У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)

Их восемь – нас двое. Расклад перед боем не наш, но мы будем играть! Серёжа! Держись, нам не светит с тобою, но козыри надо равнять.

В. Высоцкий

КРАТОКРАТИЯ. Взлёт и падение перестройки

В погоне за потерянным временем

Немедленным результатом ввода и последовавшего за ним вывода войск из Москвы стал провал попыток коммунистов дать бой Ельцину на том самом съезде, к созыву которого они приложили много усилий. Коммунисты даже не осмелились открыто бросить вызов Ельцину и, более того, последний получил особые полномочия вплоть до времени президентских выборов в России (до 12 июня 1991 года).

Мартовские события, по-видимому, произвели большое впечатление и заставили вносить коррективы в свои действия, подтолкнули к новым акциям, с одной стороны – Горбачёва, с другой – его противников в стане самой кратократии. Думаю, отказ Горбачёва применить силу против российского руководства и москвичей, его капитуляция перед ультиматумом – это такой поступок, который его ближайшее к тому времени окружение из числа «репрессивных революционеров» не простило и не простит. Думаю также, что в их глазах это должно было выглядеть предательством, окончательно решавшим судьбу, по крайней мере властную, Президента.

Атаки на Горбачёва развернулись на двух фронтах сразу. Уже в апреле депутаты из группы «Союз» начали собирать подписи за созыв внеочередного съезда народных депутатов с целью сместить Горбачёва с поста президента. В то же время в КПСС возобновились разговоры о необходимости смещения его с поста генсека. 20–21 апреля состоялся II съезд депутатского объединения «Союз». Лейтмотив – «долой президента!» По сути, съезд высказался за немедленное введение в стране чрезвычайного положения с запретом забастовок, митингов, дестабилизирующих политических движений и партий. А если президент или ВС не сумеют выполнить эту задачу, то «Союз» готов взять её на себя.

И лидеров уже тогда подыскали, или, скорее, «Союз» получил их по кратократической разнарядке. По крайней мере, один из сопредседателей этой группы А. Чехоев высказался очень ясно: «Некоторые всё продолжают твердить: альтернативы Горбачёву нет. Извините! Мне, скажем, больше нравится Янаев. Это человек решительный, человек ответственный, сказал – сделает. Такие люди и нужны сегодня на вершине власти». И далее – пояснение того, что значит решительный: «более решительный, который многим нашим уважаемым демократам в кавычках устроит нелёгкую жизнь» (1). (И ведь попытался устроить – только пальцы вот очень дрожали.)

24–25 апреля состоялся пленум ЦК КПСС, на котором полозковцы собирались дать бой генсеку (2). Однако в аккурат между двумя этими мероприятиями – 23 апреля, на следующий день после 121-й годовщины со дня рождения Ленина, Горбачёв нанёс своим противникам сильный удар, доказав лишний раз свои гроссмейстерские качества аппаратного тактика и бойца.

Отчего стало плохо СССР? От СССР! Автор рисунка: А. Кукушкин

23 апреля после девяти с половиной часов переговоров на подмосковной даче Ново-Огарёво Президент СССР и руководители девяти союзных республик (9 + 1) подписали совместное заключение по некоторым сведениям, ещё и составили коллективный меморандум, который признавал за республиками статус суверенных государств. И хотя впоследствии версии Горбачёва и Ельцина о характере достигнутых соглашений расходились, в целом подписание новоогарёвских соглашений было важнейшим событием, изменившим ситуацию и ускорившим развязку перестройки.

В данном случае Горбачёв действовал самостоятельно и, как явствовало из реакции В. Павлова и А. Лукьянова, даже не поставив в известность соратников в Кабинете министров и ВС. И это тоже было результатом событий 27–28 марта, результатом ситуативного изменения соотношения сил. Горбачёв бросился догонять уходящее, потерянное с октября 1990 года время.

Чужая душа – потёмки. Это так. И всё же, думаю, можно предположить, и это подтверждается и поступками, и даже внешним обликом Горбачёва в ноябре 1990 – марте 1991 года, что в тот период, испытав сначала нечто вроде шока или испуга, он довольно длительное время находился в растерянности. И было от чего. Из-под ног уходила почва, всё меньше было возможности маневрировать, сохраняя положение центриста. Налево (то есть на самом деле – направо пойдёшь – в лучшем случае будешь вторым после Ельцина, и этот «лучший случай» далеко не лучший и вовсе не гарантированный. Направо (то есть налево) пойдёшь – тоже будешь вторым, а потом скорее всего и никаким, поскольку кратократия и особенно аппарат никогда не простили бы ему того, что он сделал намеренно и, в ещё большей степени, ненамеренно. Кроме того, направо (то есть налево) пойдёшь и не сразу, постепенно, но потеряешь симпатии «демократической общественности» (и хрен с ней, неблагодарной), утратишь расположение Запада (а вот с этим уже не хрен, а вовсе наоборот). Ну а в Центре оставаться всё сложнее.

