Подслушанный Фауст
Я ухожу по усталым ступеням под каменное крыльцо.
Затворяется подвальная дверь.
Передо мною – глубина темноты.
Иду на ощупь...
Приподымаю – сразу чёрными от копоти пальцами – стекло керосиновой лампы, в которой вместо фитиля – огарок свечи.
Подношу вспыхнувшую мелкими искрами спичку и – лучи «волшебного фонаря» скользят в пойманную ночь.
Теперь – полуприкрыть, как ко сну, веки, найти лёгкую дымку, сквозь которую всё вокруг предстаёт в особенном свете – углубляется, оживает...
Тихо.
Настороженно тихо...
Огонёк лампы слабо подмигивает темноте.
В песчаной нише я заметил сундук, позеленевший от заброшенности.
Подхожу.
Стук о камень стены.
Откинулась крышка.
Я открыл её.
Под крышкою медленно гибнут от сырости ветхие бумаги и книги.
При свече я стал разбирать их, и они пытались заговорить со мною.
На дне сундука – под слоем пыли – нашёлся, из другой жизни, вынырнул – длинный футляр потухшего цвета.
Футляр закрыт. Он не соглашается выдать тайну.
Лезвие моего ножа уговаривает замок – не сопротивляться.
Створки скрипят по-дверному.
Раскрылись.
На вылинявшем шёлке – гусиное перо.
К перу тесьмой привязана записка.
Порыжевшими чернилами по плотной бумаге что-то выведено.
Подношу футляр ближе к лампе-свече – неясная строка ожила надписью:
«Перо, коимъ писалъ тайный совьтникъ...»
Чернила выцвели, и имя нельзя прочесть.
В свете свечи перо золотится.
Великолепный обман зрения и чувства: будто кто-то тайный писал пером сказочно-золотой птицы.
Из подвала – широкая нора в ещё бóльшую глубину.
Оттуда тянет холодом.
Ветер – порывом – выхватил из футляра перо.
Рассыпав по стенам золотые блики, оно понеслось по воздуху, как по течению, и я нырнул в подземные ходы следом за ним.
Подвал сообщался с катакомбами – старыми каменоломнями под городом, где в бесконечной протяжённости лабиринтов – могильная сырость. Звёздами капель мерцают тяжёлые своды. По ними – зловещая геометрия трещин...
...Я бегу за унесённым ветром пером.
Оно летит, как золотая строка меж песчаными стенами.
Огонёк лампы угасает.
Стало почти неразличимо в быстром ветре перо.
Пробежав не так далеко, я остановился: лампа погасла...
Надо мною кругами понеслись летучие мыши. Зажурчал тоскливый шелест над головой.
Под ногами осколки камня. Я ощутил их обломками чьих-то усилий.
И тут – лунный свет, ослепляя, ударил молнией из ветвистой трещины в стене. Острый взрыв блеска!..
Молния осталась в глазах...
Не успев умереть в мелькнувший за плечи страх, я вжался в холодную стену.
Слепым голубем метнулась какая-то тень.
Из трещины-молнии поплыла, расширяясь, мерцающая световая волна и... забрезжил голос не старый, но и не молодой.
– Вы опять, доктор, о познаньи? – кто говорил: «Я на познаньи ставлю крест»? К тому же... помните старую песенку?
– Какую?
– Ту, которую певали у Ауэрбаха. Не притворяйтесь. Вы прекрасно помните слова:
В науках можно прок найти?
О, не надейся, не ищи.
Научным знаниям предел
Навек их сутью положен,
И только мрак на том пути,
До высших истин не дойти
Ни тем, кто книгой просвещен,
Ни тем, кто в мыслях изощрен...
– Это не песенка, а стихи. Я написал их, потом сжёг.
– Действительно, Вы правы, я, как всегда, перепутал. Путать – моя миссия. Но раз стихи попали в огонь, в стихию огня, в мою стихию – значит, Вы посвятили их мне. Не спорьте! В беседе с одним северным писателем родственник мой утверждал, что рукописи не горят. Зная, что их подслушивают, он говорил так специально, чтобы люди чаще жгли рукописи и тем самым посвящали их...
– Вам!.. – иронически досказал второй.
