«Советский либерализм, советский либерализм...» Два фрагмента из биографии Михаила Булгакова (малоизвестные воспоминания)

Михаил Булгаков... Сейчас он уже почти легендарная личность. Булгаков – это, конечно, «Дни Турбиных» и «Бег», «Зойкина квартира» и «Багровый остров», «Мольер» и «Пушкин», «Дон Кихот» и «Пётр Великий», «Белая гвардия», «Собачье сердце», «Театральный роман», «Мастер и Маргарита»...

Но Булгаков – это ещё многочисленные очерки и фельетоны, юмористические рассказы и репортажи, фантастические и сатирические повести и пьесы. О нём существует немалая мемуарная литература. Читателю предлагаются отрывки малоизвестных воспоминаний, относящихся к двум разным периодам жизни писателя.

Первый – журналиста И. С. Овчинникова, коллеги Булгакова по работе в газете «Гудок» в середине 20-х годов. Второй – переносит нас спустя 10 лет в родной Булгакову город Киев, где его встречает как признанного авторитета современной драматургии украинский режиссёр В. А. Нелли.

Эти воспоминания приводятся в сокращении и с небольшим комментарием.

Итак...

Статья иллюстрирована фото из архива автора и рисунками С. Коваленкова

1. «Гудковская» антреприза, или «Дьяволиада» с папиросами ГПУ

Работа Михаила Булгакова на литературном и журналистском поприще началась с рассказа, памфлета, фельетона. В ноябре 1919 года, работая санитарным врачом в Добровольческой армии, он впервые дебютировал в одной из безвестных сегодня газет Северного Кавказа. Но свою первую публикацию впоследствии не забыл.

В его автобиографии 1924 года читаем: «...глухой осенью, едучи в расхлябанном поезде, при свете свечечки, вставленной в бутылку из-под керосина, написал первый маленький рассказ. В городе, в который затащил поезд, отнёс рассказ 42 в редакцию газеты. Там его напечатали. Потом напечатали несколько фельетонов...»

Новый виток работы Булгакова-газетчика начался уже в Москве. И хотя он приехал в Москву, чтобы остаться в ней навсегда, работа по душе нашлась не сразу. Булгаков был секретарём литературного отдела Главполитпросвета, вёл хронику «Торгово-промышленного вестника», служил даже в Военно-воздушной академии. Но вот случай – встретил сослуживца по политпросвету Арона Исаевича Эрлиха, уже работавшего в «Гудке», тот предложил ему попробоваться на обработчика корреспонденций и писем с мест.

Испытание состоялось, и Булгаков был принят в штат газеты. Назначение нового сотрудника произошло в конце марта 1922 года, но уже 12 апреля освоившийся обработчик помещает свою первую заметку «У курян», подписанную «М. Б.». С тех пор наладились довольно регулярные публикации репортажей, но всё же основная работа оставалась как бы «за кадром»: обработка писем и корреспонденций, которые печатались за подписями самих рабкоров.

Через полтора года Булгакова переводят на должность штатного фельетониста: со времени выхода первого фельетона «Беспокойная поездка» (17 октября 1923 года) в среднем 1-2 раза в неделю в газете печатаются булгаковские фельетоны, заметки, рассказы. Последний фельетон («Колесо судьбы») был опубликован 3 августа 1926 года, когда его автор, уже известный и по очеркам в газете «Накануне», по фантастическим повестям, по роману «Белая гвардия», готовился к близкой премьере «Дней Турбиных» в Художественном театре. Всего за работу в «Гудке» им было напечатано 118 произведений, в том числе 107 фельетонов под разными псевдонимами.

О работе Булгакова в газете железнодорожников писали В. Катаев и А. Явич, И. Кремлёв и М. Штих, A. Эрлих и И. Овчинников, писали и другие, да и сам Михаил Афанасьевич с иронией вспоминал свои беспокойные бдения обработчиком корреспонденции и штатным фельетонистом в повести «Тайному другу».

