиболее рациональным средством организации жизни. Мы бы просто не смогли выжить, если бы в глубине души не были в этом уверены.
Прожив много лет в мире, мы допускаем, что вдруг может начаться война, но по-настоящему в это не верим. Советская сверхдержава была опасным животным, но поведение её было известно, и страны Запада в общем знали, чего от неё можно ждать. И всё-таки неожиданности случались, например, советское вторжение в Афганистан.
.jpg)
Мы лёгких дорог не искали с тобою, Мы в трудную верим любовь!
Автор фото: Д. Коробейников
Мир был полон опасностей, но едва машина разладилась, мы ощутили, что угроза возросла, хотя на первый взгляд всё выглядело иначе, в особенности когда распалась империя. До тех пор мы испытывали некоторую уверенность, но тут мы её потеряли; привычные реакции перестали срабатывать в незнакомых обстоятельствах; картина затуманилась, стала неясной, и вместо того чтобы испытывать радость, мы стали строить мрачные прогнозы, и каждый из них по-своему вероятен. И пока не сложится хрупкая, но целостная новая картина, в наших суждениях будет больше паники, чем здравомыслия.
Было множество сил, приблизивших кончину империи. Одной из них, пусть довольно скромной, были люди, которые предрекали её распад. Те же, кто предсказывал ей вечную жизнь, способствовали – хотели они того или нет – её выживанию. Известно, что в вопросах экономики и политики предсказания – вещь отнюдь не безобидная. Мы не метеорологи, и, когда мы говорим о нашем объекте, мы на него воздействуем. Все, кто утверждал, что в ближайшем будущем империю ждёт печальный конец, желали, чтобы это произошло...
Что сделал Михаил Сергеевич?
Катастрофа имела множество самых разнообразных причин, как внутренних, так и внешних, и бессмысленно искать среди них главный фактор. Это относится к любым историческим катаклизмам.
К числу этих многих факторов принадлежит и личный вклад Михаила Горбачёва. Его мы не можем обойти молчанием, хотя очевидно, что, с одной стороны, он влиял на события, а с другой – сам испытывал их влияние. К власти он пришёл вовсе не для того, чтобы демонтировать империю и коммунистические институты. Он постоянно – вплоть до момента, когда он отдал приказ о роспуске Коммунистической партии, – заявлял о своей приверженности коммунизму. Что это означало, не мог сказать никто, в том числе и он сам, но, по-видимому, это была не просто попытка успокоить консерваторов, реакционеров, «сталинских соколов» и прочих сторонников твёрдой линии, ибо, как ни были расплывчаты его формулировки, он, безусловно, что-то имел в виду.
Конечно, многие считали его хитрым советским стратегом, стремившимся обмануть Запад, усыпить его бдительность, чтобы в нужный момент схватить его крепче за горло. Другие видели в нём смелого реформатора, искренне желавшего вывести свою страну на путь цивилизации, порядочности и правопорядка. Со временем стало совершенно понятно, что у него нет ясного (и даже неясного) плана, что перестройка была (в отличие от гласности) пустым словом, и что, не будучи готовым ко многим событиям, он реагировал на них недостаточно взвешенно. И всё же, вновь и вновь настаивая на необходимости фундаментальных (хотя и не очень понятно – каких) перемен, он обнажил тот факт, что империи недостаёт уверенности в себе. А когда всем становится ясно, что правители империи сомневаются в её легитимности, можно с уверенностью сказать, что конец её не за горами.
Будучи человеком неглупым, Горбачёв знал, что своими призывами он открывает дорогу силам, действия которых могут выйти за рамки, намеченные им самим, но он недооценил социальные энергии, которые сам ненамеренно высвободил. Он пытался направить реформы (что бы это слово ни означало) по определённому руслу (вначале это, по-видимому, была некая его собственная концепция демократии), но не смог удержать разгулявшиеся волны. Как и многие известные в истории реформаторы, он пал жертвой своего реформаторского пыла, разрушив то, что, по его собственному разумению, следовало усовершенствовать и упрочить.
