Почему опустился занавес
Издержки культа бедности
Николай Бердяев некогда писал, что «самый большой парадокс в судьбе России и русской революции в том, что либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным русским традициям, русским исканиям универсальной социальной правды, принятой максималистически, и русским методам управления и властвования насилием».
По Бердяеву, истоки крушения либерализма заключались в отчуждении национального сознания от буржуазных категорий, в стойком неприятии им ценностей и символов буржуазного мира. Вывод этот представляется достаточно убедительным. Об антибуржуазности русского народа очень много говорилось и до революции, а некоторые политические деятели (например, Пётр Столыпин) считали подобное положение чрезвычайно опасным.
Богатство и зло в представлениях большинства россиян всегда существовали нераздельно. Аскеты, нищие, сирые на протяжении веков вызывали сочувствие и больше симпатий, чем те, кто непростым и нелёгким повседневным трудом добивался материального благополучия. Россия оставалась той удивительной страной, где быть нищим считалось незазорно, где бедность возводилась чуть ли не в ранг общественной добродетели.
В русских народных сказках, например, образ богача часто рисуется тёмными красками. В литературе прошлого трудно найти произведение, в котором торговец или промышленник, не говоря уже о банкире, выступал бы положительным персонажем.
Исстари у нас больше ценились знатность рода, христианское благочестие, успешная государственная карьера, нежели богатство или коммерческий успех. Как с горечью писал известный экономист Иван Озеров, «русское общество в вопросе индустриализации России стояло на очень низком уровне! Русское общество жило дворянской моралью – подальше от промышленности – это-де дело нечистое и недостойное каждого интеллигента. А сидеть играть в карты, попивать при этом и ругать правительство – вот настоящее занятие мыслящего интеллигента!»
Не будем углубляться в причины, сформировавшие подобный нравственный климат общества, его менталитет. Они – следствие специфических особенностей развития государства и народа во времени и пространстве. Однако и полностью обойти эту проблему нельзя, поскольку в ней сфокусировано многое из того, что в конечном счёте определило не только поражение буржуазии, её делового мира, но и горькую судьбу России.
Промышленники в крестьянском море
Государственная власть в силу объективных потребностей империи уделяла особое внимание развитию транспорта и промышленности, но её аграрная политика отличалась стойким консерватизмом. Даже после отмены крепостного права, когда стали происходить огромные сдвиги в индустриализации страны (в конце XIX века по темпам ежегодного прироста промышленной продукции Россия занимала лидирующее положение в мире), сельскохозяйственный сектор менялся очень медленно.
Здесь преобладали малоэффективные формы производства, скованные рутинным общинным землеустройством. Крестьянская община, этот пережиточный институт средневековья, базировалась на уравнительных принципах. Крестьянин-общинник был лишён (об этом столько уже говорено) главного средства производства – земли, находившейся в коллективном владении. Община, позволяла землепашцу выжить, исключала возможность проявить значительную хозяйственную инициативу и не давала ему вырасти в агрария-предпринимателя.
Пётр Струве писал в 1918 году: «Крушение государственности и глубокое повреждение культуры, принесённые революцией, произошли не оттого, что у нас было много промышленного и вообще городского пролетариата в точном смысле, а оттого, что наш крестьянин не стал собственником-буржуа, каким должен быть всякий культурный мелкий землевладелец, сидящий на своей земле и ведущий своё хозяйство. У нас боялись развести сельский пролетариат и из-за этого страха не сумели создать сельской буржуазии».
Диагноз Струве был верен. При всех достижениях промышленности крупная индустрия, а в более широком смысле и вся буржуазно-либеральная цивилизация в России, всегда оставались лишь островками в чуждом, безбрежном крестьянском море.
