«Сейчас, когда вспоминаешь, аж всё переворачивается» (крестьянский взгляд на колхозную реальность)
Как воспринимается крестьянским сознанием колхозная эпоха? Не соглашусь с теми, кто считает, будто крестьянская тема уже исчерпана в литературе и исторической науке. Поставленный вопрос, возможно, и не нов, но тем не менее остаётся важным для понимания сегодняшних социальных процессов, начавшихся и грядущих в сельской жизни.
Имеются в виду прежде всего перспективы возрождения крестьянского сознания, его ценностных оснований, социокультурной роли в земледельческом труде, хозяйствовании на земле, преображении сельского уклада в целом. Того самого сознания, которое в своё время «подтолкнула» вперёд реформа Александра II, а сталинская коллективизация пыталась вытравить.
В этом вопросе исследователь сталкивается с мощной историографической традицией, несущей груз вполне определённых интерпретаций. Крестьянский взгляд редко выражается крестьянскими же устами, а крестьянская оценка реальности претерпевает воздействие фигуры посредника, пусть даже сопереживающего. Как можно понять повседневность деревенских жителей без обращения к тому пласту ценностей, который выработан, сохранён ими?
.jpg)
Автор рисунка: В. Милашевский
Здесь, на мой взгляд, важным источником свидетельств, наряду с писательскими наблюдениями, представляются крестьянские письма (родственникам, в административные органы), а также различные формы опроса. В качестве примера можно предложить запись вольных (свободных) бесед, проведённых мною в селах Дединово, Белоомут, Любичи, Рогачёво, районных центрах Луховицы и Дмитров Московской области (лето 1991 года).
Круг затрагиваемых вопросов определялся как бы сообща, по мере установления доверительных отношений. Среди моих собеседников были: агрономы и зоотехники, председатели колхозов и сельсоветов, рядовые колхозники, бухгалтеры, милиционеры, бригадиры и проч. Задача моя заключалась прежде всего в «подключении» к историческому народному сознанию, «исторической памяти».
В своих описаниях хозяйственной жизни, которая существовала в доколхозную эпоху, сельчане практически не фиксируют социальные противоречия; на вопрос «Существовала ли эксплуатация бедных богатыми?» большинство опрошенных стариков отвечали отрицательно. Последствия социальных перемен всегда значили для крестьянской жизни меньше, чем действие природных сил. В люди, по их мнению, выводила только хозяйственная жилка и смётка, умение крестьянствовать.
Правда, отметим, что материал мы собирали в некогда больших и богатых приречных и торговых селах, которые почти не знали помещиков. Среди наших респондентов были и раскулаченные, и крестьяне, не выделяющиеся богатством. Но все они в ответах были едины. Приведём наиболее типичные варианты: «Бедные? Были, конечно. Надо работать – всегда заработаешь бедняком не будешь», «Будешь стараться, на лавочке не сидеть, не чесать (язык) – проживешь хорошо».
Из нетипичных: «У нас помещиков не было, земля была закреплена за населением. Если есть земля, он живёт, если нет – нет. Земля тому, кто сумеет всё общество напоить водкой. А земли нет – устраивайся попахать, помолотить (на хозяина). Вот где эксплуатация...»
.jpg)
«Все мы немножко лошади...» Хорошо бы, чтоб немножко и люди
Можно выделить главную особенность крестьянского сознания, в том числе исторического. Это – предметность, которая проявляется прежде всего в твёрдом следовании законам природы, иначе нельзя было выжить, будь то ведение своего хозяйства или оценка какого-либо факта, поиск мужицкого рая на земле или обращение к Богу.
Согласие с природой, землёй, животными и растениями вырабатывали у крестьян особое внутреннее зрение, которое именно в силу наглядности, материальной осязательности того мира, что окружал сельского труженика, никогда не позволяло чёрное называть белым или уходить от реальной жизни в мир абстрактных грёз. С этой особенностью была связана другая – оценивать окружающее сугубо сквозь призму интересов крестьянского хозяйства. Приведём несколько примеров из бесед. Чтобы не исказить информационной ёмкости деревенской речи, прибегнем к обширному цитированию.
Любопытна оценка деятельности высшего руководства страны: «Маленков снял налоги – всё закипело, за один год откуда что взялось. На наших глазах колхозы миллионными сделались». «Люди его (Маленкова) чуть ли не за святого считали... Только при помощи Маленкова всё стало налаживаться».