Кроме коммунизма существуют и другие формы тирании
Национальные страсти бушуют в посткоммунистической Европе. Это было предсказуемо, предсказано, и все с тревогой этого ждали. Сегодня часто можно услышать, что националистические идеологии заполнили вакуум, оставленный идеями коммунизма; что они были заморожены в течение десятилетий, а теперь, в пору политических сдвигов, оттаяли. В реальности всё обстоит не так просто. Дело в том, что никакого идеологического вакуума, внезапно образовавшегося в момент падения режима, не было: коммунистическая идеология задолго до этого потеряла жизнеспособность.
И националистические устремления тоже в общем- то не были заморожены: они прокладывали себе дорогу в течение долгого времени, параллельно с ослаблением тоталитарной машины. Процесс этот начался более чем за тридцать лет до славного 1989-го. То, что случилось в тот год, памятный для многих коммунистических стран, не было похоже на взрыв прочного здания. Скорее это напоминало появление на свет цыплёнка, вылупившегося из яйца, внутри которого он уже какое-то время развивался. То есть это событие, хотя оно и стало важной вехой на пути к вероятному новому будущему, было не столь катастрофичным и не таким шумным, как взрыв. И всё же цыплёнок вначале был очень слаб.
Коммунизм как доктрина был предвкушением мира, в котором все опосредующие звенья между индивидом и видом в целом (нация в том числе) станут ненужными и исчезнут. Считалось, что космополитизм капитала и интернационализм рабочего класса подготовят почву для отмирания наций, являющихся историческим анахронизмом. Однако ленинское движение, принимая в общем эту философию, поддерживало также антимарксистскую идею самоопределения наций, используя её как тактическое орудие, могущее служить (и послужившее) целям разрушения царской империи и всего европейского порядка, сложившегося за сто лет до этого в результате Венских соглашений.
Придя к власти, коммунисты попытались искоренить всё, что составляло реальность нации. Вместе с тем от самого начала и почти до конца коммунистическая партия поддерживала во всём мире националистические движения, используя их для подрывной деятельности против враждебных капиталистических держав. Эта политика, основанием для которой служила ленинская теория империализма, вскоре стала неотличимой от дореволюционной политики царской империи.
.jpg)
Мой дом – моя крепость
Автор фото: Ю. Козырев
В самом советском государстве национализм как идеология и как выражение национальных чувств в принципе был под запретом, однако русский национализм (но, конечно, не украинский и не грузинский) в 1930-е годы был под сурдинку введён в обращение, затем его всячески стимулировали во время войны и позднее, в том числе и в послесталинскую эпоху. В странах социалистического лагеря, по мере разложения коммунистической идеологии, правящие партии были вынуждены для обоснования своей легитимности всё чаще обращаться к националистическим лозунгам. Они прилагали невероятные усилия, чтобы предстать в глазах подданых продолжателями лучших национальных традиций.
Патриотическая лексика всё больше входила в плоть официального языка. В общем, противоречие между образами коммунизма как прекрасного здания, возведённого посреди культурной пустыни, и коммунизма как воплощения всего лучшего, что есть в национальной традиции, бросалось в глаза почти с самого начала.
Короче говоря, национализм отнюдь не выскочил из морозильной камеры. Он просто получил возможность более свободного развития. Племенные и национальные чувства, верность своему роду всегда были естественной частью человеческой жизни. «Род», «племя», «нация» – понятия, соразмерные опыту; «человечество» – нет. Солидарность, обусловленная общностью культурной, исторической и языковой ниши, – это то, в чём люди нуждаются, и бессмысленно её осуждать или запрещать.
Почему мы должны требовать от людей абсолютного космополитизма? Спору нет, национальные чувства таят в себе и нешуточные опасности. В неблагоприятных условиях они рождают ненависть. Однако это происходит не всегда и не всюду. Страстная любовь порой приводит к убийству, но было бы ошибкой утверждать, что любовь по природе своей убийственна. Несложно отличить патриотов от шовинистов.
В любой европейской нации найдутся и те, и другие. Межнациональная вражда, как правило, возникает в связи с территориями и меньшинствами. За много столетий европейской истории народы причудливо перемешались по всему континенту, так что ясных этнических границ здесь сегодня не существует. Возникающие в этих условиях ненависть и взаимное недоверие вряд ли исчезнут в ближайшем будущем. И во многих частях Западной Европы, совершенно независимо от событий, происходящих на Востоке, сейчас набирают силу расистские и шовинистические движения. Похоже, что в период объединения Европы идея национального государства стала особенно популярной.
