Свеча духа хрестьянского...
Удивительные существа эти русские крестьянки. Пока они молоды, их лица индивидуальны, красивы, узнаваемы. Но минует срок, и внешняя красота, потускнев, возрождается во внутренней, которая ещё называется материнским самоотречением. А лица... лица чаще всего становятся неразличимо похожими.
Благоговейную бережливость наших бабушек мы называли крестьянской скупостью, скопидомством и ещё бог весть как, не понимая того, что столкнулись с феноменом угасающим, навсегда уходящим в прошлое, без которого наше современное бытие уподобилось старому драному решету. Осколки мира наших бабушек – их вещи сделаны одухотворёнными и прилежными руками. К таким вещам грех относиться с легкомысленным небрежением. Они воплощают труд-молитву, представление о которой утрачено при советском способе производства.
ТРУД-МОЛИТВА
Реальность труда-молитвы не вмещается в экономические рамки, и потуги политиков «контролировать» его, мягко говоря, несостоятельны. Те, кто душою труда считает палку, уже дотла разорили страну, но и другие – те, кто заманивает в рамки «хорошей» политики профитом дикаря, – халифы на час, не причастны вечности. Труд – явление из ряда вселенских тайн и, имея отношение к вечности, движется душой, Духом, но не механизмом, не корыстью. Вещи, товары, деньги, богатство – это не цель труда, но его непременный непреложный эффект. «Богатство» от слова «бог», то есть то, что от Бога, то, что Бог благословил. За почитанием вещи стоит глубочайшее уважение к труду, воплощённой молитве, к Благословению Божьему, переданному через вещь.
Молитвою же вечность осознаётся и опосредуется. Молитва – мост через бездну небытия. Она связывает человека с Богом. В ней – всё, что есть человек: его любовь, самоотречение, дерзание, красота. Она сгусток информации, посланной в космос: «Вот я, Господи!» По молитве Бог находит нас, по молитве нашей Он нисходит в нас, или мы восходим к Богу.
Культура (от лат. colo – возделывать, взращивать) есть нечто живое, то, что растёт, что стремится к высокому, к вечности. Она неотъемлема от Бога, от молитвы. И, разумеется, создаётся отнюдь не теориями, но ТРУДОМ-МОЛИТВОЙ.
Представление о неразрывности труда-молитвы рассматривается религиозным сознанием (православным в частности) как послушание, «хождение перед Богом», как несение креста своего. И нет в этом никакой брутальности, никакого наказания, никакого принуждения. Торжество богоподобного Духа, воплощающего Его волю во исполнение Его замысла СВОБОДНО.
Поэтому там, где нет труда-молитвы, процветают вандализм, материальная нищета и духовная мизерность.
.jpg)
Всему голова. Автор фото: П. Носов
УСЛЫШИМ ЛИ ГОЛОС ДУХА НАД ВОЛКОДЛАЧЬЕЙ ПУСТОШЬЮ?
Жизнь наша сегодня превратилась в нескончаемое стояние в очередях к скудным прилавкам. Цены всё выше. Товары всё хуже. Самые простые вещи пропали. Вот она, волкодлачья (1) пустошь, мертвенное оцепенение, когда опускаются руки, когда вслепую ищут выхода...
Напрашивается аналогия с XIV веком. Тогда страна, опустошённая нашествием, в смертельном страхе существуя на жалком клочке земли, не имела возможности «отлежаться», прийти в себя, ибо родимая власть, слепая и нищая, дотаптывала собственный народ. Тогда не кровавая грызня ордынских вассалов, но СВЕЧА ДУХА ХРЕСТЬЯНСКОГО, зажжённая в Радонежской пустыни, спасла Россию. Великая русская культура начиналась в глухом лесном монастыре, в сгрудившихся вокруг него крестьянских хижинах; в сплаве труда-молитвы, в единстве МОНАХА и КРЕСТЬЯНИНА. На том стала Святая Русь. А не на острие меча и власти князей. «Иже успеет услышать своего духа голос, над бездною вознесется», – так говорил преподобный Сергий.
Сначала нравственность, а затем уже политическое возрождение. Ибо власть и нравственное чувство имеют диаметрально противоположные представления о долге. Нравственность видит свой Долг в преумножении Дара Божия, который следует вернуть Миру. Власть же встревожена главным образом тем, что ей должны, и стремится забрать, присвоить ей не принадлежащее. В культурном обществе власть обуздана нравственным долгом.
Мы живём в некоей нереальности, потому что НЕ ПРИНИМАЕМ жизнь такой, какова она есть. Мы не ЛЮБИМ её и не знаем, мы заняты варварской подгонкой под желаемый образец. Нет более гибельного занятия. Истязая жизнь на прокрустовом ложе, мы уничтожаем себя. Не удержать воду. Трава растёт без теорий. Труд-молитва созидает по велению Духа. Хрестьяне знают это. Они живут по Правде, значит, нравственно. Хрестьянин принимает нравственность как жизнь, как крест... и перекрывает собой смерть.
