Россия и Запад: взаимодействие культур

Становление новых общественно-политических отношений в нашей стране, вхождение (возвращение?) её в мировую цивилизацию усиливает значение проблем российской социокультурной идентификации, то есть во многом поисков самоё себя. Выбор дальнейшего исторического развития России, соотношение её восточных и западных корней, пути преодоления нынешнего кризиса – эти и другие вопросы стали предметом обсуждения за круглым столом теоретического клуба «Свободное слово».

К. КАНТОР (философ)

Среди многочисленных кризисов, которые мы переживаем, может быть, один из самых серьёзных, самых глубоких – это кризис в отношениях России и Запада.

О чём бы сегодня ни шла полемика – о переходе к рыночной экономике, приватизации, частной собственности, о вхождении в мировую цивилизацию, о возвращении в историю, – всё это различные грани этого геокультурного кризиса, все они свидетельствуют о радикальном изменении во взаимодействиях двух великих культурных миров.

Как эта перемена произошла? В чём она проявилась?

До начала «катастройки» Советский Союз (прежде всего Россия как его основа) находился в состоянии традиционного противоборства с Западом – в экономике, идеологии, на полях сражений и на полях газетных полос. Совсем ещё недавно Рейган называл Россию «империей зла», но не он первый. Задолго до Октября, ещё в XVIII и XIX вв., западные идеологи говорили, что Россия – империя Аримана.

Николай Данилевский показал, что Европа принципиально враждебна России. Подобно тому как Россия враждебна Западу, хотя российская прозападная интеллигенция этого не осознаёт. И что же? Социальный строй России изменился, но вряд ли кто-нибудь будет отрицать, что в «развитом социализме» сохранились и даже резче обозначились существенные черты восточно-западного культурно-исторического типа. Он оказался устойчивее, сильнее всех социально-классовых, экономических, политических и идеологических перемен.

Идеологию «православие, самодержавие, народность» заменила идеология «коммунизм, партия, народность», архетипические черты которых совпадали. Однако дореволюционный социальный строй вынужден был отступить под натиском западноевропейской культурной и экономической экспансии, хотя последняя и содействовала пробуждению собственной экономической и культурной активности России.

Я думаю, что «коммунизм» стал фактически средством реванша России за те поражения, унижения, которые принёс ей Запад (помимо благ) на протяжении предшествующих столетий. После победного 45-го года чаша весов мировой истории стала склоняться в сторону России и пошедших её дорогой колоний Востока.

Запад не сдавался. Он сделал всё, чтобы одолеть силу Востоко-Запада. Запад продолжал наращивать своё экономическое и военное могущество, вторгался идеологически, стремясь разжечь всоциалистическом лагере капиталистические страсти: соблазняя материальными благами и политическими свободами, финансово поддерживая антикоммунистическую оппозицию в странах советского блока, подобно тому, как КПСС финансово поддерживала коммунистов в капиталистических странах.

Россия первой восстала против капитализма – детища Запада, но, выдержав вслед за Первой мировой империалистической войной испытания Гражданской, Отечественной, подняв против Запада громадный мир Востока, она первой же ныне уступила Западу, сдалась на его милость. Повинилась, так или иначе признала свой исторический прорыв в будущее трагической ошибкой и даже преступлением не только против себя, но и против мира.

Отказавшись от противостояния Западу (а оно не обязательно должно быть военным), мы как бы вынули некий внутренний стержень, на котором держался мир. Мы ослабели, да. Но в некую аморфность впал и Запад! Дело в том, что пока мы Западу противостояли, он должен был напрягать свои мышцы, постоянно их тренировать. Теперь же у него нет необходимости поддерживать жизненный тонус.

Отвергнутый, осмеянный европоцентризм теперь снова восстановлен в своих правах, и как раз тогда, когда видны симптомы нового экономического кризиса Запада. Я думаю, что в результате поколеблены социально-культурные устои всего мира. В истории России (в её воздействии на другие страны) ничего подобного не было.