Несоответствие новейших организационно-структурных форм капитализма с отсталым сельским хозяйством осознавалось предпринимателями, вызывало у них беспокойство. Например, Савва Морозов сетовал, что положение промышленника в крестьянской стране очень ненадёжно. О том же писали газеты и журналы (правда, весьма немногие). Застывшая в агрессивной бедности деревня таила в себе огромную опасность для всего народно-хозяйственного развития.
.jpg)
От топора зовите Русь!
Смелая и отчаянная попытка изменить аномальное положение была предпринята, как известно, Петром Столыпиным при деятельной поддержке Царя Николая II. Выдвигая программу преобразования землевладения и землепользования на принципах частной собственности, «сильный премьер» никакими оригинальными идеями не пользовался. Он лишь нашёл в себе мужество приступить к непопулярным мерам, имевшим целью создание на селе крепкого хозяина-владельца, не подверженного разрушительным радикальным устремлениям.
Столыпинские реформы – последняя возможность удержать империю на эволюционном пути. Однако курс преобразований хозяйственного уклада был встречен нападками и улюлюканием не только в среде революционеров-нигилистов, но и теми, кто относился к состоятельным кругам общества. Ещё не успела реформа развернуться, а уже отовсюду зазвучали голоса о её провале.
Суть столыпинских нововведений (вопреки до сих пор бытующим представлениям) не сводилась к механическому разрушению общины и созданию лишь определённого количества самостоятельных хозяйственных единиц, подсчётом которых исследователи (особенно советские) занимались до изнеможения многие десятилетия. Задача была значительно масштабней: создать новый культурно-психологический тип крестьянина, имеющего желание, знания и способности вести собственное дело на своей земле.
Но не такого, кто ковыряет дедовским инвентарём и стародавними методами землю, получая скудные средства пропитания, а такого, кто способен организовать аграрное производство, стабильно нацеленное на рынок. Создание массы подобных фермеров образовало бы естественную и прочную основу либерально-буржуазной трансформации России.
Собственник, хозяин – всегда сторонник законности и порядка. Он ответственен в решениях и поступках, так как в случае неудачи рискует всем своим делом, личным имуществом. Ему чуждо желание безоглядно сокрушить окружающий мир, улучшить который он стремится лишь законными средствам. И история мирового сообщества свидетельствует: чем выше уровень благосостояния государства, тем оно устойчивей, тем меньше оно подвержено внутренним социальным потрясениям. Основу благосостояния везде и всегда составляет именно личная или частная собственность (в различных формах). Столыпинская реформа опоздала и, образно говоря, Россия не успела занять своё место в экспрессе, уносившем многие другие страны и народы в будущее.
Толстосумы и «благородные»
Это опоздание лишало исторической перспективы буржуазию. Новые хозяева жизни стали заложниками прошлого. Утверждение предпринимателей в различных областях хозяйственной деятельности так и не сделало их главной общественной силой. Российская империя и в начале XX века сохраняла многие черты старой дворянской вотчины, где главные рычаги управления находились в руках первого («благородного») сословия и генетически с ним связанной бюрократии. Дворянская спесь и корпоративные предрассудки определяли отношение к деловым людям не только в народной гуще, но и в кругах так называемого «образованного общества».
Даже тогда, когда приходилось идти на поклон к купцу, промышленнику или банкиру, людям с «родовитой генеалогией» трудно было преодолевать устоявшиеся психологические барьеры. Вне деловой сферы, в повседневной жизни, контактов и общения между «менялами», «аршинниками», «парвеню» и «благородными господами» было очень мало. И если в провинции эта пропасть лишь ощущалась, то в крупных городах, особенно в Петербурге, подобное отчуждение было непреложным правилом жизни.
В респектабельных офисах фирм можно было встретить рядом с купцами, «осколками бюрократии» и различными «биржевыми зайцами», сколотившими состояние удачными операциями с ценными бумагами, и «сиятельных особ», носителей громких дворянских фамилий, и владельцев родовых титулов, занимавших директорские кресла, места членов наблюдательных советов. В рамках отдельных компаний они, акционеры и администраторы, были объединены общностью экономических интересов. Но как только заканчивались заседания правления, совета или очередное собрание пайщиков или акционеров, все эти маленькие сообщества распадались.
