Учусь природе

Попытаемся сделать умственное, душевное усилие, чтобы постичь «нрав травки, душу цветочка, идеологию сосны» – это, конечно, метафора... но, может быть, вместе и действенный нрав, душа, идеология? В обиталище произведений Георгия Гачева равноценны поэма Пушкина, капельки росы, букашка, потому что человеческий язык – один из многих языков, которыми владеет всякая тварь в природе.

Язык этот – и запахи, источаемые ночной хвоей, и шуршание гальки, и блеск каменной грани – всё-всё язык, которому надо заново обучиться. А скорее всего – вспомнить. И вот тут можно говорить о задаче гачевской вещи: она демонстрирует нам, сколь многое из утраченного за годы бездумного отношения к природной и культурной реальности мира можно восстановить, если в нашей душе появится хоть капелька раскаяния перед природой. Во всяком случае, читателю будет легче после предлагаемого текста поверить в органическую связь культуры и природы.

К чему жизнь?

Итак, где мы? У нас есть уже свет (луч) – энергия открытая, существование; есть потенция – «чёрное солнце»; есть вещество – суть земли, металл, железо; есть срединный меж стихиями и силами мир: растение, человечество – словом, жизнь.

Таким образом, вверху и внизу – неорганическое (с нашей точки зрения) бытие. Они же (неорганические верх и низ) сообщиться и вступить в соитие и перейти одно в другое могут лишь через живое. Жизнь, значит, есть шлюз и изыскуемая Космосом для своего самочувствия здорового и коловращения зона метаморфозы, где, как в человеке вены, тьма и земля кончаются, утончаются, в капилляры рыхлой почвы переходят; где, с другой стороны, артерии солнца и света сужаются, лучи переходят в сосуды (дерева, человека), по ним уже струятся соком и мыслью.

И на этом уровне происходит чудо метаморфозы: из тьмы – свет, из духа – материя, и дело, и вещь возникают, как в зоне сосудов-капилляров венозная кровь, перетекая, взбрызгивает пурпурной, артериальной, а последняя – темнеет: в нефть, чёрно-солнечную воду превращается. Так что все дороги Бытия ведут к Жизни, как на Земле – в Рим. К ней всё сходится и расходится.

«...Если принять посылку, что небытие – для жизни и человека, а человек и жизнь – для бытия, можно надеяться много невиданного узреть и неведомого уведать»

Жизнь – узел Бытия.

Но это опять же наша человеческая прокламация: нам лестно чтить себя пупом бытия. Однако пусть нашему самомнению придёт на охлаждение образ кровообращения: мы ведь в нём не сердцем являемся и даже не аортой и венами, а лишь периферией, где сосудики-капилляры, гномы, фильтрующие шлюзы, через себя бытие перепускающие, обитают.

Так что да помним, что очень подсобна наша функция и вообще миссия жизни в бытии. И если мы отрешимся от той точки, что мы – венец, а органическая природа, жизнь выше, важнее и т. п. всего, то мы, наверное, много такого сможем увидеть, «друг Горацио, что и не снилось нашей философии...» – Гамлета перефразируя слегка... Ибо сколь ужасно шаблонизировала нашу мысль принятая некогда предпосылка гуманизма и жизни, как того, что есть будто абсолютный плюс и благо! Они вытеснили из нашего бытия, узурпировали идею Абсолюта, сведя его к своим атрибутам (бог – человечен, антропоморфен; истинное бытие, прекрасное, есть жизнь и т. п.). Какие бельма тут наложены и застят очи! И уж все пути здесь проторены и изжёваны.

Между тем, если принять посылку, что не бытие – для жизни и человека, а человек и жизнь – для бытия, можно надеяться много невиданного узреть и неведомого уведать. Тогда внятно станет, что имел в виду Спиноза, когда пророчески бормотал в «Этике», что у субстанции, кроме протяжения и мышления (то есть тех её свойств, что внятны нам, людям, на уровне истории, жизни и труда), есть ещё множество других атрибутов, хотя нигде не уточняя, каких именно, он открывал тем самым зону неведомого и тоже пробивал купол нашей ограниченности, лишая наше подкупольное существование его стационарной самоуверенности.

