Российская дилемма
Сквозь все беды, терзавшие Россию, сквозь все многоголосые споры, походившие временами на перекличку демонов, сквозь все выборы-альтернативы, через которые России и россиянам пришлось пройти, всегда просвечивала одна специфически российская дилемма...
Споры вокруг деспотизма, пределов свободы, суверенности личности, социальных доктрин гремели во всех странах, были универсальны, всеобщи – от Огненной Земли до Поморья. Но существовал один сугубо российский: кто мы, Восток или Запад? Хороший вопрос для огромной державы, сначала простёршейся от границ Запада до границ Востока – где? в чёрной дыре Евразии? – а уже потом задумавшейся.
«Византийцы с поправкой на Азию...»
Уже стали хрестоматийными строки Андрея Вознесенского: «... мы – европейцы... с поправкой на Византию... мы византийцы с поправкой на Азию, мы – азиаты с поправкой на техреволюцию...»
Русь стала складываться на совершеннейшей периферии, вдалеке от цивилизационных центров как Европы, так и Азии. В годы этнического детства вопрос о принадлежности не возникал. Затем было решено: мы из Византии. Византия и в самом деле, будучи уже на цивилизационном излёте, поделилась с Русью первейшими бытийными основами – от религии, которая закладывала всю понятийную сетку, до принципов государственности.
Очевидно, дилемма Восток – Запад возникла бы в будущем и перед Византией – «обазиаченным» Римом. Но она при этом была связана с Европой «по-семейному». Россия же долгие века (до Петра) оставалась изолированной как от европейских, так и от азиатских очагов цивилизации – серпом враждебных держав на севере, западе и юге и глухими пространствами Азии на востоке. Естественно было впоследствии предположить, что в этой изоляции Россия приобрела совершенно своеобычные, самостоятельно-цивилизационные черты.
Пётр решил российскую дилемму в духе своей психологии вечного подростка: мы – недоделанная Европа, повелеваю считать нас европейцами. Когда Россия вошла в пору духовной зрелости (в начале прошлого века), начался спор, который длится по сей день.
Одни решали российскую дилемму однозначно в пользу Запада: Россия – европейская окраина, но что же, чёрт подери, она так трагически отличается от Европы? Другие – в пользу Азии. «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы...» Впрочем, поскольку христианство отчасти восточная религия, постольку Россия и восточна. Но вряд ли более.
Было и ещё одно решение: Россия – нечто своеобычное, самостоятельная цивилизация, «третий путь». Конечно, заманчиво, лестно, но вполне ли правильно, ведь всё-таки оставалось наследование Византии (сестры Рима, хотя и «обазиаченной»). Что, очевидно, не подлежало сомнению, так это роль России как посредника между Востоком и Западом, буфера – геополитического и духовного. Вряд ли случайно появление Рериха именно в России.
Бытие России как империи привело к тому, что иными стали её границы по сравнению с серединой XIX века – даже не столько политические (это дело легко поправимое, как говорят сегодня государства бывшего Союза, и им нужно верить), сколько границы этнические.
Россия разжималась, как кулачок. От Москвы – во все стороны. Пальцы хватали когда свои, когда чужие, когда ничейные земли. И заселялись новые земли русскими. Русские приходили и оставались, и сегодня они живут там, где прежде и духу их не было. Они вкрапливались в другие культуры, как правило, всё своё нося с собой, но иногда и переплавлялись в новые общности, которым и имени-то не было. Как, например, назвать живущих в бывшей Новороссии и на Слободской Украине? В Одессе, Николаеве, Севастополе, Донецке?
Россия дошла до Тихого океана, до северных пределов Востока, и на этой волне освоила Сибирь, и стала азиатской державой. Распространение России вширь было вынужденным: туда, куда хотела империя – в Константинополь-Царьград, водрузить крест на Св. Софии и вернуть византийское приданое, – её не пускали. Если американцам Тихоокеанское побережье казалось землёй обетованной (так оно и получилось), то движение русских на восток, через Сибирь, к океану было подобно полёту мотыльков, которые бились в закрытые освещённые окна, но улетели обратно в ночь, потому что дорога в ночь была свободна.
Однако восточные пределы России почти никаких следов Востока не сохранили – великие цивилизации Востока не дошли до этих земель, а немногочисленными аборигенами в цивилизационном смысле можно было и пренебречь.
Казалось бы, должно было сказаться сосуществование в пределах империи с исламским Востоком. Однако здесь проявилось характерное свойство России: ни в коем случае не становиться «плавильным котлом» (модель Соединённых Штатов). Переселяться на Восток – да. Проводить поверхностную русификацию, не затрагивая глубинных местных структур, – конечно. Но сплавляться с Востоком Россия не хотела, точнее, не могла, ибо нет в истории слова «хотеть».
Почему же за сто с лишним лет не получилось «плавильного котла» – не то, чтобы Рязань посмуглела, но хотя бы русская Средняя Азия? Что в этом проявилось – имперская брезгливость или что иное? Как бы там ни было, Россия смешивалась с Востоком, как вода – с маслом.