Как вы думаете, кто в нашей евразийской паре «западник», а кто «восточник»?

Автор рисунка: М. Златковский

В. МЕЖУЕВ (философ)

Была ли, есть или будет Россия Европой – об этом можно спорить до бесконечности, пока, глядишь, не исчезнет сам предмет спора – Россия. Спор имеет смысл, когда ясно, что называть Россией. Сегодня такой ясности нет ни у кого. Во всяком случае, нет той России, которая когда-то вызывала этот спор.

Несомненная приобщённость исторической России к духовным ценностям Запада (через христианство и русскую культуру, впитавшую в себя элементы западного рационализма, просветительства, романтизма, социального утопизма, авангардизма и пр.) – неисчерпаемый предмет для историко-культурологических изысканий. Но что это объясняет в настоящем, в том, что сегодня происходит с нами? Наша великая литература, культура в целом уже вошли в европейскую и мировую культуру, стали её неотъемлемой частью.

Достоевский и Толстой давно там, но отсюда никак не следует, что и мы там будем. Римское право вошло в европейскую культуру, но Рим должен был погибнуть, чтобы возникла Европа Нового времени. Христианство не спасло Византию от гибели, а русское западничество – нас от кошмара тоталитаризма и, по мнению некоторых наших почвенников, даже способствовало этому. Достоевского будут читать на Западе и тогда, когда Россия, о которой он писал и думал, возможно, останется лишь историческим воспоминанием. Не знаю, для кого как, для меня это – слабое утешение.

Разговору о России и Европе, России и Западе должен предшествовать другой разговор: мы и Россия. Как мы, живущие сегодня в России, связаны с ней, что в ней ценим, считаем своим, чем дорожим в её истории и культуре, за что готовы бороться и чем согласны пожертвовать?

Никуда не уйти от того факта, что сегодня Россия в своём государственном развале и экономическом распаде, как никогда в своей истории, далека от Запада и от Европы. То, что сейчас происходит с нами, дорога не в Европу, а в прямо противоположном направлении.

Мы ещё не осознали до конца последствия этого развала для нашей культуры, которой столь гордимся. Ведь она соразмерна размаху и мощи Российского государства, во многом формировалась под его прямым покровительством. Никакая мелкая и крупная приватизация не восполнит тех потерь, которые несут сегодня наша наука, просвещение, искусство, образование, оказавшиеся без поддержки централизованных государственных структур.

А что взамен? Рынок, говорят нам. Только рынок приведёт нас в Европу, восполнит и компенсирует территориальные потери и если не возродит былую государственность, то хотя бы превратит нас в русскую Финляндию или Швейцарию. Блажен, кто верует... Где и когда рынок был свидетельством принадлежности к Западу? Рынок был и тогда, когда никакого Запада в помине не было. На Востоке люди торговали с незапамятных времён и до сих пор торгуют. И цены там всегда были свободными. Сегодня рынок существует в самых отсталых странах азиатского и африканского континентов, не сделав их ни более богатыми, ни более цивилизованными. Я не против рынка, но не считаю его единственным и достаточным условием экономического процветания.

Очевидно, помимо рынка нужно ещё что-то, чтобы стать современной цивилизованной страной. Не нужно быть специалистом в экономической науке, чтобы понимать – цивилизованный рынок отличается от нецивилизованного соединением рынка и права. Экономическая система Запада стала следствием не просто свободы частного предпринимательства, но такой, которая регулировалась жёстко действующими правовыми (сначала цеховыми, корпоративными, а затем и общегосударственными) установлениями и нормами. Вне права частная предпринимательская активность легко может выродиться в экономический разбой и спекуляцию, ведущие к обнищанию общества. Никакой рынок сам по себе не может превратить мошенника и бандита в честного торговца и предпринимателя. А гарантия правового порядка – сильное государство, способное не только принимать, но и соблюдать свои законы.