Наиболее интересны в этом отношении воспоминания одного из старейших гудковцев И. С. Овчинникова (1880–1967), работавшего в газете со дня её основания (с декабря 1917 года) и бывшего заведующим знаменитой «четвёртой полосы».

О самом Иване Семёновиче Овчинникове сохранилось очень мало сведений, хотя и B. Катаев, и М. Штих (Львов), и А. Явич упоминают о нём в своих мемуарах всегда доброжелательно. А. Эрлих помнит его человеком средних лет, в суконной солдатской гимнастёрке, страстным охотником, каждое воскресенье отправлявшимся в подмосковные леса с ружьём за зайцами или птицей, но тем не менее большим любителем сырой моркови на завтрак.

В середине 1930-х годов И. С. Овчинников ушёл из «Гудка» и занялся преподавательской работой, в лихую военную годину добровольцем пошёл в народное ополчение, а после войны снова учительствовал. Но всегда тянуло в родной «Гудок», и, уже выйдя на пенсию, в середине 1950-х годов он снова вернулся в свою газету, где проработал ещё более десяти лет.

Фрагменты мемуаров И. С. Овчинникова, написанные в 1965 году, публиковались в «Литературной России» (16 мая 1986 года) и в сборнике «Воспоминания о Михаиле Булгакове» (Москва, 1988). Нижеследующие строки относятся в основном к неопубликованной части этих воспоминаний, хранящихся в булгаковском собрании публикатора.

«Начало двадцатых годов... Мы с Булгаковым работаем в "Гудке". Я заведую бытовой "четвёртой полосой", он – литературный сотрудник профсоюзного отдела. Сидит Булгаков в соседней комнате, но свой тулупчик он почему-то каждое утро приносит на нашу вешалку. Тулупчик единственный в своём роде: он без застёжек и без пояса. Сунул руки в рукава – и можешь считать себя одетым.

Сам Михаил Афанасьевич аттестует тулупчик так:

– Русский охабень. Мода конца семнадцатого столетия. В летописи в первый раз упоминается под 1377 годом. Сейчас у Мейерхольда в таких охабнях думные бояре со второго этажа падают. Пострадавших актёров и зрителей рынды отвозят в институт Склифосовского. Рекомендую посмотреть...

Вечером Михаил Афанасьевич вольно или невольно опять появляется в нашей комнате – взять тулупчик. Ну а раз зашёл – сейчас же бесконечные споры и разговоры, а при случае – даже лёгкая эстрадная импровизация, какая-нибудь наша злободневная небылица в лицах. А главный заводила и исполнитель, как всегда, Булгаков.

Ага, вот и он! Переступил порог – и сейчас начинается лицедейство. В булгаковском варианте разыгрывается пародийный скетч «Смерть чиновника». Тема и интонация целиком чеховские:

– Не мой начальник, чужой, но всё равно неловко. Опоздал, задержал. Надо извиниться!..

Без всяких вступлений импровизируется сцена извинения. Тулупчик переброшен через левый локоть. Правая рука у сердца. Корпус в полупоклоне. Так, не разгибаясь, расшаркиваясь то левой, то правой, Булгаков отступает задом до самой двери. Но вот остановился и выпрямился. Дёрнул головой снизу вверх, как бы сбрасывая с себя чужую личину, которую только что донёс до этого места. <... >

Варьируясь в деталях, подобные встречи у нас с Михаилом Афанасьевичем бывали чуть ли не ежедневно. Взять тулупчик и молча шмыгнуть из комнаты он считал неприличным. Поэтому по пути от вешалки к двери он всегда успевал что-нибудь рассказать. Рассказы эти назывались у нас квартплатой за вешалку.