В октябре 1990 года логика любимого приёма – маневрирования – заставила Горбачёва двинуться от излюбленного места – центра – вправо (а точнее – влево). Именно так, а не иначе, поскольку, во-первых, именно так и именно на этом пространстве он гарантированно сохранял на какое-то время положение лидера, «номера первого» – пусть ненадолго, но даже за короткий срок можно было что-то придумать. Во-вторых, сила (то есть репрессивные структуры, готовые к действию) была на стороне кратократии, и так как человеку поколения Горбачёва и карьеры Горбачёва трудно было представить, что кто-либо может сокрушить или даже остановить эти организации, то он и стремился избежать столкновения.

В-третьих, по-видимому, его устрашила перспектива исчезновения того, к чему он привык и что воспринимал как ценность, связанную с властью, – номенклатурно-кратократический строй (пусть обновлённый!), Союз, коммунизм, империя (пусть обновлённая!). Возможность исчезновения всего этого, бесспорно, могла вызвать чувство близости к бездне и заставить цепляться за строй – империю и так далее не только по конъюнктурным соображениям. К тому же любое индивидуальное видение, мировосприятие имеет определённые социальные («классовые») ограничения, рамки.

Итак, поворот влево (вправо – если понимать «право-левую» дихотомию так, как это делает весь некоммунистический мир) – поворот, за который надо было платить страхом, растерянностью, «сдачей» бывших своих из разряда alte kampfer по «перестройке, демократии и гласности»; утрата престижа в глазах демократической общественности и части престижа – в глазах Запада. Особенно после вильнюсских событий, которые не могли не добавить Горбачёву растерянности и делали его более зависимым от «нового окружения», для которого, однако, он всё равно оставался чужим и отступником, несмотря ни на какие шаги и уступки. Думаю, последнее Горбачёв прекрасно понимал и чувствовал.

Сейчас трудно представить и тем более доказать ту драму, которую пережил президент СССР за пять –шесть месяцев после октября 1990 года. Сильнее, наверное, была драма на Форосе – и в силу своей концентрированности, и в силу своей личностной дилеммы: кем суждено остаться Горбачёву в истории. И всё же, несмотря на растерянность, все эти пять – шесть месяцев генсек и Президент, чувствуя, как его загоняют в угол представители его же новой «королевской рати», искал выход; мысль этого незаурядного человека постоянно работала в поисках средств, которыми можно было бы разжать тиски, изготовленные новыми соратниками. Разжать тиски и вновь ускользнуть в такой безопасный и сладко манящий центр, откуда можно манипулировать и правыми, и левыми и где будет главное – свобода манёвра.

Подчиниться ультиматуму российских депутатов, убрать танки из Москвы значило продемонстрировать слабость, по крайней мере, внешне. Но оставить войска и начать конфронтацию с Россией, к чему скорее всего и подталкивало Президента его новое окружение, означало вообще лишиться свободы манёвра и стать политическим пленником кратократии. Такого Горбачёв допустить не мог – это был бы конец, а в перспективе грозило утратой того последнего, что сохраняло политическую значимость его фигуры в СССР – поддержки Запада.

Подобные соображения, однако, были лишь необходимым, но не достаточным условием для его новоогарёвского манёвра. Достаточным условием стала сила и решимость, продемонстрированная российским руководством, российским парламентом и, конечно же, российским лидером. В любой системе власти сила – вещь важная. В кратократическом обществе – тем более, ибо сила в таком обществе – это всё.

Отбросив прочее, можно сказать: если в сентябре – октябре 1990 года кратократия была готова применить силу и продемонстрировала это («картофельный марш» десантников и, возможно, оставшиеся известными лишь узкому кругу «последние предупреждения»), то в марте 1991 года в ответ на силовую демонстрацию кратократии российские руководители, не имеющие и доли подобной силы, продемонстрировали такую решимость сопротивления, к которой стареющая центральная, союзная власть уже не была готова (в августе 1991 года ситуация во многом повторится).

