Остаться на Земле (вольная композиция на тему ярко промелькнувшей жизни)
МАРИЯ БАШКИРЦЕВА... Ещё недавно её имя казалось совсем забытым. Только пристальным читателям русской дореволюционной литературы оно было знакомо. Да и то, как правило, в чужом восприятии, в отблесках чьей-то более задавшейся жизни. Имя этой женщины ассоциировалось смутно с чем-то светлым, с какой-то щемящей тайной, с недосказанностью.
Лучше всего ощущение от встреч – личных – с Марией Башкирцевой передаёт фраза одного из её друзей, запечатлённая письменно: «вид осеннего пейзажа – покинутой аллеи, окутанной мглой грустно наступающей зимы».
Родилась она в России в 1860 году, умерла в Париже двадцати четырёх неполных лет – в 1884-м. Её родина – усадьба Гавронцы, зацепившаяся корнями среди плодородных равнин Полтавской губернии. Отец Марии – предводитель местного дворянства, дед – генерал, ветеран Крымской войны.
По материнской линии она принадлежала к старинному роду Бабаниных. Несмотря на всю славу предков и солидный материальный достаток, семья её родителей не знала счастья. Через два года после женитьбы отец и мать разошлись, а появившийся на свет ребёнок был столь слаб и болезнен, что его поспешно вывезли для лечения за границу.
В возрасте 14 лет, находясь на юге Франции, в Ницце, девочка почувствовала боли в груди, а спустя два года врачи признали у неё чахотку. К 18 годам она стала глохнуть. В 19 лет в результате болезни горла потеряла свой незаурядный голос (сопрано), на который возлагала честолюбивые надежды. Она хотела большой любви. Этого ей отпущено не было.
За рубежом Мария Башкирцева проживала в лучших отелях и дорогих квартирах. Вообще в отношении жизненного комфорта ей повезло значительно больше, чем многим другим её небесталанным современникам. Она имела возможность изрядно познакомиться с музеями и достопримечательностями Германии, Италии, Испании, Франции.
Мария была замечательно и многосторонне одарена. Знание живых и мёртвых языков, неутолимая страсть к чтению, неравнодушие к политике, фанатическая преданность искусству – всё это характеризовало её как человека, предрасположенного к серьёзному творчеству.
С 1877 года Башкирцева посещает частную художественную академию. Рисование и живопись становятся её преобладающей страстью. В короткий срок она добилась успехов столь значительных, что это не осталось незамеченным Анатолем Франсом, назвавшим случившееся с Марией одним «из тех внезапных превращений, примеры которых мы встречаем в житиях святых».
Судьба обошлась сурово с живописным наследием Башкирцевой. Основная часть её картин погибла на родине от взрыва бомбы в дни Великой Отечественной войны, а сохранившиеся полотна встречаются столь редко и спрятаны от русского зрителя столь надёжно, что невольно спрашиваешь себя, а был ли такой художник?
Несколько больше посчастливилось её дневнику, изданному вскоре после её смерти. Он имеет особую ценность, так как сопутствовал ей чуть ли не с тех пор, как она научилась писать. Это Книга всей её скоротечной жизни. Литературный дар просвечивает в каждой строке. Её «камерная» проза всё ещё не оценена по достоинству.
Не оценена по достоинству и она сама. В свою трагически короткую жизнь она прожила много жизней, которые отпускаются лишь обратившимся к высокой духовности.
Наверняка и к ней могут быть отнесены тютчевские строки:
О, этот Юг, о, эта Ницца!..
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет – и не может...
Однако лучше самой Марии Башкирцевой о ней не расскажет никто.
Сергей Горбунов
К чему лгать и рисоваться! Да, несомненно, что моё желание, хотя и не надежда, – остаться на земле во что бы то ни стало. Если я не умру молодой, я надеюсь остаться в памяти людей как великая художница, но если я умру молодой, я хотела бы издать свой дневник, который не может не быть интересным.
...После моей смерти перероют мои ящики, найдут этот дневник, семья моя прочтёт и потом уничтожит его, и скоро от меня ничего не останется, ничего, ничего, ничего! ...Жить, обладать таким честолюбием, страдать, плакать, бороться и в конце концов – забвение... Как будто бы никогда не существовал...
