Природу нельзя отменить, как бы этого ни хотели политики (о прошлом и будущем русского крестьянина)
«...Работою спешить должно»
Исторический центр России располагается в зоне, не самой благоприятной для земледелия: худородные почвы и неблагоприятный климат. Поэтому на протяжении многих веков земледелец находился в ситуации, когда на соблюдение необходимых требований агрикультуры просто не хватало времени. Неудивительно, что в течение по крайней мере четырёх столетий (примерно с конца XV века) средняя урожайность в этом огромнейшем регионе была поразительно низкой: от 3 до 5 центнеров с десятины. Редко, очень редко урожаи доходили до 10-12 центнеров.
Максимум, что мог сделать крестьянин, – вспахать озимь два-три раза, дважды проборонить кое-что из яровых, многократно проборонить и... всё. На эти работы в господском хозяйстве, где было много рабочей силы, в XVIII веке затрачивалось около 50 человеко-дней на десятину озимого и ярового в целом (от сева до жатвы). В то же время сам крестьянин, имея семью как минимум из четырёх человек, располагая временем, определённым нашей природой в 130 рабочих дней, мог потратить всего лишь около 30 дней на десятину.
Драматизм состоял в том, что если крестьянин хотел получить урожай не ниже господского (5-6 ц/га), то должен был вложить в эти 30 рабочих дней массу труда, равную 50 человеко-дням. Совершить это он мог только путём чрезвычайного напряжения всех сил семьи, включая детей. Крестьянину на западе Европы, конечно, ни в средневековье, ни в новое время такого напряжения сил не требовалось, ибо сезон работ был там гораздо больше.
Вот что писал русский агроном XVIII века И. Коков: «У нас... лето бывает короткое и вся работа в поле летом отправляется... В южных странах Европы, например в Англии, под ярь и зимою пахать могут, а озимь осенью в октябре, в ноябре сеять. Поэтому у нас ещё больше, нежели в других местах, работою спешить должно». За этими скупыми, сдержанными оценками скрывается громадная разница и в возможностях земледелия, и в укладе жизни крестьян, и в культуре и так далее.
Только зная это, можно понять, например, почему в XVIII веке при земельном просторе, отсутствии скученности земледелия в Нечерноземье и заокских землях обеспеченность пашней достигала всего трёх десятин на мужскую душу, а обрабатывал фактически русский крестьянин и того меньше – 50-60% этой пашни, включая пар. Ведь если бы он обрабатывал всю землю, то на десятину посева пришлось бы потратить из общего бюджета времени в 130 дней всего около 15 рабочих дней. А это означало настолько примитивную при тогдашней технике обработку пашни, что могло поставить под угрозу даже получение семян.
Правда, эта горестная ситуация долгие века оборачивалась и некоторым благом. Ведь часть неиспользованной пашни могла отдыхать, зарастая в перелог. Тем самым вплоть до начала XIX века на крестьянских полях Нечерноземья (да и не только на них) поддерживался хоть какой-то минимум плодородия.
.jpg)
Окликнутость прошлым – крест местным жертвам раскулачивания. Автор фото: В. Корнюшин
Бескормица и неурожай
Конечно, на всё это можно возразить: а зачем стараться многократно пахать поле и тому подобное, когда можно удобрять его навозом и получать большие урожаи?! И это справедливо. Но всё дело в том, что навозного удобрения, как это ни странно, в России всегда остро не хватало. Пашня крестьянина удобрялась, как правило, лишь один раз в 9-15 лет.
Причина проста – отсутствие кормов. У многих мучения с кормом начинались уже с весны. Только скотина поднаберёт силы на весенней луговой траве, а уже нужно запускать луга для будущего сенокоса. Скот на недолгое время переводили на паровое поле. Но ведь и его где-то 10-15 июня надо унавозить и начинать пахать. И вот лето красное на улице, а скот без лучшего корма пасётся по оврагам, перелескам, пока не перейдёт на озимое, а потом и яровое жнивьё и отаву.
Самое же главное – короткий срок заготовки сена. В Нечерноземье он был всего 20-30 дней. Пора сенокоса – это пора отчаянного напряжения всех сил, но редко какому крестьянскому двору (в среднем 8 человек) удавалось заготовить более 300 пудов.