Миссия семени

Семя падает из пространства, как метеор – посланник света и космоса. Но в отличие от метеора не лежит тупо, чуждое месту, куда упало, надменно преданное лишь памяти о прошлом бытии и не раскрывающееся, – нет, семя-благовестник благожелательно: им свет хочет понять нашу жизнь, землю, испытать нашу судьбу, воплотиться.

Итак, спустившись на землю, семя, в отличие от метеора, не отворачивается, не замыкается в угрюмой самости и тупой неподвижной вассальной верности того раба нерадивого, которому дан талант – так он сохранит его в неизменности.

Нет, семя любопытно, отверзто, идёт на риск и искус: растворяется, гибнет в самости – была не была! будь что будет! – полагаясь на волю бытия и на «кривую», что «вывезет», ибо заложен в семя смутный «инстинкт» (его импульс, воля к бытию, что, верно, в его форме таится – оттого в неё и надо вникнуть), который приведёт к тому, что талант семени, зарывшись в землю, приумножится, даст сам-сто. Ибо растение и есть, по назначению и субстанции, плоть идеи прибавления к бытию, расширения.

«По давнему умозрению Аристотеля растение есть перевёрнутое животное, поскольку рог у растения внизу, где оно впилось есть землю и пить воду. А не есть ли животное – перевёрнутое растение?»

Ведь вся так называемая неорганическая природа – камень, вода, воздух, даже свет и огонь – учат нас равновесию бытия, его равенству самому себе и сохранению вещества и энергии: из ничто нечто не возникает. Тут круговорот... Но вот растение – вечное диво и опровержение того унылого закона, ибо на наших глазах из малого чудесным образом возникает большое.

И пусть потом помрёт, пусть мы вычислим в ретортах, что на него столько-то веса воды, воздуха и света ушло, так что баланс соблюдён, всё равно чудо прибавления к бытию через растение нам удалось в наглядности и уже входит в нас как тоже некий плюс: как прибавление к нашему сознанию и самочувствию в бытии... И та идея «расширяющейся», то есть растущей «Вселенной», которая движет ныне многими умами в науке, прообраз в деле растения имеет.

Миссия семени, посланца света и воздуха, – прирасти! «Из пламя и света рождённое» и сотканное, сумей стать земным телом, по его закону жить – и светом остаться, или хотя бы к свету в конце концов вытянуться, вернуться и донести свету слово о земле. Ведь так же, как и мы, земные, все вопрошаем: а что там, в небе, куда души улетают, и никто не возвращается, а мы всё же уповаем? – так и свет, забрасывая свои готовые на самопожертвование корпускулы, лучи, обряженные в космические корабли семени (ибо семя имеет ту же обтекаемую форму, что и космический корабль), уповает, что они, жизнию бытие поправ, донесут-таки до света знание: что такое жизнь, а пуще того, что под нею, что земля и как там бытийствуют...

Миссия семени прирасти к месту, то есть осуществить скачок, «транс-цензус», переход в непредставимую для открытого пространства, где всё беспрерывно носится, вихрится, стабильность, эту для световоздуха поистине «вещь в себе». Этого-то там не умеют: стоять (сидеть, лежать) «весомо, тяжело». И вот семя, пав на землю, в место, – «метит» его (как «бог шельму»), отличает, тогда как для открытого световоздуха нет особого, любимого (нет у Вселенной пристрастий к той или иной точке космоса).

Когда же семя упало и осталось на этом месте, тем самым идея избранничества провозглашена: что не все равны, а есть больше и меньше, есть уклон, односторонность, склонность, симпатия, любовь, патриотизм.

