Россия (из письма Николая Константиновича Рериха писателю Всеволоду Никаноровичу Иванову)
Начальные главы Вашей работы догнали меня уже в монгольской пустыне. Хотя знаю, что эта моя весточка дойдёт до Вас не скоро, но всё же не могу нe написать Вам.
Уж больно глубоко и правильно чуете Вы Россию. Мало где встречались мне определения, подобные Вашим. В яркой мозаике Вы сложили многообразный лик великой России. И сложили этот лик в дружелюбии ко всем частям его. Именно, прошли по вехам добрым. Лишь добрые знаки отмечают путь верный.
Вы говорите: «Россия не только государство... Она – сверхгосударство, океан, стихия, которая ещё не оформилась, не легла в свои, предназначенные ей берега. Не засверкала ещё в отточенных и огранённых понятиях, в своём своеобразии, как начинает в бриллианте сверкать сырой алмаз. Она вся ещё в предчувствиях, в брожениях, в бесконечных желаниях и бесконечных органических возможностях.
Россия – это океан земель, размахнувшийся на целую шестую часть света и держащий в касаниях своих раскрытых крыльев – Запад и Восток.
Россия – это семь синих морей; горы, увенчанные белыми льдами; Россия – меховая щетина бесконечных лесов, ковры лугов, ветренных и цветущих.
Россия – это бесконечные снега, над которыми поют мёртвые серебряные метели, но на которых так ярки платки русских женщин, снега, из-под которых нежными вёснами выходят тёмные фиалки, синие подснежники. Россия – страна развёртывающегося индустриализма, нового, невиданного на земле типа, неопределённого пока...
Россия – страна неслыханных, богатейших сокровищ, которые до времени таятся в её глухих недрах.
Россия – не единая раса, и в этом её сила. Россия – это объединение рас, объединение народов, говорящих на ста сорока языках, это свободная соборность, единство в разности, полихромия, полифония.
Россия – не только страна мгновенного настоящего. Она – страна великого прошлого, с которым держит неразрывную связь. В её берёзовых солнечных рощах по сей день правятся богослужения древним богам. В её окраинных лесах до сей поры шумят священные дубы, кедры, украшенные трепещущими лоскутками. И перед ними стоят бедные глиняные чашки с кашей – жертвой. Над её степями плачут жалейки в честь древних божеств и героев.
Россия есть страна византийских куполов, звона и синего ладана, которые несутся из великой и угасшей наследницы Рима Византии, второго Рима. И придают России неслыханную красоту, запечатлённую в русском искусстве.
Россия – могучий, хрустальный водопад, дугою вьющийся из бездны времени в бездну времён, не охваченный доселе морозом узкого опыта, сверкающий на солнце радугами сознания, гудящий на весь мир кругом могучим утверждением всеславянского бытия.
Россия грандиозна. Неповторяема.
Россия – полярна. Россия – мессия новых времён.
Россия – единственная страна в мире, которая величайшим праздником своим славит праздник утверждения жизни, праздник воскресения из мёртвых, радуясь заре весеннего расцвеченного дня, с огнями крестных ходов под утренним яхонтовым, парчовым, зоревым небом».
Не странно ли, что в письме к Вам выписываю Ваши же слова. Но слова эти так верны, так душевны, так красивы, что просто хочется ещё раз пережить запечатлённые в них образы. Ведь их нужно не только знать, их нужно полюбить. Чем больше мы всеми звуками и красками, всеми иероглифами бытия их запечатлеем, тем больше будет явлено правды, а ведь это так нужно. Так спешно нужно.
С. Н. Рерих. Портрет Николая Рериха. 1936
В дальнейшем Вашем обзоре строения русского самобытного искусства Вы правильно помянули В. В. Стасова. С Вами вместе и я, мысленно, ещё раз помянул его. Ведь он, так сказать, впервые ввёл меня в хранилище Публичной библиотеки. Он допустил меня к сокровищам этого хранилища и поддержал в моих первых зовах о России.
Помню нашу переписку с ним. Всегда я ему писал в виде старинных русских грамот, и он всегда радовался, если слог и образность были исконными. Иногда он отвечал мне тем же ИСТИННЫМ слогом. А иногда добродушно посмеивался, говоря: «Хотя Ваша пожелтелая грамота и припахивала свежим кофием, но дух-то её оставался русским, настоящим русским...» Когда Вы приводите стасовские цитаты, мне так живо рисуется и Публичная библиотека, и всё те же хорошие, замечательные люди, приходившие к его радушному столу. Он же, Стасов, свёз меня и познакомил со Львом Толстым, после моей картины «Гонец».
Когда же Вы поминаете Мусоргского, дядю Елены Ивановны, то тем самым вызываете во мне обиход всех, родственно связанных с нашим великим композитором. Трагедия жизни Мусоргского тоже была истинно русской трагедией. Может быть, при встрече я уже поминал Вам, что в одном имении, по неведению, были сожжены многие рукописи великого творца.
Не помню, говорили ли мы с Вами о семье Римских-Корсаковых, о других членах «Могучей кучки» и о передвижниках, с которыми мне ещё пришлось встретиться. Ведь Куинджи, Шишкин, Репин, Суриков, Нестеров, Васнецовы – всё это было и близким, и поучительным.
Вы правильно поминаете и нападки на всё национальное. Между тем именно этим-то национальным русским искусство России было так оценено на Западе. Казалось бы, этот яркий, всем известный пример должен быть достаточным укором для всех тех, кто пытался свернуть мощную реку русского творчества в чуждое ей русло.
Правильно Вы понимаете слова Стасова: «Всякий народ должен иметь своё собственное национальное искусство, а не плестись в хвосте других, по проторенным колеям, по чьей-либо указке». В этих словах вовсе не было осуждения иноземного творчества.
Для этого Стасов был достаточно культурный человек, но, как чуткий критик, он понимал, что русская сущность будет оценена тем глубже, если она выявится в своих прекрасных образах. А сколько прекраснейших и глубочайших образов даёт Россия. Сказанное и несказанное, писанное и неписанное, как в старинных синодиках, остаются неизреченными образы величественные. В этой ещё несказанности и заключается та скрытая народная, та чаша неотпитая, о которой и Вы так сердечно чуете...
Сегодня ночью, с вихрем, ударил сильный мороз и снег. В наших юртах стало холодно, даже часы остановились. Утром засияло красно солнышко, в буквальном смысле, а все бугры и горы забелели, зарозовели и засинели в нежданном снеговом уборе. Со ступеней бывшего храма окружающая местность мне напомнила две моих картины. Одну из далёкой Карелии, другую из тибетского Чантанга. Такие же холмы были и в моей картине 15-го года «Зовущий». Все зовы о том же. Величие простора едино...
26 апреля 1935 г.
Ещё в главе «Деревня — город — отечество»:
Сколько нужно земли, чтобы разбогатеть?
Бурги без бюргеров, как жизнь без жизни
Россия (из письма Николая Константиновича Рериха писателю Всеволоду Никаноровичу Иванову)