Русские космополиты. Творческое православие Георгия Флоровского
Чем объяснить отсутствие парадоксальной на первый взгляд, но во всяком случае уникальной фигуры Георгия Флоровского в галерее вновь открытых в последние годы деятелей русской культуры? Просто ли это, если вспомнить евангельскую максиму «нет пророка в своём отечестве»? Но именно пророков у нас теперь, кажется, в избытке, так что приходят на ум другие слова из того же источника: «отцы избили пророков, а вы строите им надгробия».
.jpg)
Отец Георгий Флоровский
КУЛЬТУРНОСТЬ и ЦЕРКОВНОСТЬ
Нельзя сказать, что Флоровский совсем не востребован. Переизданы его книги: лекции по патрологии и знаменитые «Пути русского богословия»; вспомнили о его кратковременном евразийстве (это сейчас модная тема); перепечатали несколько статей в журналах... Но всё это – частности. Вопрос в другом: почему этот удивительный человек, всемирно известный в своей области, ушедший из жизни совсем недавно, в 1979 году, – почему он не присутствует наравне с другими своими современниками в сегодняшней российской культуре, восстанавливающей настоящий объём? Почему ему нет достойного места?
Существует, как кажется, один ответ. Священнику Георгию Флоровскому, богослову, философу и историку – человеку Церкви, прежде всего, – не находится места потому, что в нашей культуре почти не присутствует Церковь, а в нашей Церкви – культура. Людей Церкви любят у нас за культурность, а людей культуры приветствуют в Церкви за их церковность. Соединить же эти два качества представляется почти немыслимым делом. Признать – да, но понять, как они могут сочетаться в одном человеке, трудно.
Не потому ли такая всероссийская известность в обществе у о. Александра Меня (его книги – даже о богослужении – на полках писателей, актёров...) и такое откровенное отталкивание его как еретика и вообще чуждого элемента – в сугубо церковной среде? Посмертный сборник о. Александра называется «Культура и духовное восхождение», в эпиграф вынесены слова: «Я бы хотел, чтобы мы с честью вышли из сегодняшних кризисов. Но без открытости, терпимости, без развития в себе духовных начал это невозможно».
Для одних именно эта позиция важна прежде всего, для других – это приговор, потому что открытость опасна: или истина и духовные начала, или открытость и бездуховность. Третьего не дано. Богословие не вмещается в язык культуры, и слишком многие в Церкви считают это нормальным, естественным.
Но Флоровский как раз такой человек, в котором Церковь и культура не просто соприсутствуют, но предполагают друг друга. И так же нетипично для нашего современного образа церковника сочетание в нём строго консервативных богословских взглядов и максимальной открытости, предельной диалогичности, засвидетельствованной его многолетней и сверхактивной экуменической деятельностью (1). Хотя, конечно, и консерватизм его – всецело творческий, прокладывающий новые пути, и экуменизм – жёсткий, глубоко продуманный и поэтому бескомпромиссный. Но кто у нас теперь склонен искать живую динамику в том, что «положено от века», и осмысливать то, на что уже наложено клеймо «враждебно»?
Поэтому придётся идти по банальному пути, пытаясь понять, почему же внешний мир признал и оценил то, что нам, как оказывается, не очень-то и нужно.
.jpg)
Из обездоленности,
Сирой оставленности –
Силою веры стяжав ореол,
Полон намоленности,
В волны прославленности,
Белым ковчегом Собор отошёл.
Д. Андреев. Автор фото: Н. Галкин
ПРАВОСЛАВНЫЙ БОГОСЛОВ НОМЕР ОДИН
Всемирная известность Флоровского не пустой звук. Тем, чем был Рахманинов в музыке, Набоков в литературе, Бердяев в философии, тем был на Западе Флоровский в своём богословском секторе.
Вместе с французским философом Жаком Маритеном Флоровский в 20-х в одной электричке ездил в Париж на работу и участвовал в бердяевских интерконфессиональных диспутах (в компании с Габриелем Марселем, Этьеном Жильсоном, о. Сергием Булгаковым и другими); в 1931-м выступил в семинаре Карла Барта в Бонне и вызвал дискуссию, которая продолжалась два дня; в Америке печатно полемизировал с Эмилем Бруннером, одним из отцов протестантской диалектической теологии; одновременно с Альбертом Швейцером был избран членом Афинской академии в 1965-м; в том же году папа Павел VI предложил ему возглавить Экуменический институт в Иерусалиме...