И эта склонность, односторонность и симпатия именно к земле – читаются уже в форме семени. Семя – словно «падший ангел»: шарообразно, значит, свежую память о совершенстве ещё несёт и таит, но, увы, уже не шар, а вытянуто.

Ясное солнце

Растение и животное, растя, – небу доносят своими дыханиями и взглядами тайну земли; умирая же – ложатся костьми и листьями в землю, в перегной, в чернь, в торф, в уголь и – засыпаясь всё толще сверху, проницая всё дальше вглубь, – в нефть. И вот уже уголь и нефть добывают с глубин, чёрные... Но это чёрное – источник огня: жара и света. То спрятанное вглубь солнце, солнцем же сотворённое и заброшенное мириадами листьев и костей в чрево земли.

И так заложило себя солнце небесное – как динамит внутрь земли, и стало оно там спать до времени, до исполнения сроков – в качестве чёрного солнца, грандиозной потенции. Ну да, солнце небесное – открытое, действующее, действительное, настоящее, вечное (?), ясное, светлое. Солнце чёрное – солнце (огонь: жар и свет) лишь в потенции: значит, оно – сгусток прошлого и обещание будущего; в настоящем же – ничто. Но это – такое ничто, которое чревато и сильно, влияет на действительность не как материя и вещество, а как силовое поле возможных судеб и действий.

Это такое Ничто, которое снимает с солнца небесного ореол всего, то есть внушает нам мысль, что это солнце и этот ясный свет – не всё, а лишь нечто, и что оно – настоящее, да, но не вечное; что «вечность» – то уж и «всё» осуществляется этим ясным солнцем и действительностью не полностью, а частично: как «нечто» и «настоящее»; а другая половина осуществляется вот этим дремлющим энергетическим Ничто – чёрным солнцем нутра Земли (как одним из мириадов возможных во Вселенной ипостасей этого Ничто).

Итак, заброшено чёрное солнце и существует как энергетическое Ничто – которого нет, не видно, но которого воздействие тем не менее во всём ощутимо – хотя бы по весу и тяжести, тяготению к центру Земли – этому влечению к воплощению. (Огонь же – это влечение к снятию веса, плоти, оболочки, к развеществлению, раздеванию, к облегчению и взвиванию.)

На небе, стало быть, – ясное солнышко, в земле – чёрное солнце. Это соделало Бытие через посредство Жизни в акте самораскалывания и расширения. Образовались два полюса, два противостояния, антиподы. Теперь они готовы к равноправному диалогу: сотворило себе небо и солнце собеседничка. Но нужен теперь язык, отмычник – кто уста чёрному солнцу отомкнёт, огонь и свет из него взовьёт, потенцию реализует. Вот для чего является человек, общество, труд, цивилизация, история.

Душа – растение в животном

До сих пор бытие содеяло жизнь и творило работу по забрасыванью своего лазутчика в недра Земли – камня; образование чёрного солнца осуществлено с помощью роста и живота; растение прорубало в коре Земли шахты – штольни-вертикали – вверх-вниз, сотворяя проницаемость камня лучом-перуном, то есть с помощью растения максимально глубокое бурение (бур – на бур, труба – ствол на трубу) нутра Земли производилось.

С помощью животного, как нового принципа существования и оформления, это прорубленное насквозь и прозрачное пространство-полость, разбитое и безвольное, подавленное, – закрылось, зарубцевалось, сомкнулось, собралось воедино в самостоятельное целое, особь – сию «особь статью» от бытия неба, воздуха и солнца, – и стало «я», нутром, «внутренним миром», недрами, утробой, тьмой, закрытым чем-то от всевидящего и всепроницающего луча и света Вышнего.