Вот эту-то ситуацию неготовности, ситуационное изменение сил очень быстро уловил Горбачёв и оперативно использовал для нового манёвра. Только теперь уже в направлении, диаметрально противоположном октябрьскому 1990 года. Кроме того, если раньше центристское положение, которое занимал Горбачёв, прочерчивалось между различными общественными силами, группами, то теперь речь шла о пространстве между республиками, в межреспубликанской сфере. Точнее, республики, включая Россию, Горбачёв стремился использовать в качестве контрбаланса своему новому окружению и их сторонникам в кабинете министров и парламенте.

Внутри этой игры была возможность и другой, ещё одной игры: использовать «остальные» республики в качестве контрбаланса уже России и таким образом вдвойне укрепить промежуточное – центральное – звено между ними, создать центр удвоенной силы или, если хотите, сдвоенный центр. Конечно, такая политическая игра с «бразильским акцентом» с самого начала была рискованной. Но одно дело – игра со «сдвоенным центром», и совсем другое – двойная игра, которую в поведении Горбачёва может помянуть тот или иной читатель, сославшись на сообщения в газетах о том, что именно в апреле, то есть во время «новоогарёвского манёвра» Горбачёв дал указание готовить документы о чрезвычайном положении.

Я не буду разбирать вопрос о том, была ли это действительно двойная игра – надёжных свидетельств мало. (К тому же политика, как говаривал Ленин, дело грязное. А «большевистская политика» – дело грязное вдвойне. И кровавое. Грязное от крови и кровавое в грязи.)

Тем не менее рискну высказать некоторые соображения наряду с теми, что привёл В. Дашкевич в статье «Заговор и контрзаговор» в «Независимой газете». По мнению Дашкевича, Горбачёв готовил свой заговор (то есть контрзаговор) внутри ставшего известным ему готовящегося заговора гэкачепистов, а затем, провоцируя их выступление, уехал с семьёй на Форос. В таком случае распоряжение о подготовке «чрезвычайных документов» – это элемент «матрёшечной» игры в игре, отвлекающий, усыпляющий бдительность манёвр.

Теоретически такая интерпретация возможна. Но уж больно рискованный ход. Думаю, логичнее предположить более умеренныи вариант: постоянно стремясь к равновесию, к балансированию в центре, Горбачёв с самого начала новоогарёвского манёвра решил начать готовить контрбаланс республикам и прежде всего – России, чтобы не оказаться в такой зависимости от них, в какой он оказался от «репрессивно-революционной» кратократии в конце 1990 – начале 1991 года. Возможны и какие-то другие варианты и поправки с учётом того, что Горбачёв сражался за личную власть, за сохранение себя у власти. Например, в апреле пошли слухи о том, что Пуго, Крючков и Язов предъявили Горбачёву некий ультиматум.

Если это так, то, быть может, распоряжение Президента было сделано именно под их давлением? К тому же для самого Президента всё это формально могло быть процедурой подготовки нормативных документов, связанных с разработкой различных чрезвычайных мероприятий. Нам не дано предугадать... Гильотен, когда работал над проектом гильотины, наверное, не предполагал, что будет среди первых гильотинированных...

Но это гипотезы, и не случайно Горбачёв заметил по возвращении из Фороса: «Всего, что я знаю, я вам не скажу никогда». Вот так. Хотя – как знать. Нет ничего тайного. В любом случае ясно, что последнее перемирие Горбачёва и Ельцина и не могло быть прочным и долгосрочным (хотя имело среднесрочные последствия, сказавшиеся в августе 1991 года). Правда, у этого примирения были свои конкретные краткосрочные плоды. Так, было принято решение, по которому с 12 мая второй канал Центрального телевидения передавался России. Совместно (сначала Горбачёв, а затем Ельцин) «благословили» Г. Явлинского на разработку новой экономической программы, причём с непосредственным участием западных стран, прежде всего «Большой семёрки».

(12 и 17 мая Явлинский получил официальные полномочия). В конце мая Горбачёв был приглашён на заседание «Большой семёрки» в Лондоне. В то же время, однако, продолжала разрабатываться совершенно иная – правительственная экономическая – программа, и правительство всячески подчёркивало, что именно она реальна. Что же касается разработок Явлинского, то представители правительства демонстрировали своё пренебрежительное отношение к ним.

Между тем ВС СССР, оправившись от первого потрясения от новоогарёвских соглашений, начал выдвигать на заседаниях такие пожелания и требования, которые должны были свести на нет новоогарёвские соглашения.

