Стучите – и вам отворят
В 1993 году издательство Агентства «Яхтсмен» выпустило в свет трилогию Владимира Файнберга – романы «Здесь и теперь», «Все детали этого путешествия» и «Скрижали».
Предоставляем слово их автору.
...Во время работы над всеми этими тремя книгами во мне зрело, сначала подсознательно, а потом и сознательно, убеждение, что время, в котором мы оказались, – рубежное, и не только для нашей страны, но и для всего мира. Выяснилось вполне очевидно, что ни капитализм, ни коммунизм, на который возлагалась надежда многих людей во всём мире, счастья не дают, да и дать не могут.
Есть от чего прийти в отчаяние. Люди погрязли в добывании материальных благ. Ну наелись, напились, нажились те, кому повезло, но ведь человек тем и отличается от остального живого мира, что он не может жить без идеалов. Идеалы социального переустройства оказались несостоятельными.
Я вполне уверен: каждый человек хочет встретиться с Богом. Нет на свете ни одного совершенно неверующего. Каждый человек в глубине души под самым толстым слоем грязи, кошмаров и всей мерзости подсознательно чувствует, что Бог всё-таки есть, и верит в это. Когда ему плохо и страшно, кричит: «Господи, помоги и спаси!»
Я и сам был таким. Волею судьбы я понял, что в каждом человеке есть потенциальные фантастические способности. Исключений не бывает. Вместе с другими людьми я много лет занимался по замечательной методике, раскрывающей эти способности.
Таял мой скепсис, и я понял очень простую и важную вещь: если человек убеждается в том, что он действительно создан по образу и подобию Божию, тo неизбежно приходит к пониманию, знанию – и это не слепая вера – того, как на самом деле Бог устроил мир. Существуют мир видимый и невидимый, и из этого невидимого мира мы, с нашими мыслями и делами, явственно видимы и слышимы.
Всё дело в том, что когда человек начинает развиваться духовно, то он как бы прорастает из семени. У разных людей прорастают как бы разные веточки: у одного сильнее способность к целительству, у другого – предвидение будущего, у третьего – телепатия, у четвёртого – способность к поиску пропавших людей.
Вообще-то комплексно развиваются все веточки, а дальше – у кого что превалирует. Совершенно поразительное и в первое время для меня неожиданное явление: все эти люди, буквально все, так или иначе приходят к Богу.
Растаивает их скепсис, спадает кора, которой они пытались защищаться от грубости жизни, и вдруг они начинают понимать, что мир устроен совсем не так, как их учили. И тогда они сами, без принуждения начинают тянуться к священным книгам, к Библии, приходят к вере в Бога.
Сам я пришёл к Православию, но если люди приходят к другим религиям, то, по крайней мере, все они сходятся на том, что Бог – един.
.jpg)
Автор фото: В. Генде-Роте
Дары Божии не уменьшены в настоящее время. Всё зависит от нас. (Симеон Новый Богослов)
Да, люди одарены свободой воли, но за неё, за всё, что мы совершаем, мы несём колоссальную ответственность. И самое главное – работа над собой, улучшение себя, а не человечества вообще. В этом единственный шанс на спасение и тех, кто жил при социализме, и тех, кто живёт при капитализме. Это единственное, что может объединить человечество, что может освободить его от войн. Это единственное, что может нас действительно привести ко Христу. Осознание этого было импульсом для каждой из моих книг.
Человек, пока он живёт на этом плане, должен стремиться к тому, что древние греки выразили фразой: «Познай самого себя». Казалось бы, это красивая абстрактная формула, но тем не менее она совершенно конкретна. Текут дни за днями, год за годом. Люди взрослеют, стареют и умирают, не подозревая, кто они на самом деле. И я ещё раз хочу сказать: если бы мы задумались и принялись осуществлять это единственно важное дело, весь мир вокруг стал бы иным. Не зря в Евангелии Христос говорит: «Стучите – и вам отворят».
Предлагаем вниманию читателей фрагменты романов трилогии.
Здесь и теперь
... Утром Верин отец везёт меня в больницу. На этот раз к себе – в отделение реанимации.
– Есть температура? Боли? – спрашиваю я.
– Нет.
Во мне загорается надежда. Вера сама, без каталки, спускается на первый этаж. Худенькая, в выцветшем больничном халате, она так доверчиво улыбается.