Но внутри-то живота – рост, растение! Внутри животного – стволы, трубы, стебли, сосуды; ткани все – разветвления: листья бронхов, лепестки лёгких – вся субстанция-то нутра и живота – из растения и дерева состоит. Так что, прежде чем сомкнутся покровы и обособится живот-нутро-целое-особь – «я», в него уже заброшена, накачена, нагнетена бурами растения «мировая душа», и всевидимость, и всепрозрачность ведь насквозь искромсала каменность и чёрствость, и беспрепятственно луч-перун проходил через растение в толщу земли; и никаких преград, и всё – едино и сопричастно и взаимопонимаемо; везде, значит, одно дыхание – «мировая душа» – и это так установилось до обособляющей деятельности складок живота. Живот замыкает уже прореженную растением субстанцию, материю, которая остаётся в нас и как ткань, и как душа.

«Так вот где таилась...» основа единства души и тела (вспомним Декарта и мучительную проблему «психофизического параллелизма») нашего! Душа – наше дерево, ответвление «мировой души»; но и тело наше внутри, все его ткани и сосуды – из проработанного солнцем и воздухом состава вещества; и когда оно таковым, растительным, было, не было и потребности в идеях «тела», «души» как взаимодополняющих и компенсирующих, ибо всё было едино и проницаемо и всё – общее. Потому и не ставила мысль мудрецов вопроса о душе растений, но только применительно уж к животным.

У растущего нет отдельно души и отдельно тела; рост и есть его мысль и слово, ибо ростом, увеличением вещества своего вверх и вниз и в стороны оно и творит бытие – угодное дело: одухотворяет вещество, камень, минеральное существование (неверно говорить: «минеральная» или «неорганическая природа». Природа – рождение, и по понятию – только органическое внемлет) проницает глубь земли солнечностью, светом, воздухом.

Так вот, на смену вертикалям-перунам световоздуха, прорезавшим толщу камня, животным потянулось горизонтально-плоскостное движение, создающее поверхность и объём. Кстати, растение есть точка (семя) и линия вертикаль (ствол-стебель), так что ствол являет ту истину геометрии, что линия есть движущаяся точка (ствол и стебель – возвратное движение семени, низвергнутого перуном-молнией луча в землю).

Крона дерева – вроде объём, но неотгранённый, не закрытый извне. «Вроде объём» и занимаемое им в пространстве место образуется не покровом и оболочкой и отделением, а изобилием самоотдачи, самопредложения: растение как бы скопом выбрасывает себя в бытие, все линии, линии-плоскости, образуя густоту без объёма, толщу без толщины. Объём и особый континуум в пространстве здесь имитируются и пророчатся.

Растение – существование, готовое к обособлению, но не обособленное: это самоотдача на обособление, предложение к обособлению, но возьмут ли, нет ли? – ещё вопрос. (Но это уже неплохие натурфилософские ходы: связывание растения с геометрическими формами точки и линии, а животного – с объёмом.)

Итак, если лист – окно (взаимолицезрение и прозрачность), то кожа – дверь (закрытие, обособление), но это для того, чтобы сдавленное (как в бочке) начало бродить, без выхода – свою силу, спёртое, на себя обращать, свои возможности в этом самопожирании реализовывать и наконец – «вышиб дно и вышел вон» – уже из своих потребностей, когда невмоготу в себе, выйти на связь с миром.

Если же закрытое пробивает в себе глаз и открывает дверь в мир, о, это уже есть отвоевание камня, объёма, его откупоривание (ибо животное по образу и подобию камня содеяно: объёмно, тяжело, темно и непроницаемо), – и это уже канун воссияния чёрного солнца!

И животное действительно в известном смысле ближе к минералам и неорганическому, чем растение.

В животном нарастает внутри кристаллами камень: костяк, скелет, позвоночник; камни – в почках и печени. Растение в общем однотканно; у животного резко различны костяк и мясо: костяк-камень твёрже ткани растительной; мясо, кровь – мягче. Для того и нужен покров, оболочка и объём, чтоб не рассыпалось, не растеклось это, столь разное. Животное объединяет в себе большие различия и противоположности, чем растение, и тем более трудную задачу от бытия выполняет: стягивать разнородное, приводить рассеянное к воплощению. Потому в животном более остры конфликты, противоречия, болезни (чем в растении).