Я пропустил ещё один очень важный экономический ход кратократии, планировавшийся, по-видимому, в паре как двойной удар (своеобразный яма-цуки от кратократии). Речь идёт о павловском повышении цен 2 апреля. Ввод войск в Москву должен был напугать демократов, помочь свалить Ельцина, а повышение цен – «политически» (и краткосрочно) – отвлечь внимание от всего этого, а экономически (и среднесрочно) – начать потрошить население страны, экспроприировать его денежные средства, перераспределяя их в пользу кратократии. Тем самым, помимо прочего, укреплялся её потенциал в условиях «первоначального накопления капитала».

Кратократия действовала не только по легальным каналам, но и по привычным для неё – подпольным. В апреле ЦК КПСС подготовил инструкцию «Об основных направлениях кадровой (и это после отмены 6-й статьи! – А.Ф.) политики КПСС в современных условиях и методах её реализации» (датирована 10 апреля). Ячейки власти (парторганизации) всех уровней получили эту инструкцию как руководство к действию.

В инструкции, помимо прочего, говорилось: «Борьба за кадры есть сегодня борьба за власть. Главное – не упускать лидерства в формировании руководящих кадров в профсоюзах, комсомольских, женских и ветеранских организациях, в хозяйственных и административных структурах, в Советах». Заметим, что многие организации именно этих типов активно поддержали ГКЧП в августе 1991 года. И ещё одной чертой интересен этот документ: в нём лишний раз подчёркивается всепроникающий и всеохватывающий характер КПСС.

Однако все события апреля начали постепенно меркнуть на фоне президентской кампании в России.

Ущемленинец. Автор рисунка: И. Шеин

Habemus President!

Б. Ельцин не был единственным кандидатом на пост президента. Помимо него было ещё несколько: бывший премьер-министр Н. Рыжков, бравый генерал А. Макашов, председатель Либерально-демократической партии В. Жириновский, деятель из Сибири А. Тулеев, бывший министр внутренних дел В. Бакатин.

Разумеется, никто из этих людей не был серьёзным соперником для Ельцина – поодиночке. Но в том-то и дело, что рассматривать этих пятерых кандидатов следовало не по отдельности, а как некое единое многоголовое существо, каждая голова которого рассчитана на особую аудиторию, на определённую часть электората для отъёма голосов у Ельцина. Например, одна «голова» работала на голоса пенсионеров, другая и вообще на психически неуравновешенных клиентов Кашпировского, третья – на нацменьшинства, четвёртая – на коммунистов-обновленцев и так далее.

Задача заключалась не в том, чтобы кто-то из этих людей победил. Нет, важно было не дать победить Ельцину в первом туре, добиться проведения второго тура и выпустить «свежую лошадку», которая «подберёт» все «неельцинские голоса». Как в детской считалке: «Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана...» Ну не немец, так месяц, или ёжик, или свино-ёжик. Или кто-то из этой компании.

Догадки? Дедукция? Нет. Давайте почитаем документ для служебного пользования из Плана работ Московского горкома КПСС. Называется он «О некоторых аспектах тактики предстоящей предвыборной борьбы за пост Президента Российской Федерации (с использованием опыта США)».

Кратоцепочка (фрагмент). Автор рисунка: В. Мокиевский

Документ начинается констатацией трудно предсказуемых негативных последствий для СССР, КПСС и РКП в случае победы Б. Ельцина «на выборах Президента» (с. 1). Антиельцинская тактика, разрабатывавшаяся в «противовес открытому политиканству Ельцина (с. З) и ориентированная на недопущение победы Б. Ельцина в первом туре» (с. З), представлена следующим образом.

«1. Против Б. Ельцина должно быть выставлено несколько (лучше до 10-12) кандидатов от РКП, что позволит распылить силы пропагандистской машины противника и одновременно «обкатать» в общероссийской избирательной кампании группу перспективных политических лидеров партии. В состав кандидатов необходимо обязательно включить 1-2 высокопоставленных партийных функционеров на уровне не ниже члена Политбюро. Эти люди, вокруг которых должно быть создано мнение, что они являются главными кандидатами партии, будут играть роль громоотвода и отвлекать на себя главные силы оппозиции и её пропагандистского аппарата.

Ни один из них не должен и не может рассчитывать на победу. Победитель должен будет появиться из группы, составленной из руководителей наиболее благополучных с точки зрения экономического и социального положения населения областей РСФСР, пользующихся популярностью и получивших опыт предвыборной борьбы в ходе недавних выборов в местные органы власти».