И о другом: «Хрущёв говорил: не нужно трудиться около своего скота. Плакали у весовой, целовали коров, трудно крестьянину расставаться со скотиной, молодёжь кинулась в город». «Гусей держал с 14 лет, было 90 штук, государство принимало по 15 ящиков гусятины... Аккурат пошёл выгонять из озера, а они (Хрущёв и председатель колхоза) едут. Он, Никита, так нос и вздёрнул. Он, лысый, сделал (захотел) город с деревней сравнять, и колхоз нас стал жать», «Всё время держали корову, а потом Хрущёв нас «раскрепостил», чтобы было полегче» (говорилось с иронией. – В. П.). Когда хозяйство своё было, легче жилось. А потом стали, как городские, в магазин ходить .
.jpg)
Из колхоза имени VII съезда народных депутатов России – в закрома Родины. Автор фото: В. Машатин
Крестьянское сознание пожилых деревенских жителей (возраст большинства респондентов превышал 70 лет) зафиксировало в качестве переломных, разрушительных этапов жизни деревни два – создание колхозов и хрущёвские гонения на личные хозяйства во второй половине 50-х годов. После создания колхозов социальный конфликт внутри деревни оттесняет на второй план конфликт между человеком и природой.
Именно колхозная система, представлявшая идеальный и всеобъемлющий орган по выкачиванию продовольствия из деревни, а не засухи, вызывала в стране голод и недоедание. Крестьянская память всё время вращается вокруг центрального пункта: как было до колхозов и как стало при них. Вот мозаика воспоминаний доколхозной жизни: «Деревня была 350 дворов, население было четыре тысячи человек, в каждом доме семья 8-10 человек. Все луга были наши...
Берегли их, не затапливали, рыли канавы. Иная канава вырыта была так, что с каждой низинки был отток, мордва приезжала (нанимали) – чистили канавы. А теперь мелиорация затопила нам все луга. Луга были – цветущий сад, сейчас вся культурная трава вымерла». «Большое хозяйство было, две-три коровы, лошади, косилка. В 1930 году – колхоз, пошла волынка. Война – тоже разруха, хорошего мало видали». «Мужики зажиточные все (были). Плохих – один из ста».
Гармония жизни обязательно включала в себя Бога, Церковь. Последняя выступала как средоточие и символ красоты, некий центр, вокруг которого (как и в природном цикле) вращалась вся жизнь: «Было очень хорошо, уважали старших... Родились дети, крестили по всем правилам. Религия – отсюда почёт старшим, всё, что скажут родители (делаем), никаких недоразумений нет. Откуда что прививалось, с детства тон хороший, даже на это внимание не теряли». «На колокольню всегда любили молодыми ходить. Звон какой был! А колокола какие были!» «Отцу 87 лет, все посты соблюдает. Пожилой народ почти весь верующий, мы (собеседнику 66 лет. – В. П.), как гром грянет, так перекрестимся, а наши дети ни во что не верят».
.jpg)
С кем вы сегодня, лешие? Автор фото: Я. Бучковский
Разрушение церквей означало для людей разрушение прежнего многовекового порядка. Это, в свою очередь, вело к мучительной утрате прежних ценностей. Не изменение ценностей приводило к смене порядка – у крестьян ценности носят неизменный характер, поскольку связаны с земледельческим трудом, – а насильственный слом прежнего жизненного уклада: «Церковь была двухэтажная, летняя и зимняя. Летом наверху служба, зимой нанизу. Ничего не сохранилось, хаос, всё растащили, крыша течёт, вода». «На церковь председатель флаг повесил. Какую победу праздновали? Едем из района, он показывает на купола, это – чучела, я их, говорит, сниму. Никто не возразил. Три артели ломали, кирпич не давался, один щебень».
В народном сознании укоренилось мнение о том, что всякий плохой поступок человека будет наказан: «Кумпол с крестом сшибали раньше. Нашли отчаянного хулигана, потом его посадили».
Автор встречался с некоторыми участниками разрушения, в их воспоминаниях сильно выражен момент раскаяния, люди не снимают с себя вины, но все говорят, что делали это по прямой указке сверху. А были и такие рассказы: «Мне сейчас обидно, ни один не спросил: «Как же тебе удалось кресты оставить на церкви?» Моя хитрость, не снял. Когда большой крест снимать – его надо размундирить, только дёрнуть – упадёт. Вечером укрепили верёвки, утром тянуть, а шпиль на тысячи сил рассчитан. Я канаты специально не снимал (ночью надрезал их), они рвались, когда их тянули. Меня сняли с поста. Кресты остались на церкви, так я почти не спал, вот-вот заберут. Сейчас, когда спишь, вспоминаешь, аж всё переворачивается».
Старое и новое, порядок и разлад, проявляются в десятках вспоминальных сюжетов. Укажем некоторые наиболее характерные, выделенные самими крестьянами.