Флоровский стоял у истоков всемирного экуменического движения и входил в состав Комитета четырнадцати, избранного ещё до войны для подготовительной работы по созданию Всемирного Совета Церквей (ВСЦ). Его первая Ассамблея cостоялась в 1948 году в Амстердаме, куда cъехались представители 147 Церквей из 44 стран. Французская пресса писала по этому поводу: «На Ассамблее доминировали четыре выдающихся богослова: о. Флоровский, Карл Барт, Майкл Рамсей – англичанин, будущий архиепископ Кентерберийский, и Кларенс Крэг (методист)».
В течение десятилетий о. Георгий Флоровский был в христианском мире православным богословом номер один, всемирным спикером православия, говорившим от лица древней и уже почти неизвестной Западу восточнохристианской традиции святых отцов неразделённой Церкви.
Эрудиция Флоровского сделала его человеком-легендой. На торжественном банкете в честь его 80-летия в Принстонском университете Джеймс Биллингтон, ученик и многолетний друг Флоровского (в будущем директор Библиотеки Конгресса США), говорил: «В пятидесятые годы в Гарварде для столь многих людей с самыми разными точками зрения (и часто неосознанно) он был учёным учёных... Неслыханное в Кембридже дело: профессора́ ходили слушать курс другого профессора... Почти всякий раз, как мне приходилось говорить с ним, кончалось тем, что я начинал записывать...»
(Не менее символично, что одна из первых публикаций Флоровского – это отчёт о результатах экспериментальной работы по физиологии слюноотделения. Он был представлен Иваном Павловым ввиду своей научной важности в Академию наук и напечатан в «Записках Академии» в январе 1917 года.)
ОН НИКОГДА НЕ ВОЗВРАЩАЛСЯ В ЦЕРКОВЬ
Георгий Флоровский родился в 1893 году в Елизаветграде и вырос в Одессе в очень культурной церковной семье (что не было тогда редкостью). Отец – протоиерей, ректор Одесской семинарии, затем настоятель кафедрального собора. Мать – дочь священника, магистра богословия и преподавателя семинарии.
Георгий был младшим сыном в семье, и судьба отпустила ему в России ровно столько времени, чтобы закончить с золотой медалью гимназию, затем историко-филологическое отделение университета со специализацией по философии и, наконец, к осени 1919 года получить звание приват-доцента. Он читал только один семестр курс «Логика наук о природе». Под большевиками Флоровским нечего было делать в России. В январе 1920-го семья на французском пароходе переехала в Болгарию вместе с остатками Белой армии. «У меня было чувство, что я уезжаю навсегда, но я был уверен при этом, что мне найдётся, что делать, и в этом другом мире», – вспоминал Флоровский.
В детстве болезненный и к тому же с явно книжными интересами, как это часто бывает, Флоровский в 13 лет уже прочитал всю многотомную «Русскую историю» Сергея Соловьёва, в 14 – историю Русской Церкви Голубинского, а к 16-ти – Ключевского, Чаадаева, большую часть славянофилов. Поступив в университет в 18 лет, он получил разрешение не посещать лекции, потому что прочёл – да ещё и с особым интересом – всю требуемую литературу.
Две существенные черты Флоровского заметны в нём с детства. В нём никогда не было никакого напряжения, а тем более внутреннего разрыва между церковностью и научными интересами, что само по себе не типично, учитывая его более чем серьёзные занятия историей и философией, а также естественными науками в молодости. Одновременное чтение Ницше и Постной Триоди не создавало раздвоенности. Он никогда не «возвращался в Церковь» (как многие мыслители – его современники), потому что жил в ней всегда.
Другая черта – отсутствие и намёка на какой-либо национализм, что совсем не характерно для духовной среды тех (и не только тех) лет. В гимназии вместе с Флоровским учились одесские греки, итальянцы, евреи, немцы; в университете он дружил с сыном раввина. «Мы были хорошими друзьями, пока не вспоминали, что он сын раввина, а я – православного священника... Мы расходились на неделю, а затем сходились снова. Тогда такая дружба не была необычной...»
Непредубеждённость, открытость, цельность характера, феноменальная широта интересов и соответствующая ей память... Но при этом явное равнодушие к искусству и социальной проблематике. Таким Флоровский остался до конца – и в мысли, и в жизни.