Авторы документа специально подчеркнули, что группа кандидатов (а не 1-2) «позволяет организовать мощное и хорошо скоординированное наступление на позиции Б. Ельцина, вынуждая его распылять свои силы, отвечая на персональную критику каждого из них, и не будучи уверенным в том, что удар наносится по самому для него опасному конкуренту».

Далее шёл следующий текст:

«3. Потенциальные кандидаты должны быть подобраны в кратчайшие сроки, а переговоры с ними относительно их участия в предвыборной борьбе можно было бы скрытно провести в ходе предстоящего Пленума ЦК КПСС.

Тактика ведения ими предвыборной борьбы может обсуждаться только устно, а руководство ими должно осуществляться строго на индивидуальной основе, без привлечения других кандидатов от партии и тем более её выборных органов с целью избежать утечки информации, способной нанести позициям партии непоправимый ущерб».

Всё та же нелегальщина – никаких письменных свидетельств. Верные ученики Ленина – Сталина. Ну и окончательный вывод-замысел:

«5. В ходе второго тура все кандидаты от РКП должны будут объединиться вокруг одного, набравшего наибольшее число голосов избирателей в первом туре. Не исключено вступление в борьбу нового, альтернативного Б. Ельцину и ведущему кандидату РКП деятеля, например А. И. Лукьянова».

Вот и появляется кто-то из тумана, привычного места, в котором этот кто-то находился и во время путча.

В процитированном документе чётко видно единство КПСС и РКП – идейное, властное, деятельное. И всё это единство в мае-июне 1991 года было направлено на достижение единственной цели: не допустить избрания Ельцина Президентом России. Конкуренция Ельцину со стороны других кандидатов развивалась точно по логике процитированного документа. Разумеется, это не значит, что все кандидаты были марионетками. Отнюдь нет. Но ведь сама игра может быть организована таким образом, что игроки начинают в той или иной степени выполнять марионеточные функции.

И всё же замысел кратократии провалился. 12 июня Ельцин победил на выборах.

Хотя на этот раз победа далась Ельцину легче, чем победа во время борьбы за пост председателя ВС РСФСР (29 мая 1990 года), значение её исключительно велико. Введение президентства в России и избрание Президентом Ельцина стало основой каркаса российской государственности, параллельной кратократии, коммунистической власти. И всё это происходило без помех со стороны Генерального Секретаря ЦК КПСС! Конечно, ему было неприятно избрание Ельцина Президентом, и он даже не смог удержаться – слаб человек – от неуместной в данной ситуации фразы, что, дескать, тот процент голосов, который набрал Ельцин, – это не чистая победа. Так сказать, победил по очкам, а надо было нокаутом.

Тем не менее генсек КПСС, рядом с которой оформилась новая структура власти, не предпринял никаких значительных шагов, чтобы эту власть подорвать! Более того, его манёвры, затевавшиеся с весны 1985 года и особенно в апреле 1991 года в целях политики, которую он назвал перестройкой (и в целях сохранения и упрочения личной власти), способствовали созданию социального пространства для этой новой власти – созданию пустот, которые она занимала. Кратократическая природа тоже не терпит пустоты. Ну а апрель-май – так просто конкордат с «политиканом Ельциным». Скрепя сердце, со стиснутыми зубами, но конкордат.

Теперь, после избрания Ельцина президентом, кратократии, её «репрессивно-революционному» блоку стало ясно как никогда: сокрушить или подорвать эту новую власть можно двумя способами. Либо при сохранении поста президента за Горбачёвым (первое время, по крайней мере) путём введения чрезвычайного положения, либо путём фактического переворота в СССР (устранение под тем или иным предлогом Горбачёва) и переворота в России (свержение Ельцина). В любом случае: кратократический дом оказался в огне, и некуда бежать. Ну а, как известно, загнанный в угол зверь опаснее обычного.

Необыкновенное лето 1991 года

В июне произошли два, казалось бы, не соотносящиеся друг с другом события. Однако в исторической ретроспективе очевидна тесная связь между этими событиями как акциями кратократии на пути к августу.

В самом начале июня Прокуратура СССР в документах, распространённых среди депутатов ВС, сообщила, что ответственность за новочеркасский расстрел 2 июня 1962 года, за события в Грузии 9 апреля 1989 года и в Литве 13 января 1991 года полностью лежит на жертвах. Юрист А. Лукьянов охарактеризовал это как «более активную и спокойную оценку того, что происходит и происходило в стране» (интересно, не хотелось ли ему добавить: «и будет происходить»?).