ПРО МОЮ БАБУШКУ
...В темноте, не озарённой светом лампады, царит страх; с безбожия начинается произвол. Свет Божий невыносим тёмному, а идя на злодеяние, от Бога отрекаются...
Не миновала чаша произволия и мою бабушку – крестьянку Орловской губернии, родившуюся в самом начале века.
...Приезжие и местные активисты деловито конфисковали чужое имущество – не боясь греха, с наганом в руке и с волкодлачьей пустошью в груди. По дому метались женщины, падая на колени, умоляя непреклонных, объятых классовой ненавистью. Белоголовые ребятишки вопили, цепляясь за юбки... Моя же тогда ещё молодая бабушка, забившись подальше от глаз, рожала. Её настигли, застали, накрыли.
Комсомолец из местных распялся в дверях, прилип похабными, вывороченными глазищами к этому запретному, сакральному действу, нагло улыбаясь в ответ на все увещевания и мольбы. Он досмотрел это до конца и, едва ребёнок явился на свет, велел роженице убираться вон из дому. Нужно быть хрестьянкой, матерью, чтобы понять, ЧТО перемалывает душу в такой момент. С необмытым новорождённым, в испачканном исподнем несчастная мать выбралась из дому.
На дворе стояли подводы. На одни грузили экспроприированное имущество (не всё, конечно, лучшая часть бесследно исчезала – усилиями незевающих). Мироедов: женщин, детей, стариков, калек – всех их разом, кучей – на другую подводу. Кулаки... Семья в полтора десятка человек. «Два с половиной» кормильца на все рты. Справный дом. Две коровы, лошадь. Батраков не брали: нечем платить.
В страдную пору, случалось, пахали на молодухах. Но семья была культурная, как говорила бабушка. Дети имели церковно-приходское образование. А это было весомо не только по меркам того дня. В доме было много книг, икон. И ещё: передававшаяся из поколения в поколение старинная традиция монашества (трое из дедушкиных братьев были монахами, и все трое к тому времени уже бесследно исчезли). Фабричное в доме было редкостью. Сами пряли-ткали, сами плотничали, столярничали, сапожничали, сами плели кружева, сами делали ковры, «орловские» ковры сказочной прочности и изысканной расцветки.
Невестки спали по 2-3 часа в сутки, чтобы сделать что-нибудь для своих детей. При лучине, а то и в полной темноте, если свет сердил кого-нибудь из домашних. Мастерство женщин было совершенным, техника доведена до полного автоматизма: можно было одновременно и спать, и, к примеру, вязать. Быстро-быстро бегают пальцы, перекидывая петли со спицы на спицу... глаза отдыхают. Или крутится колесо прялки, пальцы ссучивают нить... глаза закрыты. Кулаки, словом, эксплуататоры-мироеды, классовые враги (новорождённый младенец в том числе)...
Семью продержали в «холодной» две недели. Потом выпустили. Не сослали. Вроде вышла ошибка. Разрешили вернуться в пустые стены разграбленного гнезда.
Младенец-заключённый (он был вторым ребёнком у бабушки), лишённый в первые две недели своей жизни элементарного ухода, заболел и вскоре умер. Больше детей у неё не было.
Семья начала свою жизнь сначала. Они не умерли с голоду, не просили подаяния, ибо дух хрестьянский – Пчела правоверия – не покинул их, хлопоча и благословляя руки, творящие молитву и наполняющие пространство превосходными вещами.
МИЛОСЕРДНОЕ ВСЕПРИЯТИЕ
...После бабушкиной смерти стало пусто, холодно. Думается, что земля наша пришла в запустение оттого, что вымер род ХРЕСТЬЯНСКИЙ. А «человеческий фактор» никогда не создаст культурного, плодородного слоя.
Наши бабушки не думали, не мечтали о счастье. Они жили ревностно и основательно, составляя неделимое целое с землёй и нравственным законом души своей. Они ЖИЛИ, оседая на земле при самых, казалось бы, неблагоприятных обстоятельствах, сразу пуская корни и обрастая культурой, то бишь хозяйством. О счастье народном мечтает кто-то другой, понятия о народе не имеющий, зато имеющий сапоги и нагайку: силою вгонять «быдло» в счастье. Наши бабушки жили; им мешали жить, сгоняя с насиженных мест ради каких-то «генеральных планов». «Нагнали народу!» – говаривала бабушка, будь то общественное канавокопание или демонстрация на Красной площади...
Девочкой посетила я родину своих предков – Богом забытое село Малиново. Помню унылые окрестности: изъеденная оврагами земля, тёмные, выморочные дома, безнадёжно загубленные жуком картофельные поля... Впоследствии это же самое ощущение замирающей жизни возникало у меня в Псковской, Новгородской областях. Всё те же тёмные дома и тёмные старухи, опасливо сторонящиеся проезжающих. Но каждая старая крестьянка хранит в себе, как материнское благословение, искру МИЛОСЕРДНОГО ВСЕПРИЯТИЯ.
Я не помню лиц своих Малиновских родственников. Я помню их доброту. Они совали мне какие-то прошлогодние печенья – самое дорогое угощение тех мест и того времени. Совсем так же, как много лет спустя, псковские женщины одаривали мою худющую дочь, когда она появлялась в деревне, кто яблочком, кто яичком, а кто и шматком сала. Что это? Откуда сострадание, милость духа?
