Святая Лизавета
«Подите и научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы».
В, казалось бы, хорошо знакомых произведениях русской классики есть образы, значительность которых ясна всем, но часто неясным остаётся их значение. Такова Лизаета в «Преступлении и наказании» Достоевского.
Лизавета заявлена как последний высший нравственный ориентир, что усвоено наукой о Достоевском. Но при том опускается один немаловажный факт: это говорит проститутка Соня о шлюхе Лизавете.
Здесь поражают два момента: шлюха-святая у Достоевского, Соня, – «великая грешница». Лизавета «Бога узрит». Соня же, познавая всю глубину и бездну собственного падения, надеется на собственное прощение лишь по аналогии с воскресением Лазаря.
Казалось бы, налицо явное и глубокое противоречие. Чтобы попытаться его разрешить, необходимо поставить два вопроса:
1) о том, что есть и как понимается Достоевским добродетель;
2) о милости и жертве.
Известно, что Достоевский всё время искал форму, жест (как и многие его герои), но, страдая из-за отсутствия формы, странно не любил ту «выделку», которую единственно обнаруживал в качестве формы у других. Оформленность, по которой он тосковал, вызывала у него почти физическое неприятие. Западный человек для Достоевского «выделан», оформлен, огранён, русский же, подвергшийся подобной огранке на скорую руку, – отвратителен.
Видимо, иное содержание предполагает иной характер обработки. Розанов в одной своей статье проводит замечательное сопоставление добродетелей русской женщины и европейской женщины. И находит, что у западной женщины добродетель именно в отречении, что даже обязанности свои как жены и матери она (будучи прекрасной женой и матерью) воспринимает как лишнее, мешающее вполне посвятить себя Богу.
В ней нет той теплоты, которую Розанов находит у русской её сестры, умеющей жить по-божески именно в тех ежедневных делах и заботах, которые земные и обязательные. Европейской женщине это – помеха. То есть добродетель всё больше и больше на Западе начинает ассоциироваться с отречением, отбрасыванием (а что же и есть огранка, как не отсекновение лишнего), то есть неделанием.
Быть добродетельным – значит не делать того, что хочется или даже нужно в миру. Это ограничение себя воспитывает блестящие западные характеры, строгие и суровые, даёт окончательную форму, огранку личности, именно отделяя её от мира и направляя прямо к Богу. Здесь как бы теряется память о том, что Земля проклята за человека, и, значит, человек должен поднять к Богу всю Землю.
Именно этим отделением от мира личность и оформляется окончательно, теряет свою расплывчатость, но теряет и слитость с миром, обретая взамен высокую концентрацию внутри себя, обретая большую силу и возможность действовать целенаправленно, а именно – направленно из себя на мир.
.jpg)
Фрагмент картины В. Шульженко
Жертвуя, отдаёшь человеку не то, что ему по-настоящему нужно, а только то, что можешь. Поэтому жертва всегда меньше милости, отдающей именно то, что нужно другому.
Понимая добродетель таким образом, то есть как нравственную чистоту и воздержание от... мы никогда не постигнем святости Лизаветы у Достоевского.
Добродетель Лизаветы исключительно положительна, её способ существования – это всё для всех, это именно: делание добра, а не воздержание от зла. Её главная характеристика – абсолютная милостивость: отдание каждому того, чего ему от неё нужно, – и это всего-всего – и тела, и жизни даже.
Такая положительная добродетель, не отделяющая себя от мира, а во всём отдающая себя каждому нуждающемуся, неизбежно должна быть бесформенна или приобретать странные, неожиданные формы. Поэтому святая Достоевского на первый, внешний, взгляд – юродивая и даже почти идиотка. Всё её описание состоит из странных, несообразных, неотделанных или «поломанных» черт, и единственное, что в ней хорошо, – это её глаза и улыбка, иначе говоря, то, что не отграничивает, а, наоборот, связывает человека со всем и всеми вокруг него.
Но именно эта странная Лизавета оказывается хранительницей чистоты и порядка в мире, делая каждому то, что ему нужно в самом мелком житейском плане (моет, чистит, стирает, чинит бельё). Эта неоформленная личность чувствует себя в абсолютном единстве с окружающим её миром, и даже её личная чистоплотность – как бы только часть чистоты мира, создаваемой ею.
Безличностность (в смысле невыделенности личности из мира) подчёркнута и в определении «почти идиотка», то есть в отсутствии «сознания», более всего и отделяющего личность от мира, позволяющего увидеть и осознать свои границы. Лизавета могла бы обо всём мире сказать то, что Соня говорит о себе и своей семье: «Мы – одно». Это определяет принципиальную нежертвенность Лизаветиного бытия. Ибо жертва – оторвать от себя с ущербом для себя и отдать другому – немыслима, когда «мы – одно».
Лизавета живёт в мире милости, где желания других – всё равно что её желания, ибо милость – это отдать другому так, что эта отдача нужна тебе, может быть, в большей степени, чем тому, кому отдаёшь.
Жертвуя, нельзя спасти человека, ибо, жертвуя, отдаёшь ему не то, что ему по-настоящему нужно, а только то, что смог отдать. Поэтому жертва – это всегда очень мало, даже великая жертва. Это гораздо меньше милости, находящей и отдающей именно то, что нужно другому. Так, Соня жертвой никого не спасает, но милостью и любовью спасает самого великого грешника в романе.
.jpg)
Автор фото: В. Иосельзон
В романе, наполненном проститутками (там почти все женщины продают себя или пытаются продать, жертвуя собой), святой же должна была оказаться шлюха – отдающая. Без платы, без цены. Цена – жертва. Милость цены не имеет. Она именно в полном смысле бесценна. За неё нельзя заплатить. Её невозможно даже отвергнуть, как можно отвергнуть жертву, ибо милость даёт только необходимое.
Жертвуя, Соня совершает грех, а милостивица Лизавета – свята. Соня святая, когда отдаёт детям, с которыми она «одно», последние копейки, и страшная грешница, когда зарабатывает эти копейки, ибо растаптывает сокровенное в себе, отдавая его чуждому ей миру.
Лизавета свята, будучи «поминутно беременна», ибо даёт каждому милость, возлюбив каждого как саму себя, то есть не отделив себя от каждого. И жизнь свою Лизавета отдаёт как милость, Лизавета сама приходит, чтобы быть убитой Раскольниковым.
Это совсем иной, чем привычный, тип святой, вовсе ничего не хранящей для себя – и для Бога, – а всё отдающей тем, кто вокруг, без остатка.
В сходных словах Достоевский писал о личности в высшем своём развитии. Но, как говорит героиня другого романа: «Там когда ещё заслужишь, а здесь тебя и так любят».
Здесь любят «и так».
Татьяна Касаткина
Ещё в главе «Мышление — вера — нравственность»:
Свободный поиск «непринудительных истин»
Виталий Ермолаев: как выглядят розовые слоны на снежных просторах
Андрей Крюков: Рисую то, что хочется
Как сделать карьеру, не теряя свободу?
Святая Лизавета