Оправдание действий армии Генеральным прокурором СССР Н. Трубиным означало не только закрытие дела и фактическое одобрение действий военных по отношению к мирному населению, но и нечто более зловещее – индульгенцию на возможные действия подобного рода в будущем.

Под вторым событием имеется в виду июньская акция премьер-министра В. Павлова, поддержанного председателем КГБ В. Крючковым и министром обороны Д. Язовым. Это трио, и прежде всего – Павлов, на несколько дней максимально обострило ситуацию в ВС СССР, 17 июня в полуторачасовом докладе Павлов потребовал у парламента предоставить правительству право законодательной инициативы.

Иными словами, правительству хотелось стать чем-то вроде средоточия суммы, комбинации, а в какой-то степени и единства исполнительной и законодательной власти. Судебная власть (как особая в кратократическом обществе) никогда не существовала, а была лишь исполнительницей карательных функций и представляла собой содержательную фикцию, придающую действиям кратократии внешне законный вид.

С учётом этого становится ясно, что Павлов законным или квазизаконным путём попытался создать мощную властную структуру, комбинирующую в себе все формы власти. Это было бы наиболее адекватным отражением (и выражением) на данном этапе интересов и оперативных планов тех сил, которые я условно назвал союзом паракапиталистов и репрессоров-централистов. Не случайно Павлова активно поддержали Крючков, высказавшийся за чрезвычайные мероприятия, и Язов, говоривший о необходимости возвращения СССР статуса сверхдержавы.

Кто-то из наблюдателей назвал это попыткой «бархатного переворота». Звучит красиво, но не соответствует российско-советской действительности. В России (СССР) бархатные, будь то перевороты или революции, возможны ли? Самые гладкие (по российско-советским меркам) акции оборачиваются не бархатными перчатками, а ежовыми (и ежовскими) рукавицами, зубодробительными тычками («Куда прёшь, капитанина!»), удавками, табакерками, людьми, раздавленными танками, и так далее («ГПУ справку не давало, срок – давало»).

Другая оценка наблюдателей – парламентский кризис – была бы верной, если бы в СССР парламент был полностью самостоятельной и самодостаточной властью, а не функциональным (во многих, хотя и не во всех, отношениях) органом другого типа власти, зоной, возникшей в неблагоприятных для кратократии условиях.

Тряхнутость. Автор рисунка: С. С. Айнутдинов

Ситуация, вызванная Павловым и косвенно проявившаяся как парламентский кризис, на самом деле была проявлением кризиса в отношениях кратократии и «остального» общества, а также внутри самой кратократии: с одной стороны, в отношениях между старыми реформаторами и паракапиталистическими революционерами (и в то же время реакционерами!) – централистами, с другой – между кратократией Центра и глотнувшими свободы республиканскими кратократиями.

Внешне акция Павлова выглядит как направленная на рекратократизацию общества, на воссоздание в более полном объёме и укрепление социально-однородной власти. И отчасти так оно и было. И не только внешне формально, но и в какой-то степени по сути, поскольку на все сложные, острые ситуации кратократия всегда реагировала однозначно: полуинстинктивно хваталась за власть (как за пистолет, а ещё точнее – как за кистень), сплачивалась вокруг центра («ещё теснее сплотиться вокруг ленинского ядра»).

То есть перед нами – попытка ползучего, вялотекущего реакционного переворота. Но реакционного – в каком смысле? И о каком ядре и о каких целях может идти речь? Ведь «подгнило что-то в нашем королевстве», и подгнило именно кратократическое ядро. Реакция в смысле восстановления коммунизма была возможна лишь в виде паралича экономики и террора (более или менее кровавого, в зависимости от того, кто – «шустрики» или «мямлики» с дрожащими пальцами оказались бы у оперативного руководства).

И если бы даже тенденция усиления роли центральных и репрессивных органов приобрела относительную автономию от задач паракапитализации, логика экономических процессов всё равно так или иначе заставила бы даже самых ярых централистов-репрессоров действовать в соответствии с интересами паракапиталистов, играть в их игры.

Дело в том, что летом 1991 года правительство Павлова (и кратократия) исчерпало возможности фискального экономического регулирования. В результате страна и кратократия лицом к лицу оказались перед перспективой обвальной, лавинообразной либерализации (налоговой, таможенной и так далее) (3) со всеми вытекающими отсюда последствиями для кратократии и общества в целом, то есть ростом социальной напряжённости, обострением конкуренции между разными властными группами за «место под солнцем» и так далее.