Монахи, служители Будды, показывают замечательный мимический номер – танец шестнадцати настроений. Никто не считал, сколько и каких настроений может сценически выразить Булгаков, но, прирождённый мим, свои комедийные личины он меняет с необычайной лёгкостью. <... >

Я верю, что ничто не проходит бесследно и что каждый малейший шаг наш имеет значение для настоящей и будущей жизни. А. Чехов

Очередная наша беседа у вешалки. Михаил Афанасьевич рассказывает:

– А на днях какие-то лоботрясы разыграли меня по телефону. Беру трубку – слышу мужской голос: «Товарищ Булгаков?» – «Булгаков, – говорю, – что угодно?» – «Спешим вас обрадовать и поздравить. На вашей улице начинается большой праздник. Знаем из самых надёжных источников. Товарищ Сталин пишет большую статью о советском либерализме. Статья директивная. Ею открывается полоса советского либерализма!» – «Как это, – говорю, – понимать, и как это всё может коснуться моей-то персоны?» – «Ну, как понимать? Издадут полное собрание ваших сочинений! Разрешат вам выпускать большую либеральную газету! Нравится?»

Я было уже и уши развесил. «Конечно, – отвечаю, – нравится. А кто, – спрашиваю, – со мной разговаривает?» И тут из трубки как грохнет вдруг хохот – сразу в четыре глотки: «Михаил Афанасьевич, сегодня же первое апреля! Забыли?» И опять хохот: «Го-го-го! Ха-ха-ха!» Бросил я трубку, обозвал хулиганов негодяями, а сам и до сих пор всё не могу никак успокоиться. Так всё и стучит в ушах: «Советский либерализм... Советский либерализм». А перед глазами большая беспартийная газета вроде «Русских ведомостей». В уме уж и штаты начал подбирать... Вам, конечно, церковный отдел. Вон вы какие статьи закатываете!..

В связи с православной Пасхой «Гудок» как раз только что напечатал несколько моих антирелигиозных опусов: «Христос и колядка», «Кулич и пасха», «Религия против женщины» и другие...

Но когда я передал весь этот разговор Эрлиху, тот отозвался о нём весьма скептически:

– Чистейшая игра фантазии!.. Михаил Афанасьевич однажды очень подробно и красочно пересказал мне диалог, состоявшийся будто у него со Сталиным. А потом сознался, что это всё липа. Спросите и вы его, что было и как было в действительности. Он скажет правду.

И я спросил.

– То, что меня с первым апреля разыграли по телефону, это верно. А вот тема разговора была совсем, совсем другая, – уклончиво ответил Михаил Афанасьевич...

Заходя в этот период в «Гудок», Михаил Афанасьевич жаловался:

– Чуть не каждый день хожу на допросы. Интересуются, откуда я так хорошо знаю быт офицерства, с кого писал Турбиных, на какие средства существую. А что я могу сказать? Никаких тайных преступных связей у меня нет. То, что пишу, можно прочитать...

В другой раз свой невесёлый доклад он закончил шуткой:

– Понимаете, становлюсь психом. Начинаются зрительные галлюцинации. Недавно сижу дома за столом, пишу. Чуть в сторонке стоячее зеркальце. Глянул в него и обомлел: в зеркальце ясно виднеются три родные буковки – ГПУ. Ущипнул себя правой рукой за левое ухо – больно. Значит, не сплю! В конце концов нашёл-таки, откуда такое наваждение. Перед зеркалом лежит коробка папирос «ЛЮКС», то есть если зеркально, то – ГПУ / LUX. В зеркале – дьяволиада!..

Михаил Афанасьевич принёс даже от машинисток зеркальце, достал из кармана коробку папирос и демонстрировал всем свою галлюцинацию в натуре, прикрыв пальцем хвостик последней буквы. Редакция долго смеялась: иллюзия получилась полная!..

Собственная дьяволиада – толкование новое. Михаил Афанасьевич не только талантливо изображал лики дьяволиады в своих рассказах и повестях, с неизменным талантом он творил куски дьяволиады в жизни.

Заходит как-то в нашу комнату. Торопится сам, торопит нас.

– Обработал заметку! О школах! Срочно требуется эпиграф. Конечно, юмористический. Пожалуйста!

– Вот, – говорю, – деловой совет Салтыкова-Щедрина: вводите просвещение по возможности без кровопролития. Раз заметка о школе – чем не эпиграф!