В нынешнем индивидуальном хозяйстве, если оно обходится без комбикормов или хлеба, корове необходимо примерно 120-150 пудов сена. А вот в XVIII веке считалось идеальным, если корова имела на 200 суток около 100 пудов, а лошадь – около 160 пудов. Практически же крестьянин в XVI–XVIII веках мог израсходовать на корову лишь около 30–50 пудов сена, на лошадь – около 60-80 пудов и так далее.
Отсюда складывалась многовековая традиция: основной корм скоту – это солома, мякина, охвостье, то есть так называемый гумённый корм. Конечно, и в Голландии, и в Германии солома (яровая) тоже была кормом. Но там это был лишь один из видов корма наряду с сеном, сочными кормами (корнеплодами, капустой и тому подобным). У нас же солома, причём не только яровая, но и грубая солома – главный корм. В итоге скот худел, болел и часто погибал.
Особенно трагична была ситуация с рабочим скотом. Сильная рабочая лошадь должна была употреблять сено и фуражный овёс. По свидетельству русского агронома М. Ливанова, в конце XVIII века в Англии на рабочую лошадь расходовалось в год до 130 пудов овса. А в России в XV–XVIII веках даже в господских имениях рабочие лошади получали при стойловом содержании всего от 27 до 35 пудов невеяного овса. Крестьянская же рабочая лошадка могла рассчитывать в среднем лишь на 15-20 пудов овса.
Для русского крестьянина ранний весенний сев был всегда тяжким: надо сеять, а лошадь еле стоит. Только побыв на подножном корму, животное становилось пригодным к пахоте. А время упущено – поздний сев ставил урожай (особенно овса) под угрозу гибели от ранних осенних заморозков.
Глубокий знаток современного ему сельского хозяйства, А. Болотов писал в своё время, что многие крестьяне, имея одну негодную или две лошади, с нуждой (то есть еле-еле. – Л. М.) землю свою вспахать могут. Недаром в пору уже бурного развития капитализма в России в 1912 году в 50 губерниях страны насчитывалось до 31% безлошадных крестьян.
В силу тех же обстоятельств в России на протяжении примерно четырёх столетий в Нечерноземье практически не было товарного скотоводства. Оно было навозным, нам не столько масло, сколько скотина была нужна. Только после реформы кое-где появляется молочное животноводство.
.jpg)
Не дороже ль обходится бедствие то, о котором претило и слышать? (Овидий)
Автор рисунка: В. Чумачев
Тысячелетняя общинность
Многовековая крайне низкая урожайность, вынужденная ограниченность размеров крестьянской запашки создавали условия для существования российского общества как общества с относительно низким объёмом совокупного прибавочного продукта, то есть общества почти чисто земледельческого.
Последнее обстоятельство имело громадное значение для формирования определённого типа государственности на территории исторического ядра нашей России, вынуждая господствующий класс создавать жёсткие рычаги государственного механизма, направленного на изъятие той доли совокупного прибавочного продукта, которая шла на потребности развития самого государства и общества в целом. Именно отсюда идёт многовековая традиция деспотической власти российского самодержца, отсюда идут в конечном счёте и истоки режима крепостного права в России, суровость которого не имела аналогов в мире.
Развитие полевой барщины, создавая для крестьянина воистину невыносимые условия жизни, вызвало вместе с тем усиление жизнедеятельности общины как защитного механизма, действующего в интересах крестьян.
Примерно с конца XVI столетия возрастает демократизм общины, постепенно развиваются уравнительные тенденции, направленные прежде всего на защиту бедных, на помощь бедным за счёт зажиточной группы крестьянства. Ввиду слабого развития городов и промышленности вообще, российское общество было крайне заинтересовано в сохранении жизнедеятельности буквально каждого крестьянского двора.
Многовековой опыт вынужденного общинного сожительства крестьян-земледельцев помимо чисто производственных функций выработал целый комплекс мер для подъёма хозяйств, по тем или иным причинам впавших в разорение. Земельные переделы и поравнения, различного рода крестьянские «помочи» сохранились в России вплоть до 1917 года. Причём они уцелели, несмотря на энергичное втягивание крестьянского хозяйства со второй половины XIX века в систему капиталистических отношений. Реформа П. Столыпина проводилась в период, когда основная масса крестьянства ещё не могла существовать без общины в силу всё тех же, названных ранее, обстоятельств. Общинные уравнительные традиции существовали даже в 20-е годы вплоть до коллективизации.