Позднее, уже в августе, накануне ухода в злосчастный (а может, и нет?) «форосский отпуск» Горбачёв, чтобы соблюсти «властные приличия» и продемонстрировать, что ситуация прогнозируется и контролируется, подпишет на самом деле едва поспевающий за событиями указ «О безотлагательных мерах по увеличению производства товаров и услуг для населения» от 3 августа 1991 года. Призванный продемонстрировать сакраментальное «прошла зима, настало лето – спасибо партии за это», указ этот на деле отразил совсем другую ситуацию: если вас насилуют и вы не можете сопротивляться, расслабьтесь и попытайтесь получить удовольствие или сделать довольный вид – указ именно из этого разряда.

Реальность осенней либерализации со всеми последствиями была достаточно ясна такому знатоку «кратократической экономики», как Павлов. Столкнуться с ней в условиях «разлетающихся республик», слабеющего Центра – и это при наличии сеющей смуту России и малоповоротливого, хотя и манипулируемого союзного парламента (и его ВС) – значило поставить под угрозу положение кратократии вообще и особенно её паракапитализацию. С этой точки зрения, когда «союзник» Е. Коган в беседе с юристом-международником В. Казанцевым на страницах одного из июньских номеров «Московских новостей» сказал, что режим переживает агонию, он был прав (только не в том, что он имел в виду).

В таких условиях перспектива заключения нового союзного договора становилась для революционно-реакционной кратократии одним из главных препятствий на пути реализации её целей. Тем же препятствием был и Горбачёв. Получение законодательных прав правительством Павлова не только оставляло во «властном офсайде» союзный парламент с его ВС, но и резко усиливало позиции будущих путчистов по отношению к Горбачёву и республикам (прежде всего России).

В случае, если бы ВС уступил давлению Павлова и шефов репрессивных ведомств, рядом с Центром-Горбачёвым возник бы (вполне легально, законным путём!) Суперцентр, резко ограничивающий возможности и поле манёвра президента-генсека.

Наконец, акция Павлова была ещё и проверкой «на прочность» самого Горбачёва. И генсек этот «экзамен» выдержал. Непосредственно на выступления Павлова, а затем двух «репрессивных министров» Горбачёв не прореагировал. Официально было сообщено, что Президент продолжает работу над новым союзным договором (что могло означать: в мягком варианте – «есть дела поважнее этих полуистеричных выкриков»; в жёстком – «всё равно, ребята, ваше время уходит; сколько ни старайтесь – всё равно останетесь вне игры»).

Кроме того, по-видимому, Горбачёв, верный своей тактике, стремился избежать лобового персонального столкновения. Свой гнев он проявил косвенно, выместив его на более лёгких «фигурах». Тем не менее какие-то закулисные шаги несомненно были предприняты, поскольку уже на следующий день после своих выступлений Крючков и Язов пошли на попятную («нас не так поняли»), Павлов попытался смягчить впечатление («я хотел как лучше»), а Янаев рекомендовал всем «не драматизировать ситуацию» («ребята, давайте жить дружно»). Однако его призыву не внял сам Горбачёв.

21 июня, выступая в ВС, он обрушился на фракцию «Союз» (мимоходом иронично назвав Павлова «спасителем Отечества»). В этой же довольно радикальной речи (своеобразном негативе выступления в Минске в начале года) Горбачёв достаточно ясно высказался за демилитаризацию экономики (это был – «не называя имён» – ответ Язову). Разумеется, в оценке степени радикализма данного выступления необходимо помнить и о том, что оно сделано в преддверии встречи «Большой семёрки» в Лондоне, куда Президенту предстояло отправиться.

Поездка в Лондон обусловила и маневрирование Президента между правительственной программой экономических преобразований, с одной стороны, и новым (очередным!) планом Явлинского, который надлежало продемонстрировать «семёрке» как своеобразную «пайцзу» верности реформам. Явлинский, которого, словно тень или даже привидение «мягких» кратократических реформ, Горбачёв вызывал всякий раз, когда необходимо было повернуться к Западу лицом (просвещённо-реформаторским), а к реакционному «лесу кратократии» – задом, сразу же подвергся критике со стороны Павлова и его замов.

Как это не раз уже бывало в истории перестройки, действия кратократии вызвали контрмеры их противников – сразу по нескольким направлениям.

