Умерший роман
XX век будет счастлив. Ничто не будет напоминать о прошлой истории; не нужно будет опасаться завоевания, нашествия, узурпации, вооружённого соперничества наций, перерыва цивилизации по милости королевского брака, раздела нации конгрессом, раздробления вследствие крушения династий...
Не нужно будет опасаться голода, эксплуатации, проституции с горя, нищеты от прогула, ни эшафота, ни славы и битв, никаких разбоев, случая в лесу, событий. Можно сказать – тогда не будет событий: будут счастливы.
Виктор Гюго, 1862 год
.jpg)
Автор материала: Дмитрий Олейников
Как определить для нынешнего читателя жанр произведения, если это фантастическое повествование конца прошлого века, написанное о нашем времени? Эдвард Беллами, создавший в 1887 году роман «Вглядываясь назад» (Looking backward), надеялся, что это будет роман-пророчество, и, видимо, верил, что волшебной силой искусства убедит тех, кого не тронули патетические манифесты и научные труды.
Фабула романа незатейлива: тридцатилетний бостонец Юлиан Вест накануне собственной женитьбы, 30 июня 1887 года, засыпает в герметической подземной спальне и просыпается 10 сентября 2000 года. Нашедший его доктор Лит становится своего рода Вергилием, сопровождающим Веста с объяснениями по раю конца XX века.
Наш герой влюбляется в дочь Лита, оказавшуюся внучкой Вестовой невесты, но накануне женитьбы засыпает в той же спальне и просыпается 31 июня 1887 года. Все его рассказы о прекрасном будущем встречаются враждебно, в родном городе Юлиан оказывается чужим – и тут он окончательно просыпается в XX веке, обрадовавшись, что век XIX оказался страшным сном.
Конечно, не фабула привлекла внимание читателей, но описание того далёкого мира конца XX века, который был не близок, не далёк – заманчив и, казалось, ощутим. Начало книжной судьбы романа оказалось бурным и многообещающим. На сотни тысяч шёл счёт тиражей в Соединённых Штатах и Англии (и это на рубеже XIX–XX веков). Под влиянием книги в разных частях мира создавались общества, ставившие себе целью осуществление принципов, высказанных Эдвардом Беллами.
Целая новая многотысячная партия националистов (в смысле общенациональная партия) возникла на основе этих обществ в Соединённых Штатах. В России крёстным отцом романа выступил Лев Толстой, порекомендовавший А. С. Суворину перевести и издать его. С 1889 по 1918 год вышло 17 изданий книги общим тиражом 50 тысяч экземпляров.
Помимо семи, выполненных разными людьми, русских переводов (роман называли то «Через сто лет», то «В 2000 году», то «Чудесный сон») существовали грузинский, еврейский и литовский переводы. Ефремовское издание 1905 года имело на обложке рекомендацию: «Для народа, школ и войск».
.jpg)
– Да, нужен ко всему талант! Держись, мой маленький Атлант! Автор фото: Ю. Козырев
В 1906 году Туган-Барановский отмечал, что книга Беллами пропагандирует идеи социализма в широких массах эффективнее, чем любая другая за последние 30 лет. Действительно, можно собрать множество подтверждающих это фактов. На первой маёвке 1891 года рабочий Ф. Афанасьев рекомендовал ознакомиться с деталями светлого будущего именно по книге Беллами. А в 1895 году рабочий Н. Махов, пропагандируя роман перед двухтысячной толпой бастующих рабочих, утверждал, что постоянно носит книжку Беллами и в сердце, и в кармане.
Книгу читали А. П. Чехов, Н. К. Крупская. Интерес к книге подстёгивался тем, что в 1897–1899 годах цензурный комитет запрещал её новые переводы и публикации.
Романом-пророчеством зачитывались люди, которые составили основу новой власти после октябрьского переворота 1917 года. Именно тогда стала сказываться волшебная сила искусства: эмоциональные образы общества будущего стали всплывать из кладовых памяти и облекаться в реальную форму. Чем ещё объяснить значительное количество совпадений в стиле и терминологии романа и напророченного им общества?
