Российского отечества русская красавица
Философский этюд «Русская красавица» принадлежит перу неизвестного философа современности (философа не по рангу, а по складу души), московского учителя-словесника Ивана Игоревича СОЛОВЬЁВА (1944–1984).
Затворник по образу жизни, Иван Соловьёв был широко эрудирован, всесторонне изучал историю философской мысли, делая при этом оригинальные сопоставления, много писал. Его работы, как отмечает друг Соловьёва литературовед Михаил Эпштейн, не вмещались в границы проходимого, не следовали никаким заветам, не опирались ни на какие основы.
При жизни автора ни одно из его сочинений не было напечатано. Обладая удивительной лаконичностью, этюд «Русская красавица» вмещает в себя глубокое понимание отечественного идеала женщины. К сожалению, сегодня понятие русскости, отечественности нередко затеняет разномастное пустозвонство. Да и то сказать – приблизиться к пониманию национальных идеалов можно только при полном владении материалом, которое включает в себя знание истории, культуры, фольклора своей страны. Такое понимание было дано Ивану Соловьёву.
.jpg)
Русская красавица непременно стыдлива. Она руками заслоняется, лицо своё сияющее прячет ото всех, ступает неслышно, живёт незаметно, за околицей, как солнце вечернее. Нет в ней гордости и упоения своей красотой, как у греческой Афродиты. Видимо, само солнце в России стыдливо, редко полный лик свой кажет, чаще заслоняется облаками, занавешивается туманом, имеет вид застенчивый, скромный.
В русской красавице то же начало, что и в русском богатыре, который тридцать лет проспал на печи и встал только для решительной битвы. Скрытая красота, скрытая сила, которая нуждается в великой причине, чтобы раскрыться, и не для праздного созерцателя, не для привязчивого взгляда, а для единственного суженого – как и богатырь встаёт, распрямляется, когда на родину накатывается самый сильный враг. Красота – для милого, сила – для супостата, и всё – для единственного: повседневная, будничная трата означала бы умаление чудного дара.
.jpg)
Да и жизнью Спасителя так заповедано, чтобы самый могущественный являлся в ветхом рубище и терпел крестную муку, чтобы потом, когда мир изверится, истоскуется от несовершившегося пророчества – вторично прийти, уже победителем. Мышление парадоксами присуще народу, который ждёт главного – от неглавного, красивого – от невзрачного, сильного – от немощного.
.jpg)
Если античная богиня выходит из прекрасной пены морской, то русская красавица – из лопнувшей лягушачьей кожи, как в сказке о Василисе. Наша душа – спящая красавица, спящий богатырь, казалось бы, пропавшие навсегда для молодца, для народа, но только ждущие часа, особой надобы в себе, чтобы пробудиться и ослепить всех своей красотой, поразить силой.
У Геракла и Афродиты мощь и краса бьют наружу, проявляются сразу же, в подвигах ратных и любовных. Тут мир телесный, ничего в противоположность себе не таящий, и потому сюжет состоит не в переходе от слабости к силе, а в приключениях самой силы, встречающей всё новые препятствия, внешние себе.
Русские же качества вызываются наружу неким внутренним самоопреодолением: богатырю или красавице, прежде чем вступить в битву или отдаться любви, нужно преобороть собственный сон – смертный покой. Тут основной сюжет – не жизнь сама по себе, а восстание в неё из смерти, воскресение. Лебедь и голубь – два символа прекрасного: античный и христианский.
В лебедя воплощается Бог-громовержец для покорения возлюбленной; в голубя воплощается Дух Святой для разнесения благой вести по миру. Голубь сер, сиз, невзрачен, в нём главное – кротость, невинность, любовь, верность супружеская; лебедь – белоснежен, чист, ослепителен снаружи, сияет, как земное солнце, тая в себе любострастный порыв.
.jpg)
Голубь – вестник, посредник, быстрая и надёжная связь, он весь – в других, для других; лебедь нарциссичен, любуется собой, купается в зеркальной стихии среди собственных отражений. Русская скромница-красавица чаще олицетворяется голубицей, даже ещё более неприметной птицей: горлицей, кукушкой. Леда же, лебедь появляются у нас в антологической лирике на античные мотивы (Пушкин, Тютчев и др.).
Зато... Поразителен бывает, на фоне скрытости и застенчивости, размах нашего бесстыдства. Оно являет себя вмиг, врасхлёст, наотмашь, без плавной горделивости, но с какою-то душу берущей позорной откровенностью. Это не здоровое бесстыдство нагого, неприкрытого тела, как у эллинов, а бесстыдство мгновенно вздёрнутого подола. В этом бесстыдстве нет ничего пластического, эстетического, а напротив, одна только безобразная судорога. Так бесстыдны бывают женщины у Достоевского, Толстого, Бунина, Горького, Куприна...
.jpg)
И неудивительно: ведь если красота у нас по сути своей стыдлива и требует покрова, то всякое оголение – постыдно и уродливо. У эллинов красота не прятала себя, скрывалось и затаивалось лишь уродство. В России же именно потому, что красоту принято прятать стыдливо, уродство всегда рвётся нараспашку, любит выставлять себя нагло и безбоязненно.
Да и во всяком показе и обнажении тотчас чудится что-то непристойное, не закон естества, а грех и соблазн души. Какая-то непростота и трудность у нас между внешним и внутренним, не дано им прямо являться друг в друге. Непристойность – не обратная ли сторона стыдливости? Так самостеснение красоты рождает беззастенчивость душной, слепой, скомканной плоти, вываливающейся наружу.
.jpg)
Из журнала «Человек»
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
Российского отечества русская красавица