.jpg)
Автор рисунка: Никита Кулинич, 12 лет
Блуждает мысль в потёмках оробело,
А одержимость властвует как боль
Над поиском гармонии с собой,
Мучительно шлифуя дух и тело.
А. Чернобровкин
Вопреки известной историографической традиции в крестьянском сознании личное хозяйство выступает как основа колхозного, а не наоборот. «После войны такого не ощущали, что сейчас ощущаем. Тогда хозяйство было своё, наварили картошки – и с молоком, сытно», «Я в своём хозяйстве чего сдал (во время коллективизации. – В. П.): двух коров, лошадь с жеребёнком, сбрую, сарай рубленый и сам себя».
Сравнения, к которым прибегают крестьяне, всегда не в пользу колхозов: «Спросил свою тётку, за что раскулачивали. За то, что мы работаем... Тогда хозяин сам думал, делал без указки», «А раньше старики говаривали: «крестьянство вести – не ж... трясти».
Если хочешь, чтобы было хорошо, лучше поменьше, но качественно. Я сейчас на крестьянство надеяться не могу, потому что некому оставаться», «Как вырваться из тупика? Отдать землю крестьянам, а для пахоты иметь как бы МТС, как бы нанимать. Всё в частную собственность, да».
Несмотря на различия в правовом положении колхозников и рабочего совхоза, им в самой деревне придавали небольшое значение, называли тех и других «братья по навозу». Приведём ещё и такой пример. На наш вопрос – где было тяжелее работать, в совхозе или колхозе, колхозник ответил: «Не хуже, а кабальне».
.jpg)
А что? Глядишь и отогреемся. Автор фото: С. Новиков
Для колхозной деревни постоянным мотивом стало принуждение и насилие независимо от того, в чём оно проявлялось: «Мать держала корову, отец умер в 1925 году, у матери трое: я да две сестры. Пришёл представитель (уполномоченный) в 1930 году, не платите налога – увёл корову. Слёз было... невозможно. Я этого мужика до сих пор помню, а мне было шесть лет», «Собирали людей на работы, они сами не шли. Председатель сказал: «Я сделаю, что будут ходить». Отрезал землю (усадебную) у многих по калитку», «Утром к восьми часам мы являемся. Начальник милиции наган на стол кладёт, вступай в колхоз... Вот такая была добровольность».
Огромное и часто определяющее значение для судеб сельских жителей имела фигура начальника, руководителя. И здесь крестьянское сознание навсегда проложило грань между «раньше» и «теперь». В доколхозную эпоху: «Они ведь, эти лидеры, не постоянные, не обязательно богатые, которые умны. У нас же народ больше грамотный (по сравнению с другими сёлами), не по одёжке встречали».
О колхозном начальстве: «До войны 15 председателей сменилось, да после войны. Кто по водке, кто по бабам. В одном колхозе начудят – к нам, а чёрт его исправит». «В жизни крестьянской правителя ни одного, ни одного председателя своего с 30-го года, всё везут с района. Сидим, смотрим кота в мешке. Нынешний с Донбасса», «Начальство везде одинаковое, сидит и заруливает, чтобы их слушались. Закваска одна – что хочу, то и ворочу».
В заключение приведём высказывание одного старика, который прошёл всевозможные ступени деревенской чиновной лестницы (избач, комсомольский вожак, председатель сельсовета; в войну зенитчик, после войны парторг колхоза, председательствовал) и так определил прожитую жизнь: «Семьдесят лет под страстью всё крестьянство жило».
Думается, верный служитель советского режима имел все основания для подобной оценки. «Страстью» для крестьян стало разрушение их личных хозяйств, невозможность свободно заниматься земледельческим трудом. Шукшинский Матвей Иванов, мужик, говорит Степану Разину: «А знаешь, какой мужику царь нужен... какой бы не мешал мужикам. И чтобы не обдирал наголо... Тут и вся воля мужицкая: не мешайте ему землю пахать. Да ребятишек растить. Всё другое он и сам сделает».
Василий Попов, историк. Из журнала «Социс»
Дмитрий Филатов
– Ой, братишки, бабы, ребятишки, где же наша ЭТА?
– Наша ЭТА всё того же цвета – вот где наша ЭТА!
– Ой, братишки, бабы, ребятишки, где же наши ЭТИ?
– Наши ЭТИ лучше всех на свете – вот где наши ЭТИ!
– Ой, братишки, бабы, ребятишки, где же наше ЭТО?
– Наше ЭТО, как обычно, где-то – вот где наше ЭТО!
– Ой, братишки, бабы, ребятишки, так на что нам ЭДАК?
– А нам ЭДАК надо напоследок – вот на что нам ЭДАК!
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
«Сейчас, когда вспоминаешь, аж всё переворачивается» (крестьянский взгляд на колхозную реальность)