Более чем тысячелетнее существование общины в России – фактор кардинально отличающий способ ведения сельского хозяйства от западной традиции. Ведь даже в Прибалтике, где сезон сельскохозяйственных работ больше, чем в России, всего лишь на 4-5 недель, общинный фактор давным-давно утратил своё значение.
Нестабильность существования индивидуального крестьянского хозяйства в России хорошо понимали и господа помещики, которые периодически помогали крестьянину ссудами, всячески стимулировали уравнительно-демократические функции общины.
Больше того, помещики всегда стремились укрупнить крестьянское хозяйство, а некоторые из них даже держали под постоянным контролем режим питания крестьян. При утвердившейся ещё с XVIII века норме расхода зерна и крупы (с учётом фуража) 24 пуда в год на взрослого человека (что по калорийности не превышало 3 тыс. ккал. в день) очень часто крестьяне сокращали норму до 1500 ккал. (12 пудов в год).
В первой половине XIX века достижения в агротехнике несколько расширили возможности крестьянина, и теперь он мог освоить и 6 десятин пашни на семью в 4 человека. Однако уровень обработки земли был по-прежнему низок, и урожайность почти не росла.
По Нечерноземью чистый сбор на душу сельского населения в конце века достигал всего лишь 18 пудов зерна (а по 13 губерниям – 14 пудов). Даже накануне войны 1914 года, когда были отличные урожаи (в среднем по стране 45 пудов с десятины), в России в целом на душу населения приходилось всего по 26 пудов.
Экспорт зерна, о котором сейчас часто вспоминают, шёл практически за счёт сокращения нормы питания. В 1888 году специальная комиссия правительства фиксировала, что и крупные, и мелкие крестьянские хозяйства вынуждены продавать свои продукты в искусственно больших размерах, не руководствуясь ни положением цен, ни уровнем собственных потребностей.
Совокупный прибавочный продукт увеличивался практически почти исключительно за счёт роста численности рабочих рук, то есть за счёт роста земледельческого населения, и путём освоения новых пространств при экстенсивном характере самого земледелия.
Таким образом, многовековой процесс колонизации всё новых и новых территорий, миграция населения на юг, восток и юго-восток были вызваны жестокой необходимостью. Там плодородие чернозёмов давало возможность резкого упрощения приёмов обработки земли, сокращения трудозатрат и тем самым существенного увеличения площади пашни, обрабатываемой одним человеком. Урожайность же при этом могла быть выше, чем в Нечерноземье.
.jpg)
Правда, все вновь осваиваемые регионы очень часто подвергались жесточайшим засухам, а это создавало резкие колебания в объёме товарной зерновой продукции. Итогом этого была относительно скромная по своим размерам средняя многолетняя урожайность и средний многолетний объём товарной продукции. Всероссийский зерновой рынок имел чрезвычайно долгий путь формирования – около двух столетий.
Жестокий дефицит времени, предназначенного на паровое трёхполье, обусловил прозябание в деревне такой отрасли, как огородничество. Поэтому издавна в Нечерноземье и заокских землях данную хозяйственную отрасль взяли на себя... города (!).
Во второй половине XVIII века здесь было уже довольно мощное торговое огородничество и садоводство, корнями уходящее в глубь веков. Столь причудливое развитие русского города отвлекало ресурсы рабочей силы от углублённой промышленной специализации.
Причины или следствия?
Необходимость постоянного участия в земледельческом производстве практически всех рабочих рук крестьянской семьи обусловила ещё с петровских времён узость рынка рабочей силы, определила в конечном итоге сезонный характер деятельности многочисленных промышленных заведений. Крайне неблагоприятные условия для роста промышленного капитала определили необычайную силу в России торгового капитала, ибо торговая прибыль долгое время была выше промышленной. Итог этих процессов – очень позднее развитие в стране капитализма.
Не следует забывать и историко-культурный аспект развития России. Ведь низкий объём совокупного прибавочного продукта определил упрощённую структуру не только государственного механизма. Он обусловил практическое отсутствие в средневековье свободной городской интеллигенции (учёных, актёров, художников и др.). Многие века функции этих разночинцев выполняла церковь.