Мы и называем «душой» то, что внутри, и то, что несводимо к телу, однако и с ним полностью скоординировано (ибо бытие и тело равнотканны), и с «окружающим» миром, хотя, точнее, для души нет «окружения», а везде – проницаемость, словно и не было обволакивания и обособления (отсюда – симпатия, «родство душ», телепатия и т. д.).

Автор фото: И. Медведева

Душа – это не «я», не личность: она не эгоистична и не центростремительна и самосохранительна, как эти последние, но – выводяща. Оттого через душу в нас говорит совесть, требуя себе подчинения от личности, от «я» и даже от инстинкта самосохранения (воли особого тела под этой оболочкой).

Словами же «бессмертие души» выражается реальный факт единосущности, единотканности, единосоставности нашего участка с бытием, и эта единосоставность (она вообще-то не наша, не нами создана: мы – её пользователи, арендаторы, но не авторы и хозяева) всё время пребывает в вечной жизни, саму «вечную жизнь» и её хоровод в бытии и образуя.

Животное против растения

Итак, животное – крыша, перекрытие растения (туловище – крыша на ногах-сваях), и статично-зрительно: по идее-назначению (по «энтелехии» аристотелевой) в движении жизни и эволюции роль животного – быть интенсификатором растения (недаром и навоз удобрение добро для роста, усиливает растение, как его фермент).

В работе ясного солнца по проникновению в камень и забрасывании себя в качестве чёрного солнца в нутро Земли животное играет роль надзирателя: тащить и не пущать растение и гасить его дезертирскую тенденцию к идеалу – назад к свету, к маме.

Животное служит ясному солнцу, но само света божьего не взвидит: в основном спиной к нему; оно – негр бытия, раб (отяга) его. И всегда-то перед его глазами земля, зелень, чернь; как мы вместе с растением взираем на свет и ясное солнце, так животное в качестве первобога видит чёрное солнце земли: к нему оно само стремится и устремляет назад центробежную тенденцию растений. Животное же оказывается силой центростремительной, консолидирующей землю, то есть уплотняющей, способствующей более интенсивному воплощению.

Ствол-стебель – вертикаль растения – это, скорее, «начальность», чем «конечность». Ну да, у него есть начало (корень) и продолжение (стебель), истаивающий и рассеивающийся в пространстве (листва). Растение как ионическая или коринфская колонна без перекрытия.

В сравнении со стволом растения нога имеет корни вверху (где она вырастает из туловища, из бедра), а разветвление (крону) внизу – где она даёт копыта (парнокопытные) и пальцы, образующие подушечку и чашечку (как цветок и плод).

Так оказывается основательным давнее умозрение Аристотеля, согласно которому растение есть перевёрнутое животное, поскольку рог у растения внизу, где оно впилось есть землю и пить воду. Только у меня животное – вторичное образование – есть перевёрнутое растение. (И вот национальная разница эллинского объёмно-телесного, округлого видения мира, для которого естественно первичным видеть тело и шар, и российского миросозерцания, тяготеющего к растению и дали...)

Животное, примяв крону, то есть то, что у растения было рассеянием, уходом в бесконечность бытия, сделало второй гигантский шаг на пути к воплощению, дав впервые полное определение, ограничение – «от сих до сих», отрезок. С тех пор линия ограничена с обеих сторон, и если в ней есть ещё или растёт сила, то она может проявляться уже не в росте, а в развитии: в живости, внутренней сложности организации.

Человек

Итак, рука. Переход от четвероногого животного к двуногому существу с двумя свободными валентностями – «конечностями» для всякого рода соединений, увязок и согласований с миром недаром считается главным шагом к образованию и идее человека. В самом деле, человек, встав вертикально, вновь реализует идею растения (сообщителен с ней), то есть того существа в сфере жизни, которое есть посредник меж глубью и высью, трудом своим прорезает вертикали в толще каменной земли и стремится душой и телом к небу.