ИСТИННОЕ ПРИЗВАНИЕ
Жизнь Флоровского в эмиграции распадается на две почти равные части: европейскую и американскую. В начале 20-х он преподаёт в русских учебных заведениях в Праге, где в это время благодаря «Русской акции» президента Масарика для учёных-эмигрантов из России были созданы максимально благоприятные условия. После защиты магистерской диссертации «Историческая философия Герцена» (1923, оппоненты – Н. Лосский, П. Струве и В. Зеньковский), Флоровский получил место приват-доцента на кафедре истории и философии права Русского юридического факультета. В это же время он начинает активно печататься. Основные темы: евразийство (участие в евразийских сборниках, а затем, когда движение приняло политическую окраску, – критика евразийства); философия и философия истории; история русской мысли (Ф. Достоевский, Ф. Тютчев, М. Гершензон).
В 1926 году появляется и первая серьёзная статья на богословскую тему – «Дом Отчий», однако пока ничто не предвещало, что богословие и патристика станут главной темой его мысли. Поворот произошёл почти что случайно, во всяком случае под внешним воздействием. Импульсом к занятиям святоотеческим богословием стал однажды (в 1924) заданный о. Сергием Булгаковым вопрос: «Почему бы Вам не заняться патристикой, ведь никто этого не делает?»
«Я понял, что это моё истинное призвание», – вспоминал Флоровский. Когда в Париже был открыт Богословский институт св. Сергия, по предложению Булгакова и Зеньковского Флоровский был приглашён (в 1926 году), чтобы занять кафедру профессора патрологии. Двух лет оказалось достаточно для того, чтобы начать читать новый курс, а в 1931–1933 годах появились его классические работы «Восточные Отцы IV века» и «Византийские Отцы V–VIII веков».
ВРЕДНЫЙ БОГОСЛОВ
С публикацией своих лекций по патрологии, а также значительного количества статей на разных языках Флоровский встал в первый ряд учёных-исследователей в этой области. Однако в русской православной среде его достижения были восприняты неоднозначно. Если для одних творчество Флоровского стало открытием новых перспектив – для других оно означало нечто совсем иное: история богословских споров в Древней Церкви, разнообразие направлений, их творческое развитие – всё, о чём он писал, было истолковано как лишнее для Церкви.
«Никто не знал об этих вещах; все забыли, что с самого начала в Церкви не было стабильности и монолитности, что была борьба. А вы напомнили об этом. И это вредно», – сказал Флоровскому один уважаемый человек.
Столь же неоднозначную реакцию вызвала и другая фундаментальная работа Флоровского «Пути русского богословия», вышедшая в 1937 году. Она охватывала период с XIV века по 1917 год и была заявлена как опыт исторического синтеза, которому предшествуют годы анализа, многие годы медленного чтения и размышлений. Последняя глава – «Разрывы и связи» – получилась не просто итоговой, но и программной, почти профетической. Это приговор загадочной русской душе и вместе с тем – открытие перспектив, критика культуры и, одновременно, её утверждение. Это был призыв к творчеству, утверждение «творческого постулата» для России и православия. Воцерковление, возвращение к Отцам, свободная встреча с Западом – вот основные мотивы этого творческого постулата.
Оценки «Путей» в эмигрантском «русском» Париже были резко противоположными, но в большинстве – отрицательными. Флоровский не угодил ни правым, ни левым. Для религиозных националистов книга Флоровского означала разрушение «Святорусского идеала», золотого века русской духовности левой неорелигиозной интеллигенцией.
Резкая критика столпов современной русской мысли воспринималась как оскорбление святыни – религиозно-философского ренессанса начала века. Павел Милюков отказался печатать в своей газете любой, даже критический, отзыв. Отрицательной была и общая оценка Бердяева. Даже о. Сергий Четвериков, известный в эмиграции священник и духовник Флоровского, написал ему в письме: «Разрушены все иллюзии. Русского богословия нет, да и не было, всё разоблачено, и читатель остаётся у пустого корыта. Остаётся искать убежища в Оптиной пустыни и забыть о богословии. Может быть, оно и не нужно».
Последняя реакция более всего неожиданна, но по-своему характерна. Таким странным образом православные русские восприняли историческую критику своей традиции с «патриотических» позиций. Единственно в чём все сошлись: критика основана на громадной эрудиции и знании первоисточников.