Удивительные существа эти русские крестьянки. Пока они молоды, их лица индивидуальны, красивы, узнаваемы. Но минет срок, и внешняя красота, потускнев, возрождается в материнском самоотречении, что делает лица чаще всего неразличимо похожими.
Если есть святыня человеческая – это всепринимающая душевная кротость, что покрывает наше окаменелое амбициозное существо со всею его комбинирующей премудростью! Величием своим, как крылом, заслоняет она мир от гнусности. Такова любовь хрестьянская, не осознающая себя, – простая и яркая, как цветение полевой гвоздики. Она существует незаметно, как трава, существует всегда, никогда не возбуждая смятенных чувств, – трава-кормилица, трава-радость. Там, где не растёт трава, нет жизни. Её вытопчут – она выпрямится, её общиплют, обстригут – она выровняется. Что там под снегом, под коркой льда, вмёрзшая в него, – трава существует!
Несправедливость не слишком смущала мою бабушку. Произвол был само собой разумеющимся, обыденной повседневной реальностью. Ветер дует – трава клонится! Бабушка знала, что ТОЙ справедливости, о которой мы толковали, НЕТ. Её нет в Законе Божьем. «Сильный награждает, кого хочет...» И потому она никогда ни с чем не боролась, в том числе и с несправедливостью. Принимая её удары, молилась пред Образом: «Прости их, грешных!» И, отведя душу, продолжала свои труды. Это урок: любить не за что-то, а несмотря на; не прощать, но ПРИНИМАТЬ – прощает Бог.
.jpg)
В основании третировавшегося у нас багатства – труд. «Богатство» происходит от слова «бог». Отчего же происходит поруха? Автор рисунка: Л. Хачатрян (сверху). Автор фото: Р. Абляшев (снизу)
НЕ ИЩИТЕ БОГА В БЕНАРЕСЕ
Нынешние люди с досужим любопытством взирают на небо, надеясь на чудо, на небесные тарелки, на помощь Запада. Не ищите Бога в Бенаресе: Он в нас. Есть чудо из чудес – труд-молитва, ею созидается всё: её неустанными хлопотами является и хлеб наш, и Храм Мироздания. Там, где пролетает она, зеленеют сады, благоденствуют города и прославляется имя Творца от Бенареса до Нью-Йорка, от великих цивилизаций древности до дня нашего. Где Дух, там и молитва, где красота, там и созидание, где милосердие, там мир и покой. Труд-молитва, творимая во славу Господа нашего Иисуса, Аллаха, Яхве или Благословенного Будды, плодотворна. Карнак и Тадж-Махал, Библия и Московский Кремль, ломоть хлеба и воспитанное тобою дитя, и икона Богоматери, перед которою ты затеплишь лампаду, – всё от молитвы и всё – сама молитва.
Уж так они устроены, хрестьяне, – творить труд-молитву везде, куда ни ступит нога, к чему ни приложатся руки. Дайте им клочок своей земли и оставьте в покое. Не мучайте политической софистикой и идеологическими войнами – хрестьяне далеки от этого. Менее всего они думают о торжестве идеи. Они разрешают жизнь. Их трудом-молитвой решаются все проблемы. Хрестьян осталось очень мало. Кто сотворит труд-молитву? Ужели подневольные, уповающие на ужесточение трудовой дисциплины, не знающие и того, что труд сам по себе дисциплина, что творчество СВОБОДНО.
Безнравственно и безответственно бросать разорённому народу: «Как работаете, так и живёте!» Как работали наши отцы и деды – НЕ ВЕДОМО СИСТЕМЕ. Правду знает лишь Господь Бог да бесприютная нищая старость.
Бессонным трудом, милосердным самопожертвованием создавали они благополучие семьи, страны – КАК МОГЛИ, и не их вина бездарность системы. Жизнь к ним была несправедлива. Они привыкли к несправедливости. Несправедливость всегда была уделом народа. «Век потянется, всего достанется», – говаривала бабушка. «Господи, дай мне с душевным покоем предаться воле Твоей святой. На всякий час наставь и поддержи меня».
.jpg)
Автор фото: Р. Абляшев
Итак, что нам до наших бабушек? Они умерли и похоронены, и мы иногда навещаем их. Вспомним... Мы приходили в их скудный, но приветливый дом. И трепетала на ветру догорающая свеча Духа. И искры её света западали в нас. И происходило некое волнение ума, и понемногу приходили в движение заскорузлые и неразвитые струны совести. И ныне, сидя во тьме и сени смертной, осветим отражённым светом догоревшей свечи свой собственный внутренний мрак и затеплим там свою свечу труда-мысли-молитвы.
Лариса Моралёва. По публикации журнала «Радуга» (Таллинн)
***
1 - Волкодлак – оборотень, человек-волк; относится к праславянскому пласту представлений.
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
Свеча духа хрестьянского...
Деревня (стихотворение в прозе)
«Зарплата» должна быть соразмерна «дыре» (или биополитические наставления)