– Знаете, по-моему, камень вышел. Мгновенная боль – и всё.
– Когда это было?
– Вчера днём, часов в пять. Меня выпишут?
Нас проводят мимо пустых стеклянных саркофагов – кислородных камер – в комнату-закуток, где оставляют вдвоём.
Вера стоит передо мной. Проникаю розовыми полосами в почку, веду вниз по мочеточнику, мочевому пузырю. Камня нет. Проверяю снова и снова. Кажется, чисто. На всякий случай решаюсь ещё на один сеанс. Ошибка, неудача недопустимы. За здоровье этой девушки, за успех дела, которое доверила судьба, я несу ответственность. Особенно теперь, когда остался один – без лаборатории, без Йовайши, без Н. Н.
Через полчаса Верин отец заводит меня в ординаторскую, где я, опустошённый, опускаюсь на стул, а сам уходит с Верой в отделение урологии. Там ей сделают рентген. Голова клонится на руки. Буду ждать. Не уйду, пока не дождусь результата.
Дежурные реаниматоры варят кофе в джезве, наливают и мне чашечку, включают стоящий на холодильнике маленький телевизор, идёт «Утренняя почта»; кто-то подсовывает бутерброд с сыром.
Их, врачей, здесь двое, в этой маленькой комнатке. Обстановка почти семейная. Слева на стене почему-то плакат с портретом Никиты Михалкова – усатый красавец с равнодушным взором. Пью кофе, оживаю.
– У вас сегодня мало работы? – спрашиваю симпатичную докторшу, чем-то похожую на Катю.
– Никакой, – отвечает она.
– Редчайший случай. Правда, лежит одна девица, практически труп. Ждём следователей, составят акт, отключим от приборов – и в морг.
– Обычное дело, – говорит другой доктор, попивая кофе и поглядывая на экран телевизора. – Позавчера на рассвете привезли парня и молодую женщину лет двадцати восьми. Их обнаружил милицейский патруль. Видимо, загуляли, замёрзли, деться некуда, открыли чужой гараж, сели в машину, включили печку, да так и уснули. Устроили себе душегубку. Оба мертвы.
У доктора красивые бархатные глаза, перстень на руке.
– Подождите, но ведь женщина ещё жива? А где парень?
– В морге. Что касается женщины – это просто дом, где уже никого нет. Пребывание в СО необратимо убивает мозг, нервные клетки. А она пробыла часов семь... Любопытно, их до сих пор никто не хватился. Документов ни на ком не нашли.
– Даже неизвестно, как её зовут?
– Неизвестно. Да вы не волнуйтесь. Хотите ещё кофе?
– А можно на неё посмотреть? – спрашиваю я, и мой голос почему-то садится.
– Ну, пожалуйста. Это рядом, в барозале. Только зачем это вам? Она безнадёжна.
Подают белый халат, помогают надеть. Мельком вижу себя в зеркале, вспоминаю: Terra incognita.
– Может, кто-нибудь из вас пойдёт со мной? Мне страшно.
Врач с неохотой отвлекается от телевизора.
Коротким коридором подходим к барозалу. С каждым шагом идти всё труднее.
Зал облицован светлой керамической плиткой. В центре на постаменте в барокамере без крышки под белой простынёй опутанное трубками человеческое тело. Стоит капельница.
Голова. Белокурые волосы будто только что уложены парикмахером. Глаза с длинными ресницами полуоткрыты. В них из стороны в сторону медленно плавают зрачки.
От контраста между красивым, зрелым лицом этой женщины и её худеньким, совсем девичьим плечом, высунувшимся из-под простыни, перехватывает горло. И хотя я заранее знаю ответ, шёпотом спрашиваю врача:
– А что с ней будет, после следователей? Когда вы отключите аппараты?
– Морг, – громко отвечает он.
– Потом кремация. Се ля ви. Хочется заткнуть ему рот. Зрачки женщины всё так же жутко плавают из стороны в сторону. Дом, где никого уже нет... А вдруг не поздно вернуть? Дорога каждая секунда.
– Можно мне попробовать что-нибудь сделать?
– Что угодно! – отвечает он.
– Наивный вы человек. Мы уже всё перепробовали, четыре сеанса барокамеры...
Осторожно поднимаю с простыни руку, ещё живую, тёплую. Там, где расходятся большой и указательный пальцы, в глубине ладони есть китайская точка хэ-гу. Через неё возвращают жизненные силы.