Также и человек из добытых в недрах-нутре Земли материалов громоздит дома-города, трубы заводов, возносит Вавилонский столп и задирает небо. Он, наконец, есть та искомая вертикаль, которая раскупоривает чёрное солнце, созданное трудами растений и герметической камерой животного в нутре Земли, – и воссияет его к солнцу ясному и ветру навстречу. Так это человечество есть сквозная труба, проточный канал между двумя солнцами. И эта его идея и предназначение выражены и в формах его тела, и особенно в вертикальной походке и руке.

Вертикальность связует и роднит человека с растением. Но растение прочно закреплено на одном стержне на одном месте. Растение способно к путешествию, скорее, как род, а не особь: сосна путешествует не как индивид, а как лес: на крыльях ветра-песни сосновость распространяется по миру. Эта же сосна так и стоит на одном месте. В человечестве, напротив, особь подвижнее, чем (на)род.

Народ занимает страну Россию – как её население, а русский способен к путешествию по разным странам и весям, хоть к «хождению за три моря», как Афанасий Никитин. Ещё более это видно в отношениях человечества в целом и Земли: человечество неподвижно, закреплено на Земле, а путешествуют внутри его особи, народы («переселения народов», эпоха...). Нынешние же путешествия в космос недаром международны, в принципе, это дело не особи, не народа даже, а всех землян.

Благодаря тому, что подвижность – это свойство животного – полностью взято человеком, он в своей жизни и труде наряду с вертикалью (линией) – тенденцией растения, реализует плоскость – тенденцию животного. Он буквально покрывает Землю (в обоих смыслах): пастбищами, пашней, городами, пеленает мостовыми, асфальтом, опоясывает ремнями дорог, портупеей трасс, герметически спирая Землю плотнее, чем животное, – и в то же время давая ей перевести и испустить дух в пространство. Человечество Землёй как гармошкой играет: то сводя её и спрессовывая, то разжимая – совокупно этими движениями массируя и растрясая чёрное солнце, выдаивая его из земли.

«Гармошка» недаром называется в высшей степени метафизически – термином «гармония», что относится к строю бытия как космосу. Ведь в ней два акта: сгущение – разряжение, то есть основные силы и тенденции, которыми вещь образуется и растворяется. На том же принципе устроен орган – инструмент-город, воистину мироздание, всю его совокупную идею выражающий. И имя у него тоже многоглаголюще: «орган» – «орган», то есть член Жизни.

Голова человека и ориентировка лица в пространстве как раз эту промежуточность (или обобщение) между растительным и животным миром выражает. С одной стороны, голова поднята ввысь, как крона-шапка растения, и верх мира им отверзт. Но у растения лицо – к небу; у человека – отведено в сторону, и нужно специальное усилие: запрокинуть голову и воздеть руки, чтоб вверх обратиться (как животному – поднять свисающую голову, чтоб даль увидеть, а верх мира свинье совсем закрыт).

Итак, лицо человека и причастно богу-выси-верху мира, и отведено от него, отвращено от лицезрения – в «превратной воле» особи.

И нужно опять же усилие воли – уже личной, как дар и заслуга «я», – чтоб воссоединиться с Бытием. «Грехопадение», по библейскому мифу, как бы изменило направление взгляда людей. Когда Адам и Ева были в земном раю и Бог ходил по нему, как садовник, он был не вверху, а вокруг них распространён, и они смотрели на него прямо, без напряжения и задирания головы. Когда же свершилось «грехопадение», Адам и Ева как прикрыли свою плоть, так и поникли головой, закрыли лицо волосами, отвернули – и с тех пор «бог» как бы вознёсся, а рядом с человеком оказывается «обезвоженный» мир. Истина выносится вверх.