И только в ту пору, когда государство преодолело гипертрофию церкви, её мощное влияние на культуру пошло на убыль (примерно с Петра I) и светский аспект культуры стал развиваться гораздо интенсивнее. И тем не менее резкий контраст уровня развития культуры по сравнению с Западом всё ещё оставался. Ведь первые университеты там появились в XII–XIII веках, а у нас лишь в середине XVIII века.
Фундаментальные особенности ведения крестьянского хозяйства в конечном счёте наложили свои особенности и на русский национальный характер. Прежде всего речь идёт о способности русского человека к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно протяжённый период времени всей физической и духовной потенции. Вместе с тем вечный дефицит времени, веками отсутствующая взаимосвязь между качеством земледельческих работ и урожайностью хлеба не выработали в нём ярко выраженную привычку к тщательности, аккуратности в работе и тому подобному.
Экстенсивный характер земледелия сыграл немалую роль в выработке в русском человеке лёгкости к перемене мест, извечной тяге к «подрайской землице», к «беловодью» и тому подобному, чему не в последнюю очередь обязана своей огромной территорией Россия. Наряду с этим экстенсивный характер земледелия, его рискованность умножили в нём тягу к традиционализму, укоренению привычек (хлебопашец есть раб навеки).
С другой стороны, сила общинных традиций, внутреннее ощущение грозной для общества опасности пауперизации создали почву для развития у русского человека необыкновенного чувства доброты, коллективизма, готовности к помощи, вплоть до самопожертвования.
Итак, перед нами определённый тип общества с рядом весьма существенных его особенностей. В основе их лежит специфичность крестьянского индивидуального хозяйства, обусловленная таким фундаментальным фактором, как Природа. И надо отдать себе отчёт, с чем же мы расстаёмся на крутом переломе нашей жизни. Как бы не получилось, что мы расстаёмся не с причиной (природными особенностями), а лишь со следствиями (принципами организации общества) и рано или поздно неустранённая или неучтённая причина даст о себе знать.
Природно-географический фактор мы отменить не можем, хотя несомненно, что под влиянием промышленной и технологической революции, механизации и химизации сельского хозяйства зависимость русского крестьянина от природы ослабла многократно. Но ведь эта зависимость также ослабла и для западноевропейского, и для американского фермера. Когда-то в XVIII веке немецкий крестьянин мог позволить себе кормить скот гречей, а русский крестьянин Нечерноземья с гречей пёк пироги.
И ныне машинизированный фермер Запада и машинизированный русский крестьянин по-прежнему будут работать в разных условиях: у первого сезон работ будет с февраля по декабрь, а у второго – с апреля и до половины октября.
И здесь нельзя рассуждать абстрактно что лучше: крестьянское хозяйство или колхоз. В принципе, отвлекаясь от проблем расслоения, конечно, можно допустить, что самостоятельное индивидуальное хозяйство лучше. Однако конкретный опыт многовекового хозяйствования крестьянина в неблагоприятных условиях нечерноземной России, к сожалению, делает это допущение и спорным, и рискованным.
Ныне в России взят курс не только на рыночную экономику, но и на интеграцию в будущем в общеевропейский рынок (в том числе и аграрный рынок). По сути дела, этот процесс неизбежен. Но для этого прежде всего необходимо создание условий, обеспечивающих будущему русскому фермеру возможность выдержать жёсткую конкуренцию. Это можно сделать лишь в том случае, если его производительность будет существенно выше, чем у западного фермера.
Трудно, очень трудно назвать ту отрасль сельского хозяйства, где бы фермер Западной Европы не имел бы преимуществ (в силу природно-географического фактора) и не мог оказать экономическое давление на будущего фермера Нечерноземья и некоторых других регионов.
Думается, что следует повернуться лицом к опыту Истории и особо тщательно продумать будущее российского Нечерноземья и тех регионов, где были особо живучи традиционные общинные распорядки землепользования и земледелия. Важность учёта этого опыта многократно возрастает в связи с развалом Советского Союза (а значит, и формированием более десяти самостоятельных государств и утраты былой системы разделения труда и специализации в земледелии и животноводстве). Поэтому так остра необходимость поиска наиболее эффективных путей развития сельского хозяйства Нечерноземья России.
Леонид Милов, член-корреспондент Российской Академии наук. Из «Независимой газеты»
Ещё в главе «Деревня - город - отечество»:
Природу нельзя отменить, как бы этого ни хотели политики (о прошлом и будущем русского крестьянина)