Крупному финансовому дельцу, не имевшему «хорошей генеалогии», легче было заработать очередной миллион или учредить компанию, чем получить приглашение на обед в аристократический особняк с родовым гербом на фасаде. Значительно сильней дворянская спесь проявлялась у тех, кто имел средства, часто получаемые как раз от удачного коммерческого сотрудничества именно с «безродными личностями» и во многих случаях благодаря им. До самого конца его существования в высшем обществе России сохранились подобные предрассудки. Скажем, женитьбу обедневшего аристократа на богатой купеческой дочери сплошь и рядом расценивали как мезальянс, который можно было понять (жить-то надо), но который не могли принять.
Своеобразная общественная ущемлённость предпринимателей сказывалась на их социальном мироощущении. Многие из них, утвердившись в деловом мире, принимали «правила игры» архаичной сословной системы и сами домогались чинов, званий и дворянского статуса. Этот внутренний разлом предпринимательской среды мешал процессу её универсальной консолидации. Она не смогла стать творцом новой социальной действительности, силой, открыто отвергающей отжившие юридические и правовые нормы, традиции и представления, мешавшие движению вперёд не только экономической жизни, но и жизни общества в целом.
Надо заметить, что предпринимателей, особенно крупных, было в России не столь уж много. В начале XX века налоговой инспекцией была проведена кропотливая регистрация всех юридических и физических лиц, имевших доход свыше тысячи рулей. И оказалось, что количество таковых не превышало 0,5% населения, составлявшего тогда около 150 миллионов человек. Действительно, крупные доходы капиталистического характера имела незначительная группа – менее 15 тысячи лиц. Одних этих данных достаточно, чтобы судить о том, насколько ограниченным был внутренний потенциал для капиталистической эволюции.
.jpg)
Капитализм не стал в России народным, демократическим, и финансовая результативность деятельности той или иной компании не затрагивала сколько-нибудь значительные слои населения. Между тем не только количество компаний, банков и бирж свидетельствует о прочности капитализма (эти структуры в конце XIX – начале XX веков множились с невероятной быстротой). О ней в несравненно большей степени должна говорить широта приобщения населения к различным формам предпринимательства.
Человеку необходимо иметь возможность посредством владения ценной бумагой стать хоть и мелким, но совладельцем крупного дела. Без подобной сопряжённости интересов «капитанов профита», простых «матросов» и «пассажиров» очень мало надежд на то, что «корабль бизнеса» уплывёт далеко. Отсутствие подобной внутренней связи было важной, если не важнейшей, причиной неудачи создания капитализма в России.
Нерешённые задачи
Несправедливо сводить всё к вине предпринимателей, но нельзя и не признать, что деловые люди слишком мало сделали для изменения антибуржуазных настроений. Да, они строили богадельни, школы, приюты, церкви; выделяли огромные средства на университеты, музеи, библиотеки, театры, картинные галереи. Об этом сейчас много пишут. Читая иные современные публикации, невольно приходишь к выводу, что деловой человек в России только и был озабочен тем, как бы побыстрей истратить свой капитал на цели благотворения. Но всё-таки предпринимателя предпринимателем делает лишь целенаправленное и последовательное экономическое созидание.
Творцом в первую очередь он выступает именно в этой сфере, где и реализует свои способности, свой интеллектуальный потенциал. Здесь требовались решимость, знание рыночной конъюнктуры, трезвый расчёт, умение видеть перспективу. Деловой мир – жестокая гонка и борьба, но обязательно нацеленная на успех. На авансцене этого грандиозного действа часто меняются персонажи и на смену тем, кто опоздал, замешкался или растерялся, неизбежно приходят другие, а бывшие лидеры скатываются к аутсайдерам. Но сюжет может вообще внезапно оборваться под воздействием сторонних факторов, если не будет заинтересованного зрителя. Если же «зрительный зал» затаился во враждебной тишине и уже звучат злобные и негодующие крики, то очень мало шансов на то, что дело дойдёт до следующего акта действа.