Вест узнаёт, какое значение имеет стимул соревнования для всех ступеней армии рабочих, ему говорят: «Когда вы ближе узнаете нашу систему, вы увидите, что наши служащие не по имени только, а на деле агенты и слуги народа». Его поучают: «Если бы мыслимо было кому-нибудь уклоняться от службы, он был бы лишён всякой возможности снискать себе средства к существованию. Он сам бы исключил себя из мира, отделил бы себя от себе подобных, одним словом, совершил бы самоубийство».
Роман создал благодатную почву, на которой хорошо принимались марксистские брошюры и декреты советской власти.
.jpg)
Дорогу осмыслит идущий. Автор фото: А. Устинов
Скучная история
История XX века – вот что интересовало первым делом проснувшегося Веста. И доктор Лит с методичностью скучного лектора и терпением психоаналитика разъяснял пути решения основных проблем конца XIX века, прежде всего рабочего вопроса. «Рабочие организации и стачки были просто следствием сосредоточения капитала в больших размерах... Каждый отдельный рабочий, имевший относительно важное значение для маленького хозяина, доведён был до ничтожества и бессилия по отношению к компании или союзу капиталистов. И в то же время путь возвышения этого отдельного рабочего на уровень хозяина был закрыт.
Самозащита вынуждала его сплотиться со своими товарищами. Судя по свидетельствам современников, против концентрации капитала тогда энергично восставали. Люди думали, что это угрожает обществу самой отвратительной формой тирании. Предполагали, что представители громадных капиталов готовили людям ярмо самого низкого рабства, какое когда-либо налагалось на род человеческий.
Оглядываясь на прошлое, мы не должны удивляться их отчаянию, тогда как никогда, конечно, человечеству не приходилось становиться лицом к лицу с более мрачной и ужасной судьбой, чем та эпоха капиталистической тирании, которая его ожидала. Между тем промышленная монополия, несмотря на весь поднятый против неё шум, развивалась всё более и более...»
Для читателей XIX века эти строки были увлекательнейшим чтивом, занимательным полётом авторского воображения. Для нас подобный текст выглядит явно прошедшим через морилку учебника по научному (?) коммунизму (?). Но можно увидеть и иное в этих строках 1887 года: в них извлечён на свет первый признак империализма, изобретённый якобы Лениным почти через тридцать лет после выхода в свет книги Беллами.
Мы откажем себе в удовольствии полностью цитировать протограф ленинских признаков империализма, лишь отметим, что дело кончилось тем, что (приготовьтесь к длинной цитате из романа с элементами диалогичности*) «в начале нынешнего столетия развитие (это) завершилось сосредоточением всего национального капитала в одних руках.
Промышленность и торговля страны были изъяты из рук группы компаний и частных лиц, действовавших по своему капризу и в своих личных выгодах и вверены одному синдикату, являвшемуся представителем народа, причём он должен был руководить делом в общих интересах и для пользы всех...
Удивительно поздно в мировой истории наконец стал общепризнанным очевидный факт, что ничто не может считаться более национальным, чем промышленность и торговля, от которых зависят средства к существованию народа, и что предоставление их частным лицам, которые занимались бы ими для своих личных выгод, есть такое же безрассудство (даже гораздо большее) как и предоставление функций общественного управления аристократии для её личного прославления...
– Но такая удивительная перемена, как вы описываете, – сказал я, – конечно, не могла совершиться без большого кровопролития и ужасных потрясений?
– Совершенно напротив... тут не было ни малейшего насилия. Перемена эта предвиделась давно. Общественное мнение вполне созрело для этого, а за ним стояла вся масса народа... Когда нация сделалась единственным хозяином, все граждане в силу права своего гражданства стали рабочими, быстро распределившимися по классам согласно потребности промышленности.
– Значит, – заметил я, – вы к рабочему вопросу просто применили принцип всеобщей воинской повинности?