Конечно, шутка. Конечно, не для печати. Фраза сугубо одиозная. Сказал и забыл. А вечером в ночной редакции переполох. Заметка, оснащённая игривым салтыковским эпиграфом, торчит в полосе. Зазевайся дежурный редактор, и завтра дьяволиада демонстрировала бы ещё одну гримасу, на этот раз перед читателями «Гудка».

Немало шумели в редакции, когда в отпечатанном и разосланном номере вдруг обнаружен был свеженький псевдоним Булгакова – «Гепеухов». На смену «Гепеухову» вскоре появился другой псевдоним, правда, не такой броский, но взятый тоже из арсеналов дьяволиады, – «Эмма Б.». Напомню анекдот, в контексте которого воспринимался тогда этот псевдоним.

Ухажёр жалуется приятельнице:

– Когда ваш телефон, Марья Ивановна, был на букву «Ж», дозвониться было совсем легко, когда он стал на «Г», дозвониться стало уже труднее, а сейчас, когда он на «Б», дозвониться просто невозможно.

Вот это «Б» и включил Михаил Афанасьевич в свой новый псевдоним.

– Кто понимает, псевдоним самокритичный, – говорил он, загадочно улыбаясь. – Стараешься ни на какие сделки с совестью не идти. А нет-нет, да и сорвёшься. Так что «Б» это не мешает. Постоянное, так сказать, напоминание. Постоянная бдительность...

Но раз речь зашла о дьяволиаде, для ясности полезно сделать оговорку: дьяволиада дьяволиаде рознь. Начнём с Фёдора Сологуба:

Над верхом тёмной ели
Хохочет голубой:
– Попался на качели,
Качайся, чёрт с тобой...

У него же в другом месте:

Мы – пленные звери,
Голосим, как умеем,
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем...

Вспомним Николая Гумилёва:

Все мы, святые и воры,
Из алтаря и острога.
Все мы – смешные актёры
В театре Господа Бога.
Множатся пытки и казни...
И возрастает тревога,
Что, коль не кончится праздник
В театре Господа Бога...

Писатель находится в ситуации его эпохи: каждое слово имеет отзвук, каждое молчание – тоже. Ж.-П. Сартр

По сути дела, всё это тоже своего рода дьяволиада – дьяволиада вне времени и пространства, категория вечная и бесконечная. Стоит сделать ещё шаг, и мы провалимся в тартар безысходного пессимизма, мировой скорби и тому подобных жупелов.

Дьяволиада Булгакова совсем особого рода: в пространстве она локальна, во времени исторична. Кончился нэп, прекратила вооружённую борьбу контрреволюция, и вместе с этим сгинули, навсегда ушли из жизни и многие персонажи булгаковской дьяволиады.

Сам же Михаил Афанасьевич, как человек и писатель, – жизнелюб и величайший оптимист. И сила его таланта – сила светлая, жизнеутверждающая. Доживи он до наших дней, он шагал бы в одном строю с лучшими представителями века, во весь голос говорил бы на языке нашего времени...»

Нет необходимости специально комментировать живые и колоритные воспоминания И. С. Овчинникова, настолько ярко они воссоздают ту, теперь уже легендарную атмосферу знаменитой «четвёртой полосы». Но некоторые пояснения всё же следует сделать. Сатирически «биомеханику» В. Э. Мейерхольда Булгаков изобразил в очерке «Столица в блокноте» («Биомеханическая глава») и в повести «Роковые яйца», где уже голые бояре из «Бориса Годунова» обрушиваются вместе с трапециями и убивают самого режиссёра. Фельетон Булгакова с эпиграфом из М. Е. Салтыкова-Щедрина в действительности вышел под названием «Просвещение с кровопролитием» и был напечатан в «Гудке» 29 марта 1924 года.