Только начинаю сосредотачиваться, как в зал входят хирург-уролог, Верин отец и Вера. Они сияют.
– Камня нет! – говорит хирург. – Поразительно! Как вам это удалось?
Стиснув зубы, отмахиваюсь:
– Уходите скорей, уходите. Уходят, оглядываются.
Подаю энергию в точку хэ-гу – никакого эффекта.
Тогда начинаю одновременно с подачей энергии массировать эту точку. Массирую жёстко. Другой человек заорал бы от боли. Зрачки всё так же плавают...
Захожу с другой стороны барокамеры, беру другую руку. Работаю отчаянно, изо всех сил.
Из глубины зала появляется пожилая медсестра, проверяет капельницу, трубки, ворчит:
– Да чего мучаетесь? За грехи и расплата. Безобразничают, а потом возись с ними... Ишь красотка, думала, Бог не видит. Бог всё видит. Ничего, отвезут в морг – будешь со своим дружком рядом.
– Дайте скорее табуретку, стул, что-нибудь! Мне низко.
– А для чего?
– Скорей! – повторяю, отпуская руку. Там, где я массировал, остаётся огромный синяк.
... И вот я стою на табуретке. Над барокамерой, над белым полем простыни, где, как страна под снегом, человек. Гибнущий. Уже никому не нужный. Если не я, никто его не спасёт.
Вспоминаю слова Йовайши: «Это дано каждому».
Передо мной возникают глаза. Мамины глаза. Лучатся любовью и надеждой. Но вот они исчезают. Исчезает зал – стены, потолок.
Вокруг чернота Космоса с пылающими созвездиями. Необыкновенно сильный ток энергии льётся в меня, струится из пальцев.
Очищаю этой энергией белокурую голову, тело. Потом беру обеими руками мочки ушей, где представлены обе половины мозга, жёстко массирую, глядя в плавающие зрачки.
Стон. Детский, жалобный. Он нарастает. Зрачки останавливаются. Глаза смотрят на меня. В них боль, изумление...
.jpg)
Автор рисунка: В. Рындин
Если покаяние будет идти от чистого сердца, не замедлит Господь сотворить милость с тобой (Симеон Новый Богослов)
Все детали этого путешествия
После обеда нас повезли на самую последнюю и долгожданную экскурсию. Опять за окном тянулась пустыня. А впереди в её бескрайнем море косыми парусами показались пирамиды.
Особое волнение охватило меня. Они приближались, как старые знакомые.
Шёл третий или четвёртый год обучения в лаборатории парапсихологии, когда Йовайша завёл однажды вечером в свой кабинет, указал на остов пирамиды, сделанный из толстой медной проволоки. Остов стоял на столе, небольшой, всего сантиметров тридцать в высоту. Рядом лежал конвертик, в котором, как оказалось, находились семена пшеницы.
– Мне хочется, чтобы вы занялись одним исследованием, – сказал Йовайша. – Сейчас на Западе с ума сходят по поводу таинственных свойств пирамид. Якобы внутри таких вот макетов самозатачиваются затупленные бритвенные лезвия, лучше растут цветы. Один дотошный профессор соорудил большую пирамиду из стекла, спал в ней и утверждает, что у него полностью восстановилась память, исчезли болезни...
Короче говоря, я заказал крохотный макет, максимально точно воспроизводящий пропорции пирамиды Хеопса. Вы увозите его домой и ставите серию опытов. Если они получатся, воспроизведём их здесь, в лаборатории. Методика проста. Вот семена пшеницы и две чашечки Петри. В каждую из них вы отсчитываете, скажем, по пятьдесят зёрен, смачиваете.
Одну ставите внутрь макета пирамиды, другая – контрольная. Пусть она стоит рядом, чтобы была точно такая же температура. Имейте в виду, очевидно, играет роль высота. Пишут, что наиболее активная внутренняя зона расположена на одной трети от основания. Значит, под чашечку нужно будет подложить что-нибудь нейтральное, не металлическое, хотя бы коробок-другой спичек.
– Но ведь это даже не пирамида, а только её проволочные очертания! – Я был абсолютно убеждён в бессмысленности подобного опыта, не хотел тратить на него время.