Противопоставлять рынок государству – значит входить в него не по-европейски, а по-дикарски, действуя по законам джунглей. Свобода частного предпринимательства в цивилизованном обществе, будучи свободной от произвола чиновничества и внеэкономической элиты, не освобождает человека от власти морали и права. Жить в безрыночной экономике под пятой всесильной номенклатуры, то есть в тоталитарной системе, конечно же, ужасно, но жить в условиях рынка, не признающего над собой никакой власти, кроме частного интереса, вообще невозможно. Такой рынок приведёт не в Европу, а на «край ночи», почище прежней.

Единственное, что нас связывало с цивилизацией, Европой, Западом, – наша наднациональная, пусть во многом несовершенная, государственность и соответствующая ей культура. Каждый народ многонациональной России (в том числе и русский), по многим своим параметрам ещё не дотягивает до уровня экономического, социального и духовного развития европейской нации.

Именно через государство, через культуру, поддерживаемую им, мы (то есть все населяющие Россию народы) входили в Европу. Недаром Пушкин говорил о том, что если в России и есть что-то европейское, то это правительство. Власть в России была деспотической, самодержавной, имперской – всё так, но именно с неё всегда начиналась европеизация России, её движение к цивилизованным формам жизни. Российская государственность (и до большевиков, и после них) всегда нуждалась в глубоком реформировании, в правовом оформлении.

Но ведь не в ликвидации вообще. Сегодня мы практически начинаем с нуля, с создания заново государственного тела каждого народа, многие из которых вообще не имели или растеряли традиции самостоятельной государственной жизни.

Все рождественские дни непродых от шариков – только шарики одни, когда нету «шариков». (Из похмельного откровения Деда-Мороза Санта-Клаусу)

Автор рисунка: В. Иванов

Э. СОЛОВЬЁВ (философ)

Для меня несомненно, что Россия издревле, с киевских времён, причастна к Европе. Но не менее ясно, что она и отторгнута от Запада, отторгнута с XV – XVI вв., с момента становления той самой великодержавной российской государственности, в которой В. Межуев видит единственный гарант нашего вхождения в цивилизацию.

Парадоксальный симптом отторгнутости России от новоевропейской культуры – это концепция её особой исторической миссии. За ней кроется, на мой взгляд, глубокая тревога и страх остаться на обочине мировой истории.

Сегодня всё чаще и из самых разных уст приходится слышать: довольно заимствований и подражаний, довольно трансплантации западных идей и моделей – своеобразное культурное тело России их отторгает. Я исповедую совершенно иной взгляд. Подлинно глубокий контакт с новоевропейской культурой в нашей стране по-настоящему ещё не начался. Мы хватались либо за её секулярную догматику (за просветительскую философию XVIII и за позитивизм XIX вв.), либо за её романтическую самокритику, к которой, по строгому счёту, следует отнести и Шеллинга, и Гегеля, и Марксову критику политической экономии.

Между тем действительное призвание России давно уже состоит в том, чтобы возродить первоначальное усилие новоевропейской культуры, усилие, которое я считаю возможным обозначить как правовую идею.

Пусть погибнет мир, но восторжествует справедливость! Этот ригоризм не был воспринят ни господствующими направлениями западноевропейской философии XIX в., ни их российскими приверженцами и продолжателями.

Если у нашей страны ещё есть какая-то историческая миссия, то она состоит в том, чтобы вновь выстроить и реализовать исходно-европейское категорически императивное понимание права. Реализовать в условиях глубоко секуляризированного общества, не имея опоры ни в общепризнанных метафизических абсолютах, ни в концепте божественного права, игравшего столь важную роль в Западной Европе в эпоху Возрождения и Реформации. В этом и наша уникальная историческая задача, и, надеюсь, также наше спасение. Россию может оздоровить только такая интеллигенция, которая культивирует правосознание в себе и в других, признавая примат справедливости над состраданием и примат принуждения над насилием и ненасилием.