Сладкое слово коммунизм
Все народы, которые сейчас пытаются строить на обломках коммунизма нечто новое, ищут подтверждения своей святой невинности. Люди хотят выглядеть героями сопротивления и с негодованием отыскивают подлинных коммунистических преступников. Иногда складывается впечатление, что во времена коммунизма население состояло из кучки подлых предателей и массы отважных и благородных повстанцев.
В действительности всё было совсем не так. Конечно, были при старом режиме настоящие убийцы и палачи, люди, которые отдавали и выполняли самые гнусные приказы, – головорезы из тайной полиции, надменные и самоуверенные партийные аппаратчики, убеждённые, что их власти не будет конца. Они заслуживают презрения, а некоторые – и наказания. Но простая истина заключается в том, что в большинстве стран в антитоталитарном оппозиционном движении участвовало абсолютное, почти незаметное меньшинство населения. Эти люди спасли душу своей нации. Остальные ещё недавно, завидев их, переходили на другую сторону улицы. Большинство людей стремилось выжить, приспосабливалось к системе, казавшейся чрезвычайно прочной, и не из приверженности к идеям коммунизма, а попросту из желания жить спокойно. Оппозиционное движение стало массовым, когда уже всем стало ясно, что тигр при смерти.
Были и те, кто верил в светлые идеалы коммунизма (их было всё меньше и меньше), и те, кто потерял надежду и относился ко всему с безразличием. Тоталитаризм никогда не был удовлетворён просто отсутствием оппозиции: он всех пытался заставить себе служить. И в значительной степени ему это удавалось: подавляющее большинство людей голосовали на бутафорских выборах, чтобы избежать неприятных последствий, как правило, не таких уж и страшных; ходили на обязательные демонстрации по случаю политических праздников. Было очень легко вербовать тайных осведомителей: многие соглашались быть доносчиками ради ничтожных привилегий, другие уступали самому незначительному давлению.
Считалось нормальным в любом деле искать поддержки партийных функционеров. Никогда не возникало проблем, если надо было найти беспартийных, чтобы они заседали в парламенте или в любом другом декоративном органе, не имевшем никакой власти, созданном лишь для прославления власть имущих. Были, конечно, различия между странами и между этапами развития (и упадка) режимов. Чтобы воссоздать правдивую и точную картину жизни этого периода, историкам придётся работать в течение нескольких поколений. Но популярный образ этой эпохи будет, как обычно, чистым плодом воображения, сертификатом национальной невинности. Можно предполагать, что со временем появится и нечто вроде немецкого Historikerstreit (спор историков), прежде всего в России.
Непросто убедить себя, что коммунистические десятилетия были своего рода неестественной дырой в историческом процессе, безвременьем, нарушением непрерывности, пустой тратой жизни. Но не менее трудно и неприятно считать коммунизм непрерывным продолжением национальной истории, потому что в таком случае нация в целом должна нести груз ответственности. Есть такая вещь, как чувство национальной вины. Если бы её не было, люди бы не старались обелить свою нацию, оправдать её за те преступления, в которых они сами не принимали участия. Разве могла кучка кровожадных психопатов под руководством Ленина и Сталина изнасиловать половину Европы и половину Азии? Так не бывает, хотя приятно считать, что дело было именно так, и жить с сознанием невинной жертвы насилия.
И так как коммунизм был ужасен (а он действительно был ужасен), принято будет думать, что до его наступления, в частности в царской России, жизнь была чем-то вроде весёлого праздника. В обоих случаях это восприятие истории имеет мало отношения к реальности. Но нет смысла судить его слишком строго. Самообман – необходимая часть жизни как индивида, так и нации. Он служит для всех нас моральной защитой.
Лешек Колаковский (США)
Перевод М. Б. Гнедовского
По публикации в журнале «Путь»
Ещё в главе «Просвещение - личность - общество»:
В поисках блистательного прошлого
Это честное имя... Морозовы. Монолог «старого» русского
Поучительные истории, собранные близ метро «Тульская». Из Пятой русской книги для чтения
Крик в защиту человечности. Вечная тема Александра Ситникова