Россия продолжила туже затягивать экономическую петлю на шее Центра: российские власти и летом 1991 года продолжали активно собирать – но не земли, как Иван Калита, а ведомства и предприятия, подрывать союзную юрисдикцию на российской территории. Два примера: 17 июля российский премьер И. Силаев приостановил действие союзных таможенных пошлин на территории России; в начале августа Ельцин во время поездки в Тюмень прямо заявил, что в ближайшее время Россия заберёт под свою юрисдикцию тюменские нефтегазовые месторождения.

Другим направлением стала попытка организации новой – социалистической или социал-демократической по облику – партии, альтернативной КПСС. Об этом заявили А. Яковлев, Э. Шеварднадзе, И. Вольский, А. Собчак и другие. Хотя разговоры об организационном объединении всех сторонников реформ шли с мая, тот факт, что подобные хлопоты усилились сразу же после демарша Павлова, неслучаен. Партия эта, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, создавалась «под Горбачёва» взамен КПСС. История распорядилась так, что та попытка в конечном счёте провалилась, гора родила мышь – вместо партии появился лишь ФОНД Горбачёва.

Это – сброс. А слив идёт до сих пор

Если говорить о факторах среднесрочных и долгосрочных, то новая партия (или объединение, движение – «за демократические реформы») должна была стать социальным компромиссом, коалицией, союзом, антагонистичным революционерам-паракапиталистам и объединяющим в основном три группы: реформаторов-кратократов Центра и России; представителей новых политических групп (в той или иной мере выражающих интересы потребленческо-распределительской фракции кратократии) и прогрессивных представителей «директорского корпуса» – руководителей советской промышленности. Об этой особой группе кратократического общества нам ещё предстоит поговорить чуть подробнее – как и о самом ДДР.

Ну а лето 1991 года продолжалось. Ельцин принял присягу Президента России в ходе пятидесятиминутной процедуры инаугурации, во время которой было много поздравлений, в том числе от Горбачёва. Началась пора отпусков. Близилась она и у политиков. Горбачёв перед отъездом на Форос должен был провести пленум ЦК КПСС, затем встретиться с Бушем. Пленум (25-26 июля), от которого ожидали антигорбачёвских акций, прошёл спокойно. На нём приняли решение провести в конце осени XXIX съезд КПСС и одобрили горбачёвский («социал-демократический») вариант новой программы КПСС. А вот встреча с Бушем 30-31 июля оказалась если не испорченной, то подпорченной.

30 июля в Москве на Красной площади состоялась демонстрация «Памяти», ОФТ и «Единства» с лозунгами «против распродажи Родины» и с угрозами перейти от демонстраций к иным методам борьбы. В ночь на 31 июля произошло нечто более страшное: на медининкайской таможне (литовско-белорусская граница) неизвестные лица расстреляли семерых литовских таможенников (шесть из них были убиты). Так кратократия демонстрировала своё отношение к внешней политике Горбачёва, его политике по отношению к республикам. Это была и реакция на подписание 29 июля между Литвой и Россией Договора об основах межгосударственных отношений. Но и это не всё.

Автор рисунка: Л. Пухов

Медининкайское убийство можно рассматривать в контексте реакции кратократии на ещё одно направление общего наступления новых политических групп на старую систему. Речь идёт о подписанном Ельциным 20 июля 1991 года Указе №14 о департизации.

Победу 21 августа над путчистами часто называют революцией, и мы ещё поговорим о том, в каком смысле, в какой степени это революция, революция – какая и кого. Но если всерьёз толковать об антикратократической революции, то начало её (вполне мирное и законное) следует датировать 20 июля, ибо указ о департизации в коммунистическом, кратократическом обществе – это нечто из ряда вон выходящее. Это – «Иду на вы», подрывающее самые основы кратократии, ломающие ту иглу, в которой заключена кощеева смерть. Этот указ Ельцина, однако, необходимо рассматривать в общем контексте социальной борьбы как перестройки в целом, так и «необыкновенного лета» 1991 года.

***

1 – Интервью А. Костюкова, взятое у А. Чехоева, Меgapolis – Express, 2 мая 1991 г. – С. 22. В этой же беседе Чехоев заметил: «Союз ещё поживёт, если кое-что запретить и кое-кого посадить».

2 – На пленуме Горбачёв действовал по принципу «ударил первым я тогда – так было надо». Он сам поставил вопрос о своей отставке с поста генсека и вышел из зала. И оппоненты скисли. Было предложено снять вопрос с повестки. Против голосовало лишь 14 человек.

3 – М. Леонтьев. Безотлагательный указ. «Независимая газета» (6.08.1991).

• Журнал «Социум»
• 1993 год
• №25