– Только не вздумайте облучать семена своей энергией, – как ни в чём не бывало продолжал Иовайша. – Когда первые семена прорастут, вы должны подсчитать и зафиксировать на бумаге точное количество проростков в опытной и контрольной чашечках. О результате расскажете мне.
– Игорь Михайлович, а почему бы вам самому не поставить этот опыт?
– Уже поставил. И хочу сравнить свой вывод с вашим. Поручаю это дело вам, потому что вы честный человек, не станете подгонять результат к тому, что желаемо. Не так ли?
Я кивнул. Хотя ужасно не хотелось браться за это, казалось, пустопорожнее занятие.
Каково же было моё изумление, когда через неделю почти вся пшеница, находившаяся в чашечке под макетом, дружно взошла. А в контрольной проклюнулось лишь несколько семян. И вот пирамиды – одно из семи чудес света – были рядом.
– Тем, у кого повышенное давление, гипертония, не советую спускаться в пирамиду Хеопса, – сказала Магда. – Заболит голова, бывали несчастные случаи. Кто решится, идите за мной.
Голова у меня заболела сразу. Отделившись от своей группы, я не спеша шагал к пирамиде. У её основания клубились толпы экскурсантов. Какие-то школьники играли в волан. Щёлкали затворы фотоаппаратов, стрекотали кинокамеры. Араб заманивал девушек-американок фотографироваться на величественном верблюде, обряженном в изукрашенную попону с колокольчиками.
Чем ближе я подходил к пирамиде, тем больше народа толпилось вокруг. И тем сильнее разбаливался затылок.
Левее, на отшибе, виднелась большая стационарная палатка с японским флагом наверху. Очевидно, здесь базировались те самые учёные-археологи, о которых месяц назад писали в газетах, что они при помощи новейшей лазерной аппаратуры просвечивают толщу пирамиды в поисках ещё не открытых пустот.
Сейчас у этой палатки было безлюдно и тихо. Боль в затылке прошла. Не дойдя до палатки нескольких шагов, я повернулся лицом к пирамиде Хеопса, вытянул ладонь, закрыл глаза.
Шарящим движением слева направо, вверх-вниз ощупывал всю мощь этого потока энергии. Грани отталкивали, плоскость притягивала, словно магнит. Усилием воли перевёл фокусировку своего умозрения с поверхности в глубь. И перед внутренним взором из темноты стали проявляться смутные очертания узких лазов, прерывистых наклонных штолен, заваленных глыбами, опустелых камер. Вдруг всплыло помещение, забитое тесно уложенными одинаковыми предметами. Длинными, толстыми, с торчащими изнутри ручками. Они были деревянными, эти ручки... Я ещё немного сдвинул фокусировку и не столько увидел, сколько понял: свитки папирусов, библиотека!
Ладонь покрылась капельками пота. Вытер её платком и, ошеломлённый своим открытием, пошёл к сфинксу. Если это библиотека, если это действительно так, человечеству ещё предстояло прочесть то, что египетские жрецы доверили вечности.
Было чувство, что я сам только что находился в затхлом помещении, чуть ли не дотрагивался до свитков, покрытых толстым слоем пыли.
...«Пожить бы здесь спокойно хоть неделю-другую, – думал я, возвращаясь к автобусу, – обследовать со всех сторон не только пирамиду Хеопса. Но даже если б это когда-нибудь удалось, кто мне поверит? Можно было бы точно найти то место, где находится хранилище папирусов. Кто знает, какие тайны, какие знания хранит эта библиотека? Каковы свойства самих пирамид, если всего лишь проволочный каркас макета стимулирует всхожесть семян?»
.jpg)
Работа Н. Посядо
Мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем
Скрижали
На рассвете, когда, лёжа на кошме, Артур открыл глаза, сквозь потолок сторожки увидел: солнечное небо сплошь заткано узорами созвездий, под ними вольно парят птицы. У него закружилась голова...
«Господи, помилуй», – прошептал Артур. Он приподнялся, нашарил очки под длинной подушкой, встал. Кошма и глиняный пол под ней словно висели в пространстве наподобие ковра-самолёта. Закрытая дверь казалась прозрачной. По ту её сторону на вершине куста тамариска сидела ящерица. Он открыл дверь.