– Да, – отвечал он, – это совершилось само собой. Народ привык уже к той мысли, что отбывание воинской повинности для защиты нации необходимо... Что все граждане одинаково обязаны вносить свою долю промышленного или интеллектуального труда на государственные потребности – это также было очевидно, хотя такого рода обязанность граждане могли выполнять с убеждением в её неизбежности и справедливости только тогда, когда нация сделалась работодателем...
Это делается скорее само собою, чем по принуждению... это считается столь безусловно естественным и разумным, что самая мысль о принудительности оказывается неуместной. Личность, которая в данном случае нуждалась бы в принуждении, была невообразимо презренной».
Проделки современного контекста
Тогда за строкою-решёткой свеженапечатанного романа была только бумага. Теперь за ней явно проступают образы минувшего будущего. И вдруг создают тексту такой фон, на котором пламенные порывы борьбы за справедливость – например, в судопроизводстве – превращаются в смесь сатиры и двоемыслия, и оруэлловский «1984» маячит рядом с «тройками» 30-х годов и психушками для лечения инакомыслящих 70-х.
«...У нас нет теперь тюрем. Все случаи атавизма лечатся в госпиталях.
– Атавизма! – воскликнул я, вытаращив глаза.
– Ну да, конечно, – возразил мой хозяин. – Мысль действовать карательно на этих несчастных была отвергнута по крайней мере 50 лет назад или, кажется, ещё раньше...
– Вы хотите сказать, что в настоящее время на преступление смотрят как на повторение поступка предка?
– Извините, – сказал он с полуиронической и полуоправдательной улыбкой, – на самом деле так оно и есть.
<... > Это потому, что для всех форм преступлений, известных вам, не имеется теперь поводов, и если они всё-таки совершаются, то это можно объяснить только тем, что в подобных случаях обнаруживаются какие-нибудь характерные особенности предков.
<... > Система эта состоит в судебном разбирательстве тремя судьями.
– Стало быть, вы отказались от суда присяжных?
– <... > Теперь он не нужен. Для нас немыслимо, чтобы судьи могли руководствоваться какими-либо иными соображениями помимо интересов правосудия... Конечно, мы обходимся без адвокатов. Нам показалось неразумным, чтоб в деле, где прямой интерес нации состоит в обнаружении правды, могли участвовать лица, прямой интерес которых – затемнить её.
– Кто же защищает обвиняемых?
– Если это преступник, то он не нуждается в защите, потому что в большинстве случаев признаёт себя виновным. Показания подсудимого не простая формальность. На них основывается приговор суда.
– Уж не хотите ли вы сказать этим, что человек, не признающий себя виновным, сейчас же оправдывается?
– Нет, я это не подразумевал... Если он отрицает свою виновность, то дело должно быть расследовано глубже. Но это случается редко. В большинстве случаев виновный делает полное признание.
– Это самое удивительное из того, что вы мне рассказали! – воскликнул я».
.jpg)
И снится ей в волшебном сне: Вокзал... Анпилов на броне... Автор фото: В. Суворов
Три зарисовки быта и культуры
«Отдельный зонтик для каждого человека – у отца самый любимый предмет для иллюстрации старых порядков, когда каждый жил только для себя и своей семьи. В нашей художественной галерее есть картина XIX столетия, на которой изображена толпа народа во время дождя. Каждый держит зонтик над собою и над своей женой, предоставляя каплям сливаться с зонтика на соседей. Отец полагает, что художник написал эту картину как сатиру на свой век».
«Пойдёмте в музыкальную комнату... – Я последовал за нею в комнату, отделанную деревом, без занавесок и с полированным полом. Я уже приготовился рассматривать нового рода музыкальные инструменты, но не нашёл в комнате ничего такого, что при самом сильном напряжении фантазии можно было бы принять за музыкальный инструмент. Инструментов в комнате не было.
Дочь Лита Юдифь лёгким прикосновением к кнопкам наполняла комнату то звуками органа, то мелодией вальса, объясняя достижения в этой области: «Мы применили к музыке идею сбережения труда, приняв общее участие в деле. В городе есть несколько музыкальных залов, приноровленных в акустическом отношении к различного рода музыке. Залы эти соединены телефоном со всеми домами города, жильцы которых соглашаются вносить незначительную плату...
