Петербург, каким его увидел парижанин (перевод рукописи)

Сострадательной незнакомке, которая согласилась бы рассеять мои сомнения, я почтительно посвящаю эти строки.

Наивный путешественник, вообразивший, что с остановкой поезда на Варшавском вокзале он действительно прибыл к месту своего назначения, оказался бы жертвой иллюзии. Правда, он у цели своего путешествия, но ему предстоит ещё большая прогулка пешком, прежде чем он доберётся до выхода.

За исключением, может быть, норд-экспресса, все русские поезда останавливаются обыкновенно за несколько вёрст от вокзала потому, что эти вокзалы построены не в ширину, как на Западе, а в длину... Путешественник, выходя из Варшавского вокзала, находится если и не в Варшаве, то, во всяком случае, и не в Петербурге, ибо прилегающие к вокзалу улицы не дают никакого представления о том, где вы находитесь...

Я всегда, но тщетно, старался разрешить следующую загадку: почему вокзалы городов Восточной Европы, будь то Петербург, Белград, София или хотя бы только Мустафа-Паша, с которым я познакомился при весьма трагических обстоятельствах во время Балканской войны, почему эти вокзалы всегда так отдалены от города?

Петербург – самая дождливая и холодная столица Европы, а между тем в нём встречаются, главным образом, открытые пролётки и санки. Я, конечно, понимаю, что эти санки придают городу, покрытому белой пеленой, весьма живописный вид, тем не менее они не защищают от непогоды и ветра, а один только Бог ведает, как бывают иногда жестоки петербургские ветры!

Хотя я и рискую навлечь на себя негодование Петербургского Городского Управления, я всё же должен признаться, что город этот освещён весьма слабо. И, несмотря на это обстоятельство, все наёмные экипажи ездят по улицам без фонарей.

Если вы возразите мне, что Париж в некоторых своих кварталах заслуживает громкого названия «светоча мира» лишь в переносном смысле, я отвечу, что именно потому-то наши экипажи и снабжены фонарями; в Петербурге же одним автомобилям разрешено зажигать свои рефлекторы, благодаря чему получается такой курьёз: из-за темноты не видно экипажа, автомобиля же не увидите потому, что он вас ослепляет!

Говорят, что Петербург половину года освещается даром, дневным светом. Но прекрасные, восхитительные белые ночи, являющиеся предметом такого энтузиазма для сентиментального путешественника, тяжело отзываются на здоровье тех, кто любит поспать: для защиты от света у него нет плотно прикрывающихся ставень, которые имеются во всех домах Западной Европы; существующие занавеси, как бы они ни были толсты, защищают далеко не в совершенной степени...

«Я въехал в Россию верхом на коне». Художник Г. Доре

Иностранец, живущий в Петербурге и не имеющий мундира, чувствует себя немного униженным. Если некоторые русские и не носят мундира каждый день, то большинство надевает в торжественных случаях мундиры роскошные и увешанные сплошь орденами и регалиями. Англичанин, говоря о французе, замечает: это господин, который ест лягушек и всегда имеет в петлице ленточку какого-нибудь ордена. Я ничего не говорю о лягушках, что же касается орденов, то я протестую, видимо, говорившие англичане никогда не бывали в России.

Между тем есть человек, который не носит мундира и к которому я не испытываю ни малейшего сострадания. Этот человек – хозяин ночных ресторанов. Что можно там получить на наши скромные французские деньги! Наиболее доходной статьёй ресторана являются, по-видимому, разнообразные закуски. Абсолютно недоступные по цене, они одни способны в один вечер опустошить карман любого парижского рантье. «C'est de la belle ouvrage» (1), – сказал бы Гаврош.

Француз уверяет, что если деньги имеют плоскую форму, то это для того сделано, чтобы их легче можно было бы ставить стопочкой; русский же, очевидно, находит, что если они круглы, то только для того, чтобы лучше могли катиться. И они катятся, катятся, катятся... во всех слоях общества.

Вот пример из числа многих: я знал одного торговца мебелью, который однажды пришёл просить у меня 200 рублей для неотложной оплаты какого-то векселя. Он уверял, что это был крайний срок... Вечером я встретил его пьющим шампанское в ночном ресторане в обществе декоративной особы, сверкающей бриллиантами.

Я поздоровался с ним, и он объявил мне слегка покровительственным тоном, что намерен провести остаток ночи в другом ресторане и что, конечно, завтра не преминёт присутствовать в ложе на первом представлении новой оперетты. Я пожалел на минуту об участи моих 200 рублей, но, тем не менее, он мне страшно импонировал...

Впрочем, буду откровенен. Мне нравится это презрение к деньгам, проявляющееся у русских в такой высокой степени. Человек, у которого такое громадное пренебрежение, такой широкий размах сказочного богатыря, может иметь все недостатки мира, – он никогда не будет мелочным. И такой комплимент в наш денежный век далеко не банален.