– Вот именно...
– Вы столь честолюбивы?
– Ну что Вы, честолюбие я перерос на тысячелетия, но видеть огонь, движение, разрушительные страсти... видеть творчество... когда вы пишите страницы бытия, хотите стать творцами себя и жизни... И, разрушив собственную пустоту, становитесь Адамом, который из мысли прямо в мир рождал – фигуры, формы, существа. Когда вы – жажда, вы – молния, вы – отражение, вы – капля, что жаждет Океана...
Но ваша жажда – круг. Вы мыслите по кругу.
За вашим кругом всё в Боге и Бог во всём.
А вы... «Тому, кто круг, исхода нет из круга».
Вы бьётесь о предел, как дети...
Меж собеседниками разделяющая минута: Молчание.
В голосе того, кто ведёт разговор, слышу долгий подземный гул, идущий из глубины звуков. Звучание это завораживает. Не могу двинуться с места, уйти. Я обречён на их беседу, будто написанную по воздуху золотым пером.
Кончилось молчание, и всё тот же голос тёмный произнёс, заклиная:
Не для сухих умов дано
Познания веретено,
Оно в кружении своем
Мотает думы всей земли,
Но тонко это волокно...
... А знаете, Фауст, – неожиданно прервал себя тёмный, – Европа началась с отброшенного строителями камня, на который по пути в Трою присел Гомер. Тот, кто разгадает камень, развяжет пояс пространства. А кто разгадает череп в руке печального принца, тому наградой – ось тишины между добром и злом...
– Опять искушаете, – ответом отнёсся к тёмному второй голос.
– Нет, подёргиваю нити! – ответил тёмный и, наверное, улыбнулся.
– Послушайте, кавалер пера (Я вздрогнул), – задумывались ли Вы над тем, чем интересен Ваш метод?
.jpg)
– Чем же? – тоном прохладного удивления спросил тёмный.
– Вы искушаете тем самым, от чего хотите увести! Например, искушаете истиной... Ваш Круг Познания... движется, своенравно гнётся, вертится веретеном. Кружатся, развеваясь, обрывки мыслей. Всё мелькает. Закружишься вокруг собственной оси, запутаешься в нитях и – ты на дне колодца.
Говорите, не Вы завертели ось?.. Но Вы обрываете нити. Оборвали Нить Ариадны и... завертелся, закружился подвешенный над извилинами лабиринта человек-шут. Вечный шут с черепом в руке.
Так просто... Только посильнее дёрнуть за нить, и разум шута упадёт в бездну.
Сознайтесь, не Вы ли нитью растянули по кругу единую точку, мгновенье? Время – не Ваше ли изобретенье?..
Ответом – смех, столь же затаённый, как его обладатель. Когда смех стал глуше, снова заговорил Фауст:
– Вы ждёте, чтобы я потребовал у Круга, о который бьюсь: «Остановись!» Допустим, я произнёс заклятье бесконечности – и что Вы получите?
По договору – всего лишь душу, в которой – детство ощущений, коварство чистоты... И жажда в свой клубок вплести все нити. А Дух, нетленный, вечный Дух?
Посланец Бога в каждом из нас, лампада вечности?.. Душа – приманкою, но интересен только Дух, что кроется за нею, он так далёк, так неподвластен Вам!
Вот и стоим на грани, где противоречье перетекает в яд и яд, в количествах уменьшась, в противоядье переходит столь же плавно. Я знаю, наш договор подложный: фальшивым векселем на Дух Вы подменили договор на душу.
– Ну разве можно столь серьёзно – относиться! – разбираться! – придираться! – к чему? – к такой мелочи, как происходящее... – отвечал, явно отвлекая, теперь менее гулкий в глубину голос.
– Развейтесь, Фауст! Не угодно ли вина, и хор невидимых споёт нам про бессмертье?
Но Фауст не отступал:
– Вы разжигаете во мне волнение, желание – знать, но разжигаете, чтобы быстрее перегорело, обратилось в угли.
Пройдёт волненье, чувства охладеют, огонь погаснет. Нечем будет согреть разум, – он говорил всё тише, всё печальней, – бесчувственность, невосприимчивость – вот подлинная дьявола ловушка, паденье в замкнутый и тесный круг...