Одновременно исполняются четыре концерта, состоящие из совершенно различных родов музыки. Если вы пожелаете слушать одну из четырёх пьес, исполняемых теперь, вам придётся только нажать кнопку, соединяющую проволоку вашего дома с залом, где исполняется эта пьеса. Программы так составлены... что могут удовлетворить любой вкус и настроение».
«В одном отношении... есть резкая разница: у нас нет ничего подобного вашим профессиональным спортсменам, этим странным типам вашего времени, да и призы, за которые состязаются наши атлеты, не денежные, как это было в ваше время. На наших состязаниях заботятся только о славе.
Благородное соревнование между представителями различных корпораций и высокая преданность каждого работника своей группе служат постоянным стимулом для каждого рода состязаний на воде и на суше, в которых молодые люди принимают едва ли большее участие, чем почтенные члены корпораций, отслужившие своё время.
Гильдейские гонки яхт будут происходить на следующей неделе, и вы лично сможете познакомиться с народным восторгом, вызываемым подобными событиями в настоящее время и сравнить его с тем, что бывало в таких случаях в ваши дни. Требование римского народа «Хлеба и зрелищ» теперь признаётся вполне разумным. Если хлеб первое условие жизни, то развлечения – второе, следующее по порядку, и нация заботится об удовлетворении обеих этих потребностей».
Секрет чудесных превращений, или Проповедь мистера Бартона по телефону
Бог для людей конца XX века – это светлое первоначало всего и, равно, великое совершенство, приблизившись к которому построением рая на земле, люди стали религиознее. Ещё бы, ведь Бога почти можно «потрогать», ещё немного – и человечество воссоединится с божественным сразу всем коллективом, оставив прошлому мучительный путь через индивидуальную смерть. Проповедники процветают и собирают на проповеди полуторастатысячные аудитории: волшебная сила телефона и проволоки объединяет людей на пятиминутки счастья.
Мистер Бартон вещает, импровизируя на тему появления в цивилизованном обществе человека XIX столетия и подводя слушателей к экстазу самодовольства, раскрывает, наконец, дивный секрет построения земного рая: «Общество, построенное на ложных личных, эгоистических началах, на социально-грубых сторонах человеческой природы, было заменено началами, в основании которых лежит действительно личный интерес рационального бескорыстия и обращения к социально-великодушным инстинктам человека...
Друзья мои, если бы вы пожелали, чтоб люди снова превратились в тех диких зверей, какими они были в ХХ столетии, вам стоило бы только вернуться к их старой промышленной системе, при которой они смотрели на своего ближнего как на естественную добычу и видели свою выгоду в несчастье другого».
Романтик Бартон даже несколько сожалеет, что живёт и проповедует в чересчур благополучную эпоху. Как бы хотел он быть среди тех счастливых строителей нового общества, осознавших великий секрет и трудившихся над его претворением в 30–50-х годах XX века. Милости просим, мистер Бартон, – не возвращайтесь! Останьтесь в своём романе.
* * *
Эдвард Беллами, создатель плана красивого дворца нового общества (а люди XIX века любили сравнивать общественные изменения со строительством здания), умер почти одновременно со своим веком – в 1898 году. Лет через тридцать умер (или был убит?) его роман. Точная дата и подробности неясны, но могильная плита налицо.
Возможно, роман и не достоин оживления-переиздания. Но через него состоялся диалог с людьми прошлого, какими хотели они видеть нас и наше общество. Мы держим в руках план дворца и смотрим на реальное здание и его жильцов. И не можем дать ответ: лучше или хуже то, что вышло.
И другой диалог намечается с помощью этого романа: с людьми будущего. Они призывают нас понять, насколько другими будут они не по сравнению с нами (это очевидно), но по сравнению с нашими смелыми мечтами и выверенными научными предсказаниями.
Ещё в главе «Идеи - дела - судьбы»:
Почему прогноз? (Психоаналитический портрет сего дня в интерьере грядущего)
Умерший роман