Ближайшая и настоятельнейшая задача в процессе сближения российской и западноевропейской культуры, по моему глубокому убеждению, состоит в том, чтобы научиться осмыслять всю окружающую социальную реальность – и этническую, и экономическую, и политическую, прежде всего, в категориях права и правоотношений.

Ещё чуть-чуть терпения, а там, глядишь, опять – вперёд и с песнями!

Авторы рисунка: П. Пярна, М Златковский

А. КАБАКОВ (писатель)

Кто же мы – азиаты, европейцы или евразийцы? По моему ощущению, мы – никто. Что содержится в любом нашем утверждении? Отрицание: мы не европейцы, что очевидно для всех, но мы и не азиаты, это тоже очевидно для всех. Мы евразийцы. Тогда я прошу ответить, кто ещё, кроме нас, относится к этой категории? Мы евразийцы – это то же самое, что мы – это мы. Кроме русских, под эту категорию никто не подпадает. Русских или (как теперь принято говорить, чтобы не давить на пятый пункт) российских. Россияне – чудовищное слово, связанное с тем, что у нас есть пятый пункт, но нет указания религии.

И вот эта самоидентификация по принципу: не те, не другие и не третьи – именно она, мне кажется, и порождает иллюзию третьего пути. Если мне кто-нибудь внятно скажет, что есть третий путь, и этот третий путь годится не только для нас, но и для любых таких же, как мы, и кто же, кого можно считать такими же, как мы, – я поверю в третий путь. Французы, англичане, немцы – все они европейцы. Японцы, китайцы, индийцы – азиаты. А мы – евразийцы? А кто, кроме нас? Значит, третий путь только русский? Это мы уже слышали.

Я не уверен в том, что есть предыдущие два. Я уверен в другом: действительно есть, как мне кажется, два типа человеческого сознания. Есть коллективный тип, об этом уже говорилось, и это связывалось с типом азиатским, есть тип индивидуалистический, это связывалось с типом западным.

И тут же всплывает всё та же Япония... О Японии я много слышал от двух людей: от не выполняющего никакой военной службы полковника Алксниса и от бывшего театрального режиссёра Кургиняна. Оба они в спорах с воплощением Сатаны с западниками говорят: ну что же вы нам всё время предлагаете капитализм по западному образцу? Есть капитализм по японскому образцу – очень хороший, душевный, коллективистский, семейный такой, мягкий – очень милый капитализм. Ну очень хороший – и нам такой подходит...

Причём когда в беседе с одним из них, с Кургиняном, я попытался выяснить, чем именно он нам подходит, в конце концов упёрлось в то, что японский рабочий получает гораздо меньше американского и доволен. Следовательно, нам нужно быть довольными тем более: Япония для нас образец, и всё у нас будет хорошо, зато не так разбогатеем, как Запад, сохраним хорошие отношения друг с другом...

Я думаю, что существование идеи коллективистского построения жизни в нашей стране объясняется просто: влиянием коллективистских восточных обществ. География действительно сыграла очень дурную шутку с нашей историей. Коллективистское влияние было сильно разбавленным. Оно было сильно разбавлено западным индивидуалистическим влиянием, и эти влияния начали воевать друг с другом.

К ужасу нашему, к нашей беде в ходе строительства империи произошло то, что эти влияния ещё и локализовались территориально. То есть у нас есть чисто восточные (в религиозном смысле, в традиционном смысле) части страны, есть более западные, есть чисто западные и так далее.

Вот почему я думаю, что нам Япония никакой не пример и не указ. У них общество мононациональное, и внутрь этого общества проникли какие-то чисто утилитарные идеи западного индивидуалистического общества. Они, может быть, раскололи сознание отдельного человека, но не общество в политическом смысле. А у нас общество смешанное, и говорить, что мы должны посмотреть на Восток, – это странно.