И когда является какой-нибудь Спиноза, который опять вдруг так взвидел мир, как Адам и Ева до «грехопадения», и говорит нам, что Бог – Природа, вот он, рядом: сбоку, внизу, везде распростёрт, – мы не верим, нам требуется усилие большое, чтобы эту – такую простую и самоочевидную для просветлённого ума идею – внять. И недаром ясный взор просветлённого Будды, «озарённого», смотрит не вверх, но прямо перед собой: озарившись, он волевым усилием опустил Истину до себя, излил вокруг – и сидит мудро, спокойно, без напряжения, сам божественный. Это грешник и тёмный, застигнутый раскаянием и минутным просветлением, воздевает руки горе и лицо к небу в усилии и стремлении. Святой же опять смотрит ясным взором прямо перед собой.

«Человек, встав вертикально, вновь реализует идею растения, то есть того существа в сфере жизни, которое есть посредник меж глубью и высью: трудом своим прорезает вертикали в толще каменной земли и стремится душой и телом к небу». Автор рисунка: В. Ковригина

Вернёмся к Адаму и снова себе уясним взаимодействие поз и ориентировок. Невинные и нагие, они бродят по райскому саду – пасутся, как животные. Им, однако, запрещено останавливаться перед Древом Жизни и Древом Познания. То есть самим запретом из марева мира выделены две привилегированные идеи, две коренные точки, два места – и это таинство недаром поручено блюсти растениям – двум деревьям.

Ибо именно растительный мир, прореживая камень Земли и закладывая в её недро чёрное солнце, как раз эту тайну образования в мире добра и зла через самораскол Бытия и его воплощение в Жизнь – ведает, знает. Вот почему именно древо познания и древо жизни (а не какой-нибудь кит познания или птица жизни).

Змий – переходное между растением и животным, это ползучая ветвь, самоходный ствол, туловище самодвижущееся, без конечностей. Это как если бы дерево восстало против своего предназначения вечно стоять на одном месте и расти, вырвало б себя с корнем и при жизни (не став трупом-поленом) захотело обнять землю.

То есть змей до человека совершил своё отпадение. Змей – это отвернувшаяся вертикаль, захотевшая стать горизонталью, а в итоге ни тем ни другим, но клубком стала. Но клубок круг, а круг – сведение начал и концов. Потому именно «как змий» мудр мудрый, и змию всё ведомо: кругооборот и коловращение жизни, приводящейся к Бытию.

Змей поэтому двуипостасен: с одной стороны, это змей, «гад ползучий», самое отвратительное и низменное и лукавое – именно: «лука» – дуга, кривая... Когда же, с другой стороны, говорят: «мудр, как змий», – этим совсем не диавольскую лишь казуистику имеют обозначить, но и воистину прекрасный ум.

Ибо отпадением своим змей, может, первым угадал затаённую и невысказанную мольбу и потребность Бытия в воплощении и Жизни, но на что у Бытия заперты уста, ибо вся суть воплощения и Жизни в том, что это самозарождение без подсказки должно догадаться и состояться. А если с подсказкой (как при запрете-провокации-указании Адаму и Еве: что именно преступать-делать?), то это уж не то. Змий именно вызволил бытие, пленённое у самого себя, и сделал то, что бытие хотело, но не могло сказать, а что должно было бы быть угадано.

Потому змей – наиболее универсальная плоть и идея: и Логос (мудрость) и Эрос одновременно. Змей – фалл в чистом виде, и в эротических снах (и сказках) к женщине прилетает по ночам огненный змей... В то же время Змея клубок, воронку, извивающуюся в объятиях, образует; и в индуизме змея может быть и символом женского начала: и руки, и ноги, и стан у танцующей женщины (иль Шивы) змеятся.

Из журнала «Природа и человек»

• Журнал «Социум»
• 1992 год
• №8(20)

Ещё в главе «Человек - общество - природа»:

Учусь природе

Не будите генетическую память

Сказки бабушки Яги. Курочка-ряба (в современной интерпретации)