ЧЕЛОВЕК, УНИЗИВШИЙ БУЛГАКОВА
Однако выход в свет «Путей» был далеко не главной причиной того неприятия, доходящего порой до остраки́зма, которое Флоровский испытывал в предвоенные годы со стороны многих православных русских в Париже, и прежде всего в самом Богословском институте. По некоторой характерной иронии русской судьбы, в то время, когда признание Флоровского как ведущего православного росло в инославных кругах, среди православных коллег росла враждебность. Непосредственной причиной было участие Флоровского в богословском суде над о. Сергием Булгаковым, состоявшемся в 1935 году по инициативе митрополита Евлогия.
В то время в Париже Булгаков, несомненно, был крупнейшим богословом. Он имел международную известность, за ним было славное прошлое: возвращение в Церковь из марксизма, участие в московском Соборе 1917–1918 годов, ведущая роль в религиозно-философском движении. Флоровский был младше Булгакова на двадцать лет, пользовался его поддержкой и искренней дружбой.
Однако их богословские взгляды радикально расходились. Мысль Булгакова восходила к немецкому идеализму и платоновским элементам западнохристианской философии; для Флоровского точкой отсчёта, основным богословским критерием был христианский эллинизм Отцов Церкви, он апеллировал к непреходящему Преданию, которое лишь нужно уметь прочесть заново.
В условиях академической свободы, которую поощрял глава русской общины в Париже митрополит Евлогий, эти два направления мирно уживались в Богословском институте: открытой полемики не было, люди уважали убеждения друг друга. Однако после того как Карловацкий Синод (Зарубежной Русской Церкви) и Московская Патриархия официально (хотя и заочно) осудили софиологию о. Сергия как ересь, митрополит был вынужден провести собственную экспертизу.
Флоровский, как один из богословских авторитетов, несмотря на выраженное им нежелание участвовать в суде, был включён в состав экспертной комиссии и тем самым обязан открыто выразить своё критическое отношение к учению Булгакова как не соответствующему учению Православной Церкви. Собрание епископов приняло аргументацию против софиологии; Булгаков был принуждён (по крайней мере формально) отказаться от ошибочных взглядов.
Эта история имела широкую огласку. Авторитет о. Сергия был очень высок; Флоровский был признан виновником унижения человека, имевшего репутацию учителя и даже пророка и, соответственно, объявлен врагом. Это был тяжёлый удар для обоих главных виновников разбирательства, однако самое важное и поучительное в другом: они сохранили взаимное уважение, как и подобает великим.
СПИКЕР ПРАВОСЛАВИЯ
В предвоенные годы Флоровский значительную часть времени проводил, читая лекции за пределами Франции. Особенно значительным было его выступление на первом Конгрессе православных богословов в Афинах в 1936 году, которое принесло ему широкую известность в православном мире и утвердило за ним роль спикера православия в инославных Церквах. Его призыв обратиться к классическому эллинизму Отцов Церкви привлёк особое внимание греков.
...Окончание войны встретил Флоровский в Праге. Пришла Красная Армия и с ней контроль Москвы. Только особым покровительством свыше можно объяснить тот факт, что Флоровский избежал ареста, хотя оснований было достаточно. (Как известно, философ Карсавин, один из евразийцев, был арестован в Прибалтике и умер в лагере в 1952 году). В русском профессорском доме в Праге, где жили Флоровские, сотрудники НКВД многих арестовали. Выехать из страны было невозможно.
Помог случай или Бог, но не без посредства друзей. Целая цепочка действий, включая официальное письмо архиепископа Кентерберийского, направленное через английское посольство президенту Бенешу, позволило им добиться визы и вывезти Флоровских на дипломатическом самолёте союзников в Париж.
По приглашению митрополита Феофила, возглавлявшего русскую митрополию в Америке, Флоровский в 1948 году отправляется в Нью-Йорк, чтобы занять кафедру догматического богословия и патристики в Свято-Владимирской семинарии. В Париже ему устроили проводы в доме Русского студенческого христианского движения: здесь в маленькой церкви он служил многие годы.
ТВОРЧЕСТВО И ВСЕЛЕНСКОЕ ПРАВОСЛАВИЕ
Православная Церковь в Америке (и не только в Америке) обязана о. Георгию Флоровскому прежде всего новым видением своей роли и роли православия вообще. Вскоре после своего приезда Флоровский выступил на всеамериканском собрании Федерации русских православных клубов, влиятельной молодёжной организации, с программной речью. В ней он резко высказался против отождествления православности с этнической принадлежностью и сделал акцент на вселенской миссии православия. Осуществить эту миссию невозможно без осознанного усилия и творчества.