И на кругах своих оставшись без души...
С испепелённым Духом – нет, не исчезну, а постепенно стану Вашим вечным спутником, слугою, секретарём. И – под тёмным руководством – займусь чем-нибудь окончательно земным, например, буду сокращать диалоги Платона...
Снова меж ними молчание.
Каменным гнётом нависло подземелье.
Я затаил дыхание.
Ум полон, насыщен слух, только глаза тосковали.
Не вытерпел – сделал шаг к голосам, шаг, ещё шаг...
Угол зрения, расширясь, вместил – во льющемся ниоткуда, мерцающем свете – волнисто-неровное, двоящееся пространство и в нём, как сквозь магическую призму, я увидел тень... Она показалась знакомой.
В её – сидящем на камне очертании, в опущенных плечах – горечь. Одной рукой она подпирает щеку, другой держит на коленях циркуль.
Тень шевельнулась.
Заколебался её длинный старинный плащ, зазвенели у пояса ключи от прошлого и отмычки от будущего. В тишину скользнул шёпот:
Умереть, уснуть. Всё дело в смертном сне.
Что за порогом? Что нас ждёт на дне?..
Силуэт ворвался в глубину памяти.
Грустью всего мира повеяло от него.
Преодолев упрямую невозможность, я осторожно произнёс пароль теней:
– ...Молчание...
Призрак обернулся, вглядываясь в темноту. Заметил ли он меня, поверил ли, что под каменными сводами услышал земной отзвук, подобный всколыху свечи?..
– ...Молчание... – повторил я, стараясь, чтобы голос слился с тишиной и призраку казалось, что он говорит сам с собой, или с каким-нибудь другим призраком.
Я хотел в третий раз призвать Молчание, но призрак наконец тяжело поднялся с камня и двинулся в мою сторону. Он ступал по россыпи ржавых гвоздей, рассыпанных кем-то в подземелье.
Тень подходила всё ближе.
Склонённого под капюшоном лица не было видно, пока Фауст не поднял голову к невидимому в катакомбах небу и я, потрясённый, не увидел – глаза...
Глаза Фауста были –
Два живых огненных круга, в которых –
Сцепление немыслимых орбит, энергий, тонких равновесий...
Я погрузился в эти круги, утонул в их мерцающей глубине и –
Прозрел в звезды:
В чёрном от вечного горя Небе Ввысь
Треугольником вверх
Засветлела Лестница Иакова,
По ней поднимались крылатые тени,
Лёгкие, как перо голубя,
Подобные высокому органному звуку,
Они улетали в лучистую бесконечность,
Сливались со Светом..
Мне стало светло и тихо...
Видение начало гаснуть.
Фауст опустил голову к земле. Поднял из-под ног человеческий череп, наклонился над ним – углубился в мёртвые глазницы... В глубине раскрытых глазниц я услышал тихий шёпот:
Молчанье жаждет слов – Слова замрут
в молчаньи,
Тень жаждет тела – Тело будет тенью,
Хохочет горе – Зарыдает радость,
Жизнь движет к смерти — Смерть творит
рожденье.
Так мерит взмахи Маятник Земли
И в миге равновесья – Смысл Вселенной...
Ключом Тайн, подвешенным на тонкой нити, разомкнулся Гигантский Купол Вселенной. Слева и справа от Вечного Маятника остались равные меры. В тихий миг равновесья...
Я различил в темноте –
Перевёрнутое в океане Небесном.
Обратное –
Треугольником вниз –
Чёрное отражение Лестницы Света.
От него веяло ужасом:
По Чёрному отражению
Тени падали,
Как мёртвые птицы...
К мрачной воронке тёмного конуса,
Рдеющей, как жерло вулкана,
Озарённый пламенем ада,
Я увидел, как со дна поднимается –
Дымная чернокрылая тень,
Смуглый двоящийся облик...
В сжатых губах – острая, как скала, гордость. От каждой черты веющий холод и жуткие глаза, устремлённые в глубину, как глазницы рогатого черепа.
Нечто тёмное, властное, из глазниц исходящее, не позволяло смотреть и одновременно мучительно звало мои глаза.