Русский человек является самым галантным по отношению к женщине. Он проявляет очаровательную и почтительную вежливость, которая заставляет нас, французов, вспоминать о нашем блестящем XVIII веке и которую мы так редко теперь встречаем в нашем столь интернационализированном и взбудораженном Париже, где мы, французы, не чувствуем уже себя дома и принуждены, чтобы понимать жителей Парижа, изучать все языки мира.

Очень красив и изящен русский обычай целовать руку хозяйки дома после обеда. Этот жест русский исполняет с большой грацией, и приходится сожалеть, что привычка целовать руку дамы, привычка, возникшая впервые во Франции, заменена ныне сухим мужским shake hand (2), который следовало бы предоставить суфражисткам.

Русский человек – самый галантный по отношению к женщине. Он проявляет очаровательную и почтительную вежливость, которая заставляет нас, французов, вспоминать о нашем блестящем XVIII веке. Художник А. Бржезицкая

Отмечая петербургские впечатления, нельзя не упомянуть одного из них, которое больше всего поражает иностранца, зарождая в нём чувства, совершенно различные, в зависимости от того, к какой нации он принадлежит. Вы, конечно, угадали, что я имею в виду русскую армию.

Я говорю об этом без всякой лести и вполне искренно выражаю свою мысль. Я видел войска всех европейских государств, но не видел солдата, прекраснее русского. Сильный, высокого роста, он, тем не менее, сохраняет большую гибкость, а его плавная и медленная походка довершает гармонию. Это живой человек, а не деревянный солдатик. Это – мыслящая машина, а никак не механическая игрушка.

И я едва постигаю ту удивительную причину, благодаря которой Россия одновременно и такая спокойная, и такая гордая. Имея возможность близко знать внутреннюю жизнь одного гвардейского полка, считаю своим долгом сказать, что я был поражён тем удивительным семейным духом, который царит в русской армии. Обычай проходить всю службу в одном и том же полку может единственно создать эту солидарность, эту несравненную близость, благодаря которой выражение freres cTarmes (3), кажется, специально придумано для русских офицеров.

В то время как офицеры других наций исполняют свой долг ради чести армии, русские офицеры исполняют его ещё больше ради чести своего полка. В большом отечестве они создали маленькое, в большой церкви – придел.

Я не говорил о русских балетах. И это умышленно. О их грации, о их красоте сказано буквально всё, что можно было сказать. Впрочем, одно слово о Мариинском театре. Но действительно ли это театр и не точнее ли назвать его салоном?..

Вы видите, что одного слова было достаточно, чтобы его охарактеризовать.

Я видел войска всех европейских государств, но не видел солдата прекраснее русского. Художник А. Равкин

У многих иностранцев, как и у многих русских, есть плохая привычка: ругать Петербург.

Мы, конечно, согласны, что без особого усилия можно создать в Петербурге больше комфорта, больше удобств и больше веселья. Парижанки горюют гораздо больше, вспоминая о rue de la Paix (улица Мира), Armenonville и Bois de Boulogne (Булонский лес), нежели о каких-нибудь тhe тango.

Почему бы Петербургу не отбросить оригинальничанье быть единственным городом в мире, не имеющим большого приличного кафе-ресторана?

Возможно, было бы также – замечу я скромно – начинать несколько ранее, чем в полночь, так называемые «весёлые» зрелища, и не сопровождать их обязательным ужином. Но всё это не представляет особой важности и, конечно, придёт своевременно. Что действительно правда, так это то, что, несмотря на своё недовольство, иностранец мало-помалу, не давая себе в этом ясного отчёта, подпадает под влияние Петербурга и, покинув его, чувствует к нему большую симпатию и нет-нет да и желание вернуться.

Вполне понятны причины, которые очаровывают путешественников, посещающих Венецию, но из чего состоит очарование Петербурга, я положительно не знаю, и я ни с чем его не могу сравнить.

Вот почему я желал бы, чтобы какая-нибудь прелестная и сострадательная читательница этого журнала, а она не может быть не прелестной и не очаровательной, согласилась бы разъяснить мне, почему я так очарован Петербургом. В благодарность я прошу позволения почтительно посвятить ей эти строки.

Я не говорил о русских балетах. И это умышленно. О их грации, о их красоте сказано буквально всё, что можно было сказать

Заставка и концовка к статье художника С. Яковлева. Л. де Монкад Петербургский корреспондент газеты Matin. Из журнала «Столица и усадьба», 1914 г.

***

1 – Здесь: «Хорошенькое дело!» (франц.)

2 – Рукопожатие (англ.)

3 – Боевые друзья (франц.)

• Журнал «Социум»
• 1994 год
• №3(34)

Ещё в главе «Семья — дом — отечество»:

Всё побеждает любовь

Свадьбы бывают разные

Петербург, каким его увидел парижанин (перевод рукописи)

МОСКВА... MOSCOW.. Как её представляют американские школьники