А псевдонимами «Герасим Петрович Ухов» и «Г. П. Ухов» подписаны фельетоны «Беспокойная поездка» («Гудок», 17 октября 1923 года) и «Тайны Мадридского двора» («Гудок», 1 ноября 1923 года). Псевдонимом же «Эмма Б.» (происхождение которого исследователи творчества писателя соотносят не только с инициалами М. Булгакова, но и с героиней романа Г. Флобера) подписана целая серия его гудковских фельетонов. Осенью 1925 года этот псевдоним был использован в фельетонах «Мёртвые ходят» (25 сентября), «Динамит!!!» (30 сентября), «Горемыка Всеволод» (1 октября), «Ликующий вокзал» (14 октября) и др.

Отметим здесь, что эпизод с допросами в ГПУ (напомним, что в 1920-х годах это Главное политическое управление – предшественник НКВД – КГБ, – достаточно грозное учреждение) отвечает действительности. Более того, дневники писателя за 1921–1926 годы и повесть «Собачье сердце» были у него изъяты во время обыска и возвращены лишь через несколько лет. Уже после смерти писателя пострадавшим по «булгаковскому делу» на Лубянке оказался друг Булгакова драматург С. А. Ермолинский (см. Современная драматургия». – 1988. – № 6. – С. 235-238). Фрагменты этих дневников недавно опубликованы (см.: «Театр». – 1990. – № 2. – С. 144-157).

2. Киевская гроза, или Неудача с «Мольером»

Публикуемые ниже фрагменты мемуаров киевского режиссёра Владимира Александровича Нелли-Влада (1895–1985) переносят нас во вторую половину августа 1934 года, в город на Днепре, где Булгаков родился и где он не был с мая 1923 года, то есть более 11 лет. Поехать в город своего детства и юности как-то не было повода, но вот уже знаменитый автор мхатовских «Дней Турбиных» и репетируемой там же пьесы о Мольере, автор инсценировки и киносценария «Мёртвые души» по поэме Гоголя, получает приглашение «Украинфильма» делать для кино «Ревизора».

Администраторы киностудии В. Катинов и А. Блюмберг, приехавшие в Москву, приглашают в Киев и берут на себя организационную сторону поездки. Булгаков неожиданно даже для себя и жены Елены Сергеевны, видя тупик в репетициях «Мольера», соглашается...

Воспоминания В. А. Нелли, датированные 18 мая 1982 года, описывают тот период его режиссёрской карьеры, когда он, оставив почти четырёхлетнюю работу в качестве главного режиссёра Драматического театра имени Леси Украинки, возглавил Киевский театр русской драмы и, естественно, нуждался в обновлении репертуара. Потому и обратился к уже прославленному московскому драматургу, своему земляку и однокашнику (В. А. Нелли окончил, как и Булгаков, медицинский факультет Киевского университета, но тремя годами позже и с ним знаком не был). Мемуары из архива режиссёра в Киевском музее театрального, музыкального и киноискусства (фонд № 3475) публикуются с некоторыми сокращениями.

« <...> ...Наслушавшись рассказов о репетициях в МХАТе пьесы М. А. Булгакова «Мольер», я увлёкся мыслью поставить её в Киеве. Я был знаком с творчеством Булгакова, читал его «Белую гвардию», «Дьяволиаду» и «Роковые яйца», видел во МХАТе «Дни Турбиных», «Зойкину квартиру» в 3-й Студии МХАТ (Театр им. Евг. Вахтангова) и «Багровый остров» в Камерном.

В Киевском театре русской драмы была поставлена «Зойкина квартира», но снята после шести представлений. Актёры очень доброжелательно говорили о Булгакове, земляке-киевлянине, и не раз выражали желание сыграть какую-нибудь его пьесу. В библиотеке театра лежал «Бег», но распространённое тогда понимание этой пьесы исключало её появление на афише. Итак, «Мольер».

Театральными делами на Украине тогда ведал Наркомпрос и непосредственно заместитель наркома В. П. Затонский-Хвыля. Собрав однажды на репертуарное совещание директоров и худруков театров, он с милой улыбкой внимал сообщениям моих коллег, но когда речь зашла о нашем театре, он изменился в лице, а уж при упоминании пьесы Булгакова он прямо подскочил в кресле. Во время прений он не раз пускал шпильки по моему адресу, а подводя итоги совещания, учинил мне ядовитый и довольно энергичный разнос.