Отечественные бизнесмены не смогли решить две взаимосвязанные задачи, в результате чего над их миром опустился занавес. Во-первых, переломить общественные настроения и доказать перспективность своих усилий и забот (публика часто видела лишь раздражающий блеск миллионов). Скажем, в России было всего лишь несколько периодических изданий, которые открыто и последовательно популяризировали идеи капиталистической модернизации страны.
Случаев инвестирования крупных средств в издательское дело с коммерчески-просветительскими целями практически не было. Во-вторых, у российских бизнесменов не хватало здорового тщеславия утвердить себя в качестве представителей новой общественной силы, не придававшей значения архаичным структурам и нормам жизни. Иными словами, они не смогли стать законодателями моды на новую, как сказали бы сегодня, ментальность. Мало того, в своих оценках, суждениях и воззрениях они зачастую смыкались с теми, кто не хотел никаких перемен. Российским предпринимателям дорого пришлось заплатить за элементы вялости в историческом самоутверждении...
Будем откровенны
Ничто и никогда в истории не повторяется досконально, но перекличка событий несомненно имеет место. Сейчас, когда на руинах того, что когда-то называлось Российской империей, а затем СССР, люди мечтают создать общество здравого смысла – трагический опыт былого достоин внимательного анализа. Трудно, однако, верить в успех, если до сих пор у нас практически остаются в тени задачи развития мелкой собственности и мелкого производства.
Увы, наше внимание больше сфокусировано на другом – на формах и структурах, по сути своей неспособных осуществить самостоятельно полный прорыв из прошлого в будущее. Банки, биржи, различные финансовые ассоциации, концерны – эти чрезвычайно важные звенья любой развитой экономической системы – в нашем случае не могут дать стопроцентный импульс для самой широкой деловой активности.
.jpg)
По обилию банков мы вошли в число ведущих демократических стран. Но только лишь их наличие и множество не может обеспечить надёжного производственно-хозяйственного, а следовательно, и общественного будущего. Кстати, к 1917 году в России насчитывалось всего около пятидесяти банков и несколько сот обществ взаимного кредита, которые наряду с развитой сетью государственного кредита обеспечивали потребности частнокапиталистической экономики. Сегодня банков в десятки раз больше, а экономика находится в состоянии аховом. Давайте скажем откровенно: капитализм с банка не начинается; его появление знаменует не начало, а некий уже пройденный этап развития. То же самое касается и биржи, особенно фондовой.
Ростки нового и надёжного частновладельческого хозяйственного уклада возникают не в сфере этих (в наших условиях чисто искусственных) образований, а там, где «пашут, сеют и жнут». К сожалению, здесь-то прогресса почти и не видно. Те, кто хочет работать на земле, учредить ремесленное или кустарное производство, организовать извозный промысел или открыть лавочку, сталкиваются со всевозможными препятствиями. Сюда, если мы хотим стабильной экономики, должна быть направлена забота власти, называющей себя демократической; именно сюда должны перетекать государственные кредиты и капиталовложения.
Если же время будет упущено и у людей, истосковавшихся по собственному, доступному и желанному для них делу, опустятся руки, то никакие школы маркетинга и менеджмента, деловые клубы и банковские ассоциации не поднимут общество на уровень современной цивилизации. В океане нищеты, люмпенизированности, хаоса и озлобленности редкие островки деловой жизни и благополучия исчезнут без следа, как это уже было в нашей истории. Не дай Бог, чтобы занавес опустился снова.
Александр Боханов. Из газеты «Былое»
Ещё в главе «Наука - политика - практика»:
Четырежды обиженный в поисках себя самого
Почему опустился занавес