И ящерица, и куст, и всё не имело чётких очертаний. Предметы были лишь сгустками живого, одушевлённого, движущегося пространства. Оно мягко обтекало тело, отчасти проходило сквозь него. Артур двигался в этой текучей среде к деревянному помосту над озёрной водой. То, что он увидел, заставило его замереть.
Обрыв был живым, дышал. Металлическая лесенка-трап тоже состояла из живых, движущихся частиц, испускавших мгновенные вспышки. Вода озера – сплошь расталкивающие друг друга живые пузырьки, стремящиеся к поверхности, к теплу.
Артуру захотелось посмотреть на солнце. Но ему стало страшно.
С закрытыми глазами двинулся назад, к сторожке. Сквозь веки всё было видно! Ящерица продолжала сидеть на самой верхней ветке куста. Вокруг неё, примерно на метр, как зонтик, простиралось прозрачное поле малинового цвета. Стало ясно: так она охраняет свою территорию, своё место охоты на насекомых.
Артур открыл глаза. Ящерица не мигая смотрела в упор. Морда её была похожа на мудрое лицо Вольтера. Малиновое свечение усилилось. Он сделал шаг назад. Свечение ослабло.
Не без опаски ступил он обратно в дом. Стены тоже были прозрачны.
Беспомощно лёг ничком на кошму. Под ней, под полом, далеко внизу просматривалось небо с мигающими звёздами... Не было верха и низа. Как вчера там, у пруда.
Артур уткнул лицо в сгиб руки. Боль под лопатками почти прошла. То, что осталось, было приятным жжением, теплотой. Снова закружилась голова.
Вдруг увидел он остывающий зев голландской печи в давно разрушенном доме своего детства во Втором Лавровском переулке Москвы. В печи среди догорающих голубоватым пламенем углей и головешек светится раскалённое золотое колечко – единственная семейная драгоценность, перешедшая к матери от бабушки.
Колечко однажды упало со стола. Мать искала его, искала несколько дней. Все места, куда оно могло закатиться, были исследованы, тщательно выметены. Кольцо словно испарилось.
Теперь Артур увидел – через столько лет! – как оно подкатывается к одному из сосновых поленьев, лежащих на железном листе у печи, подлипает к янтарному натёку смолы...
Но вот страница перевернулась. Да, буквально с хрустом передёрнулась страница какой-то книги. Много одних и тех же страниц, много разных людей, читающих одну и ту же книгу. Именно это место – про то, как Артур Крамер лежит сейчас в сторожке егеря, в заповеднике, в Средней Азии, на Земном шаре, не имеющем ни верха, ни низа.
Читающих со скептической усмешкой книгу, которую он ещё не написал, даже в мыслях не было...
Чтоб не сойти с ума, он заставил себя встать. Хотел всё-таки попытаться войти в систему привычных координат. Для этого была необходима какая-то очень конкретная цель. И Артур решил к возвращению егерей приготовить обед. Готовить обед. Больше ничего не замечать. Ни о чём другом не думать.
Это простое решение оказалось действенным. Голова перестала кружиться. Стало возможным передвигаться по двум комнатам.
...С закидушкой и куском хлеба в кармане он снова вышел.
И увидел солнце. Сквозь него просвечивал чей-то лик.
«Господи, помилуй!» – прошептал Артур. – Господи, помилуй...»
Ящерица сидела на своём месте. Узкий рот, казалось, таил усмешку. Из него торчало крылышко какого-то съеденного насекомого. И право ящерицы на это насекомое было не менее неоспоримо, чем право солнца пылать.
Он двинулся к обрыву. Сойти по крутой лесенке, состоящей из движущихся частиц, стало сущим испытанием. Но ещё большим испытанием было ступить на помост, который тоже представлял собой живое прямоугольное облако. Другие облачка в виде стола и двух скамеек парили над ним.
«В конце концов, – думал Артур, – удивительно только то, что я всё это вижу. Элементарный школьный курс физики, астрономии. Элементарный. Но почему обрыв дышит? Где грань между живым и мёртвым? Наука только описывает то, что есть. Не отвечает на главный вопрос – почему? До сих пор никто, ни один человек не может толком объяснить, что такое электричество. Для чего сотворены я, солнце, ящерица? Фантазия Бога, которому нечего делать? Если этот мир причинно-следственный, то должна же быть причина...»
Ещё в главе «Сердце - разум - дух»:
Стучите – и вам отворят
О духовном целительстве. Высказывания священника о. Александра Меня