Исключить «Мольера» из плана репертуара он, однако, не решился. Я продолжал работу. Здесь известную роль сыграл совсем молодой А. М. Борщаговский (тогда работник Наркомпроса), с которым, по-видимому, там считались. Он очень умно и осторожно старался локализовать ненужный и, собственно, непонятный конфликт.

Вскоре я узнал, что киевская кинофабрика (ныне Киностудия имени Довженко) включила в план постановку гоголевского «Ревизора» и что автор сценария Булгаков приезжает в Киев для доделок, уточнений, консультаций с режиссёром Коростиным. И я решил воспользоваться случаем и подробно поговорить с писателем о «Мольере», рассказать о своих планах, получить его советы.

Самый лучший способ подбодрить себя – это подбодрить кого-нибудь. М. Твен

К приходу московского поезда мы с художником И. С. Федотовым были на перроне. Возникло неожиданное осложнение: мы оба не знали Булгакова в лицо. Надежда на представителя кино тоже лопнула – мы его тоже не знали. Решили положиться на интуицию.

Поезд прибыл. Из международного вагона выходили почему-то одни мужчины и все в кепках. Никто из них не привлёк нашего внимания. Но вот появился довольно высокий светловолосый мужчина, очень похожий, как мне показалось, на М. П. Болдумана (1), в лёгком пальто и в шляпе, с ним дама. Федотов решительно заявил: – Он! и мы оба подошли к приезжему.

– Михаил Афанасьевич?

– Да... (он принимает нас за киноадминистраторов).

Мы торопливо рассказываем, кто мы, зачем и проч. Булгаков озадачен нашим напором. У него даже как будто дёргается нервная жилка на щеке. К несчастью, появляется представитель кинофабрики, отрывая нас от нашего драматурга. Я еле успеваю пригласить его обедать.

В пять часов мы сидим за столиком в пустынном зале ресторана «Динамо». В открытом окне сквозь обильную зелень угадывается стадион.

Ресторан новый, Булгакову неизвестный (когда-то на этом месте было увеселительное заведение «Шато де флер» – «Замок цветов», а попросту говоря – кафе-шантан). Михаил Афанасьевич оглядывается с любопытством и заодно присматривается к нам. Всё время он чего-то нервничает, беспокоен до крайности, плохо ест, мало разговаривает. Разговор явно не клеится. Всё паузы и паузы.

Сначала говорим о каких-то общепринятых пустяках... потом о Киеве... вспомнили о «Ревизоре», – Булгаков поморщился и темы не поддержал. Опять помолчали.

Пошёл дождь... началась гроза... ливень... Гость стал ещё сильнее нервничать, ёрзать на стуле, но окно закрывать не позволил. Наконец подошли к самому главному – «Мольер». Автор отвечал на мои вопросы какими-то расплывчатыми словами, неопределёнными фразами... Вопрос, видно, был ему неприятен: и молчать неудобно, и говорить неохота.

Я пытался действовать разными способами, но драматург упорно ускользал от ответа, не принимая «игры», избегал взаимодействия (вернее – выбирал невыгодную для меня форму). Тогда у меня появилась простая мысль: может быть, автор не хочет до московской премьеры «раскрывать карты», он, возможно, не разрешит выпускать в Киеве спектакль до мхатовской апробации.

Так без контакта и без аппетита закончили мы наш невесёлый обед. Гроза тоже закончилась. Мы стали прощаться. Михаил Афанасьевич сказал какие-то добрые и небанальные слова, а затем сам вдруг заговорил о «Мольере» и так же внезапно оборвал.

Мы расстались с чувством глубокой неудовлетворённости. «Мольер», конечно, не был поставлен. <...>

Прошло более сорока лет после злополучной нашей встречи. Утекло немало воды, пока стала известна та сложная обстановка, которая сопутствовала Булгакову во время долголетней работы над пьесой о Мольере во МХАТе.