...И потом, у нас, в отличие от Японии, власть коллектива над личностью, власть общины над индивидуальностью – это не что иное, как власть троечников над отличниками. Любой человек, который учился в средней школе, знает, что такое власть троечников над отличником. Советская власть ради того, собственно, и была создана.

Автор рисунка: В. Богорад

В. С. СТЁПИН (философ)

Проблему «Запад – Россия – Восток» при чисто формальном подходе трудно осмыслить. Но она осмысливается, если учесть взаимодействие разных типов цивилизационного развития и разных типов культур.

Я соглашусь со всеми, кто говорил об интенсификации взаимодействия культур в современном мире, об их перемешивании. Это перемешивание началось ещё в прошлом столетии благодаря экспансии техногенной цивилизации. Часто она вытесняла, ограничивала или просто переваривала различные культурные традиции.

Догоняющие модернизации, основанные на заимствовании фрагментов техногенной культуры и трансплантации её достижений в социальное тело России – это уже ставший привычным и повторяемый Россией метод развития, по-видимому, себя исчерпал. Исчерпал, потому что сама техногенная цивилизация сейчас осуществляет радикальный поворот к принципиально новому типу развития, потому что она сама исчерпала резервы своего роста, о чём свидетельствуют многочисленные глобальные проблемы и кризисы. Речь идёт и об экологической катастрофе, и о гигантском эксперименте над человеческой телесностью, поставленном в планетарном масштабе техногенным развитием.

Сегодня проблема выживания требует изменения многих ценностей и структур, характерных для техногенного развития. Вместе с тем внутри этого развития намечаются точки роста новых структур и отношений человека к миру. Я обозначу две из них. Первая – это взаимодействие культур при их перемешивании, поиск стратегии ненасилия. Вторая точка – новый тип научно-технического развития, связанный с освоением синергетических объектов, с появлением соответствующих им типов технического проектирования и научной рациональности. Можно показать, что здесь возникают совершенно нетрадиционные стратегии, потому что с синэргетическими объектами нельзя насильственно экспериментировать. Любое действие с таким объектом превращает человека в его особый компонент. И тогда имеешь дело уже не с внеположным объектом, а с особой человекоразмерной системой...

Сегодня все говорят о новом планетарном сообществе, о диалоге культур, о становлении новых типов коммуникации, о необходимости новых стратегий взаимодействия с природой. Всё это – аспекты принципиально нового типа цивилизационного развития. О нём мы ещё очень мало знаем. Но если техногенная цивилизация заканчивает свою историю и перерастает в принципиально иной тип цивилизационного развития, то тогда меняется и старая проблема Восток – Запад. Она трансформируется в какую-то иную.

Глобальный цивилизационный контекст требует поставить ещё один вопрос. Целесообразно ли сегодня ориентироваться на западный опыт? И можем ли мы этот опыт освоить в те исторически кратчайшие сроки, которые определены процессом становления нового типа цивилизованного развития?

Сможем ли мы, не повторяя основных стадий первоначального накопления и индустриального капитализма, сразу воспринять и утвердить образцы либеральной, социально ориентированной экономики современного Запада? Ведь эта экономика требует особой культуры, тех правовых норм и нравственных императивов, которые складывались на протяжении веков и вошли в глубинные менталитеты людей западной культуры. У нас этого нет.

Как мы можем начать этот процесс? Не исключено, что пока у нас будут идти новые эксперименты, передовые страны опять уйдут вперёд, и снова мы окажемся на обочине истории, причём с колоссально возросшими с отсчётом от сегодняшних потерями.

Фрагменты дискуссии со страниц
журнала «Вопросы философии»

• Журнал «Социум»
• 1993 год
• №25

Ещё в главе «Гражданин - государство - мир»:

Путь сей краток есть...

Россия и Запад: взаимодействие культур