Я прикрыл изнемогающие, вздрагивающие веки. Что-то, что сильнее слов, упало в мерцающий воздух.
В угасающий ритм стеснилось дыхание, когда к стенам подземелья приникла новая, непривычная слуху тишина.
В Абсолютной тишине я услышал, как в глубоком колодце три старые матери-парки тихо запели...
Голос их слышен до дна Океана...
Он покачивает, как в колыбели.
Он поёт о том, что
Вертится Веретено,
Что оборваны нити...
Гулкий звук древней взывающей песни проник в уши.
Тело стало столь лёгким, как если бы не было его.
Гулкий звук нарастал.
Он забился о стены гигантской невидимой птицей.
Трещины сводов прорезались молнией. Посыпались камни...
Затряслись своды...
Земляной пол подземелья, покачнувшись, ушёл из-под ног.
Потеряв равновесие.
Я полетел в бездну.
Озарилась глубина.
С высоты головокружительного полёта
я увидел –
На дне падения –
Тёмный конус, мрак притяжения. Объятый холодом,
Я летел –
В стонах седой, взывающей бури.
Во мне всё кружилось и падало.
Но, собрав весь свой свет, всю волю,
Я напрягся ввысь И, восстановив равновесье, –
Повис на оборванной нити...
Нить натянулась...
Завертелась с бешеной быстротой,
Перед глазами замелькало,
Будто бледные кони помчались по кругу.
Из мрачной бездны ужаса –
Тяжёлым свинцовым эхом загремели слова:
«Конус зияет!
Ты летишь к нему и я – за тобой...
Идём вниз, лицом вниз!..»
Понимая, что погибаю,
Я закрыл широко раскрытые глаза,
Последним усилием погасил
тёмный голос,
Воскресил тишину –
Стал как зов, как молитва –
И, почувствовав светлую боль,
Всем собою услышал –
С Недосягаемой Высоты –
Голос чистого Света.
Голос пел существа и миры,
Достигал немыслимых глубин,
Размыкал круги безнадёжности,
Связывал нити...
Вращение замедлилось...
Ослабло натяжение.
Лёгкий шелест крыльев пробежал
по моему лицу.
Я разъял веки.
В наставшей вокруг – невесомой,
как прозрачное крыло,
Тишине –
Золотым следом кометы –
Падал сияющий Свет.
Глубина проросла Высотой.
– Мой договор!.. – сказал со дна, из злой щели, Мефистофель, – ...договор... – повторило из тёмного конуса эхо.
Как со стороны – я увидел себя – распятым на оборванной нити. Руки мои соединены за спиной, правая нога заложена за левую.
Я покачиваюсь в мировом пространстве, как на медленном маятнике.
Надо мною плывёт вокруг Тишины –
Тяжёлый каменный шар Земли.
Шар земной огромен...
Я почувствовал –
Это он напрягает нить моего равновесия,
Он зовёт меня.
Мой медленный Маятник дрогнул
нитью,
Привязанной к Небу.
Над головою снова понеслось –
Нарастающим ветром – движенье.
Я полетел –
Навстречу Земному шару.
Приблизились моря, океаны,
Острые скалы горных хребтов...
Последний, сближающий миг
Сквозь облака –
Вспышка!
Удар в сердце...
Боль, стон –
Всё исчезло –
Оказавшись вновь в тишине темноты,
я подумал:
– Огромный шар Земли ударился в грудь, и она не рассыпалась в прах?..
Не сгорела?..
И тут я понял, что в космической метаморфозе столкновения Земной шар, став малым, как точка, вошёл в меня, весь исчез в моём сердце.
Сердце поглотило Гигантскую Землю...
Как только я ощутил сердцем Планету,
С Высоты, откуда видно всё,
Сияющий Свет осветил
Раскрывшееся во мне подземелье
И на дне его – драгоценный
Краеугольный камень:
В каждой грани камня
Отразилось всё Творение...
Вглядевшись в Краеугольный кристалл,
Солнечным сплетением горящий в груди,
Я увидел –
Звёздное тело Земли.
Оно было...
Как череп Гомера,
Который Гамлет некогда принял
За череп шута.
.jpg)
Станислав Айдинян
Ещё в главе «При свечах»:
Подслушанный Фауст