Можно строить любые догадки по поводу странностей писателя во время нашей встречи, но наиболее правдоподобным мне кажется предположение о мучительной болезненности мольеровской темы для писателя. Видно, само упоминание об этом произведении вызвало у Михаила Афанасьевича чувство раздражения и протеста. И я, выходит, всё время терзал самый больной зуб. Но откуда мне было знать?..»

Право комментария к этому, в общем, невесёлому рассказу предоставим очевидцу описанных событий – Елене Сергеевне Булгаковой, записавшей 23 августа 1934 года, по горячим следам, свои впечатления от киевской поездки в дневнике:

«<...> Сегодня вернулись из Киева. Мы были там с 18-го по 22-е. На вокзале нас встретил Загорский – помощник директора кинофабрики, и Нелли-Влад – режиссёр Театра русской драмы. Поехали в «Континенталь» <...> В вестибюле увидели Бориса Эрдмана <...>. Дела: 1) «Мольер» в Театре русской драмы. Им и хочется и колется. Какой-то тамошний Стецкий (по выражению Нелли-Влада, употребившего имя тогда известного партийного функционера А. И. Стецкого здесь в нарицательном смысле. – Б. М.) сказал им: конечно, ставьте.

Но театр боится. Дал на рецензию в Наркомпрос. Рецензент не одобрил: тема о кровосмесительстве. Ведь мы страшно добродетельны! Ну и ладно. Пусть пойдет раньше во МХАТе. Может, и лучше. 2) «Ревизор» в кино. Были две встречи с дирекцией. План М. А. понравился. Оба директора начали уговаривать М. А. переехать в Киев, даже квартиру обещали достать <...>». (Дневник Елены Булгаковой. – М. : «Кн. палата», 1990. – С. 64).

Как известно, Булгаков в Киев не переехал и остался в Москве, где его мхатовский «Мольер» – «Кабала святош» был снят весной 1936 года после семи премьерных аншлаговых спектаклей.

А в Киеве было и того хуже. Кинофильм «Ревизор» выпущен не был, хотя съёмки велись, а о «Мольере» у В. А. Нелли-Влада мы уже знаем. В последний раз Булгаков приедет в Киев в начале июня 1936 года с гастролировавшими там со спектаклем «Дни Турбиных» мхатовцами. Теперь покажется по-другому: «радостное и веселое» впечатление от города, но дожди и грозы были те же.

А в 1934 году он так и не зашёл в турбинскую квартиру на Андреевском спуске, 13, – свой когда-то родной дом, а только стоял в подъезде противоположного дома и смотрел на окна... Уже возвратившись домой, написал А. Гдешинскому, давнему киевскому другу: «...был я на выступе в Купеческом (саду, то есть бывшем саду Купеческого собрания. – Б. М ), смотрел на огни на реке, вспоминал свою жизнь. Когда днём я шёл в парках, странное чувство поразило меня. Моя земля! Грусть, сладость, тревога!..»

И всё-таки Булгаков ещё дважды возвращался в свой родной город. Правда, уже в своих произведениях.

С киевского Цепного моста бросается драматург Сергей Максудов в «Театральном романе». А в «Мастере и Маргарите» из Киева приезжает «неудачный визитёр» в «нехорошую квартиру» – экономист Поплавский, и летает на шабаш куда-то поближе к днепровским кручам ставшая ведьмой главная героиня... «Рукописи не горят», – заявляет герой «Мастера и Маргариты». Посмертная судьба автора романа подтвердила этот неожиданный афоризм-предсказание.

Смертный, скользи по жизни, но не напирай на неё. Эпикур

И если при жизни писателя вряд ли кому в голову пришло бы назвать его «классиком», то на глазах нашего молодого поколения выросла и укоренилась в историческом времени слава Михаила Булгакова. Он дорог людям как писатель и интересен как человек, воплотивший в своей судьбе достоинство и мужество художника.

Борис Мягков

***

1 – Болдуман М. П. – актёр МХАТ (Прим., ред.)

• Журнал «Социум»
• 1994 год
• №10-12(41-43)