Значит, всё-таки «особый» путь? Как мы помним, его попытались навязать России большевики. Придя к власти, они с добрым прищуром оглядели доставшееся им наследство и заявили (в полном согласии с Двумя Великими Бородачами) о том, что будут строить свою цивилизацию, универсальную, не похожую ни на отсталый Восток, ни на загнивающий Запад. Интернациональная всемирная империя большевиков отстаивала свою цивилизацию весьма рьяно, но вот империя рухнула – и в Таллинне с облегчением заговорили по-эстонски, а в Ташкенте – по-узбекски.
Но так ли были бесплодны усилия большевиков? Политологи и психологи всё чаще сходятся на том, что появилась новая морозоустойчивая, но при этом паразитическая форма жизни homo soveticus. Но появился ли на месте России новый мир – Pax Sovetica? При том, что решительно все режимы, существующие сегодня на территории бывшего СССР, сохранили в той или иной степени и форме малосимпатичные советские черты, в цивилизационном смысле всё же – нет. Когда империя стала шататься (а началось это в 60-е годы), пошёл процесс возвращения к прежней национальной самобытности.
В итоге Россия, пережив большевистскую цивилизацию, возвращается к своей дилемме снова, и её нынешние поиски собственного «я» осложнены кризисом: даже вкус свободы не смывает горького осадка прошлого. Однако именно глубочайший кризис заострил ряд практических вопросов и задач, в которых нужно определиться.
Какова должна быть позиция России в отношении существующих в её пределах исламских островов? Кто из числа сестринских республик главный арбитр сегодня? Где можно с большим основанием надеяться на успех – на Востоке (Япония, Южная Корея, Китай, Тайвань, АСЕАН) или на Западе (США, Германия, Великобритания, Франция)? В перспективе – куда глядеть?
.jpg)
России до зарезу нужно «небодающееся» евразийство. Автор рисунка: В. Солдатов
Действительно – куда?
Сегодня Восток, оказавшийся в пределах России в итоге её тысячелетней истории, восстаёт. И выясняется, что он по-прежнему чужеродное тело: Северный Кавказ наспех «пришили» в середине прошлого века; Казань – спустя четыре с лишним века после Ивана Грозного. И ясно, что по сию пору Россия и Восток говорят на разных языках. Что касается сестринских республик, здесь точки зрения расходятся особенно остро, когда ставится вопрос о концепции российской внешней политики.
Исчерпывается ли Россия в цивилизационном смысле бывшей РСФСР или Россия – это и Российская Федерация, и Украина, и Беларусь. Расширительное толкование кажется всё-таки логичнее, в политическом же плане будем говорить о России – РСФСР. Исходя из видения России как моста между Востоком и Западом, неминуемо приходишь к мысли о безусловной приоритетности исламской Средней Азии, потому что если мост, то он не может лишаться ближайших опор и с апломбом перескакивать сразу в Восточную Азию, к Китаю, Японии и Корее. Впрочем, роль экономического и политического моста вызывает некоторые сомнения.
Зачем между Западом и Кореей с Японией мост деревянный, когда они уже соединены электронным? Не вернее ли будет сказать, что российское традиционное место – в Европе, а следовательно, сегодняшний приоритет – Украина и Беларусь? Может ли Россия оставаться великой державой, утратив общность с ними? Скорее всего, не может.
Дело не в экономических лакунах. Тесное экономическое взаимодействие неизбежно. А мечтания о победоносном шествии по зарубежным рынкам остаются маниловщиной для всех бывших республик, включая Россию: построить беседку и в ней с Японией чай пить... Отсутствие тесных связей грозит полной потерей лица для России, а также, видимо, и для Украины с Беларусью.
Без этих особых отношений Россия оказывается вновь отрезанной от Европы. Возрождаются геополитические и цивилизационные дилеммы XVII–XVIII столетий. Как возьмётся решать эти проблемы воинствующий национализм, который в этом случае, несомненно, поднимет голову и будет иметь неплохие шансы стать новым российским змеем-искусителем, предсказать нетрудно. А это будет катастрофично для ситуации в Евразии в целом, не говоря уже об Украине и России. Так что здесь надо сказать о безусловной приоритетности европейского направления.
Что же касается того, где искать опору – на Востоке или на Западе (особенно в экономическом плане), то это беспредметный вопрос: брать помощь надо там, где её будут давать, – хоть на Мадагаскаре. Вопрос же о дальнейшем направлении российской ориентации – после преодоления кризиса – остаётся открытым.
Однако, возможно, российская дилемма будет в известном смысле снята планетарным цивилизационным потолком. Он становится всё более единым, всё теснее соединяя Восток и Запад.
В таких условиях было бы наивно ожидать, что вот тут-то Россия и бросит на чашу весов Восток-Запад свою принадлежность. Скорее, её принадлежность и Западу и Востоку, её посредническая функция, будет лежать как раз в главном русле объединяющего мир потока, превратится в важный инструмент евразийской цивилизационной интеграции. И, возможно, то, что представало мучительными и достаточно бесплодными поисками Россией своего «я», обернётся процессом, полностью отвечающим планетарному вектору.
Извечная двойственность России, дилемма, исчезнет, решение будет найдено – и оно приобретёт не только российское, но и евразийское значение.
Константин Плешаков. Из журнала «Новое время»
Ещё в главе «Семья - нация - страна»:
Человек – творец, но как ему догадаться об этом?
Российская дилемма