«Православие не может существовать просто по инерции. Никакая традиция не может выжить, если она не продолжается в творческом усилии. Благовестив Христово вечно, всегда неизменно, но его нужно всё время снова и по-новому истолковывать, чтобы оно оставалось вызовом и призывом для каждого нового поколения... Нельзя просто сохранять верность наследию прошлого; мы обязаны сделать всё возможное, чтобы донести его до других людей как нечто живое...»
Главное дело о. Георгия Флоровского в первые американские годы – это превращение небольшой русской семинарии в высшее богословское учебное заведение с соответствующим официальным статусом. Преодолевая неизбежное сопротивление среды, сложившиеся взгляды и привычки, Флоровский провёл в семинарии ряд существенных преобразований.
Преподавание было переведено на единственно понятный всем в Америке английский язык, стало обязательным параллельное обучение в колледже с получением диплома. Флоровский усилил преподавательский состав наиболее талантливыми выпускниками парижского института (Александр Шмеман, Сергей Верховский) и пригласил университетских профессоров со стороны для чтения отдельных курсов; расширил учебную программу и повысил требования к студентам.
(В это время во Владимирской семинарии преподавали и русские профессора старшего поколения: Е. Спекторский, в прошлом ректор Киевского университета, Н. Лосский, Г. Федотов, Н. Арсеньев.)
В 1952 году он инициировал выпуск «Ежеквартальника Свято-Владимирской семинарии» – первого православного богословского журнала на английском языке. Известность о. Георгия как в академической, так и в экуменической среде способствовала особому вниманию к православной семинарии, поднятию её престижа.
Тем неожиданнее было – как гром среди ясного неба – решение Синода православных епископов (в отсутствие первоиерарха) об отставке о. Георгия Флоровского с поста главы Свято-Владимирской семинарии...
ПЕЧАЛЬНАЯ ВЕХА
Это был сильный удар – от своих; действие его давало о себе знать всю оставшуюся жизнь. Сам Флоровский никогда не комментировал случившегося, и объяснить, что же произошло, нелегко, тем более что все нововведения о. Георгия в семинарии не только остались в силе после его отставки, но и принесли много плодов в последующие годы (в особенности когда деканом стал о. А. Шмеман), сделав семинарию одной из ведущих православных школ в мире. Изгнали того, кому были обязаны более всего.
Поводы, вызвавшие недовольство Флоровским в церковной среде и последующую отставку, были разные до противоположности: американизация семинарии и всеправославная ориентация декана; слишком высокие образовательные стандарты и призыв к активному православному присутствию в американском обществе; его участие в экуменическом движении и слишком жёсткое отстаивание там православной позиции.
Спустя годы было печатно отмечено, что отставка Флоровского стала «печальной вехой в истории (американской) митрополии». Эта печальная веха была в известном смысле типичной реакцией православной среды. Религиозно окрашенный национализм, конфессиональная замкнутость, боязнь выйти на простор и привычка сохранять свою последнюю истину для внутреннего пользования, неспособность встать вровень с оппонентами, недоверие к внешней культуре и разуму вообще – совокупность этих черт, столь характерных для православной эмпирики, и была, как кажется, подлинной причиной отторжения даже такого человека, как о. Георгий Флоровский, основным богословским пафосом которого была верность святоотеческой традиции, бескомпромиссная защита чистоты церковного учения, в частности, от бездумных западных заимствований.
Мы забываем, что эти ключевые идеи Флоровского (теперь взятые на вооружение самыми косными и консервативными силами в Православной Церкви) в то время были ни чем иным, как призывом к творческому переосмыслению самого вероучения. То, что сегодня стало общим местом, вчера было потрясением основ.
Последние 25 лет жизни Флоровского оказались не менее плодотворными, чем предшествующие. Его приглашали самые престижные университеты Нового Света. Множество учёных в значительной степени обязаны ему своей научной карьерой, в том числе новая генерация греческих православных богословов, подхвативших его призыв «Вперёд – к Отцам!» и давших новое дыхание эллинскому богословскому мышлению.
Хотелось бы надеяться, что Флоровский в полной мере и в полном объёме вернётся и в Россию.
...Если уж Церковь не в силах выдержать присутствия пророка в своём отечестве, может быть, культура даст ему место в своих пределах – хотя бы посмертно...
Александр Кырлежев
По публикации в «Независимой газете»
***
1 – Он был сторонником движения христианских церквей за объединение. (Ред.)