...Это всегда интересно – жизнь женщины, записанная изо дня в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был читать написанного, и в то же время со страстным желанием, чтобы оно было прочитано; потому, что я вполне уверена, что меня найдут симпатичной...
Хочу быть знаменитой!
1873 год. Я создана для триумфов и сильных ощущений, поэтому лучшее, что я могу сделать, – это сделаться певицей. ...Я могу достигнуть счастья быть знаменитой, обожаемой, и этим путём я могу приобрести того, кого люблю. Такою, какова я теперь, я имею мало надежды на его любовь, – он даже не знает о моём существовании.
...Я благородного происхождения, я не имею необходимости что-нибудь делать, мои средства позволяют мне это, и следовательно, мне будет ещё легче возвыситься, и я достигну ещё большей славы. Тогда жизнь моя будет совершенна.
* * *
Быть великосветской женщиной, герцогиней – я предпочитаю быть в этом обществе, чем считаться первой среди мировых знаменитостей...
* * *
В 16-17 лет придут другие мысли, а теперь-то и время учиться. Какое счастье, что я не принадлежу к тем девочкам, которые воспитываются в монастыре и, выходя оттуда, бросаются, как сумасшедшие, в круговорот удовольствий, верят всему, что им говорят модные фаты, а через два месяца чувствуют себя уже разочарованными, обманутыми во всех своих надеждах.
Я не хочу, чтобы думали, что, окончив учение, я только и буду делать, что танцевать и наряжаться. Нет. Окончив детское учение, я буду серьёзно заниматься музыкой, живописью, пением. У меня есть талант ко всему этому... Как это облегчает, когда пишешь!
1874 год. Какое счастье!.. Какое удовольствие хорошо петь! Сознаёшь себя всемогущей, сознаёшь себя царицей! Чувствуешь себя счастливой благодаря своему собственному достоинству. Это не та гордость, которую даёт золото или титул. Становишься более чем женщиной, чувствуешь себя бессмертной. Отрываешься от земли и несёшься в небо!
* * *
Говорят, что в России есть шайка негодяев, которые добиваются коммуны. Их проклятая секта так распространена, что журналы делают отчаянные воззвания к обществу... Они хотят всё погубить. Чтобы не было больше цивилизации, искусства, прекрасных и великих вещей; одни материальные средства к существованию! Работа также сообща, никто не будет иметь права выдвинуться благодаря какому-нибудь достоинству, выделяющему его из других. Хотят уничтожить университеты, чтобы сделать из России какую-то карикатуру Спарты!
* * *
Я хочу жить скорее, скорее, скорее... («Я никогда не видал такой лихорадочной жизни», – сказал Д., глядя на меня). Это правда, я боюсь только, что это желание жить на всех парах есть признак недолговечности. Кто знает...
* * *
...Каждый раз, когда я хочу выразить то, что чувствую, я прихожу в отчаяние! Это точно кошмар, когда не хватает сил вскрикнуть!
Впрочем, никакое описание не может дать понятия о действительной жизни. Как передать эту свежесть, это благоухание воспоминаний? Можно выдумать то или другое, можно создать, но нельзя воспроизвести... Как бы живо ни чувствовал при описании, в результате получаются самые обыкновенные слова: лес, гора, небо, луна; все говорят то же самое.
...Я хотела бы достигнуть того, чтобы другие чувствовали то же, что я, за меня; но это невозможно...
Ах, дитя моё, оставь всё это в покое, ты забираешься в излишние тонкости.
1875 год. Что ни говори, а жизнь прекрасна.
* * *
Я всё поднимаюсь, поднимаюсь мысленно, душа моя расширяется, я чувствую себя способной на громадные вещи, но к чему всё это служит? Я живу в тёмном углу, и никто не знает меня!
И вот я уже начинаю сожалеть своих ближних! Да я и никогда не пренебрегала ими, напротив, я ищу их; без них нет ничего в этом мире. Только... только я ценю их настолько, насколько они стоят, и хочу этим воспользоваться.
1876 год. Пусть желающий учреждения республики в своей стране начнёт с введения её в своём доме.
* * *
Что ни говори, а есть в человеке известная потребность в идолопоклонстве, в материальных ощущениях! Бога в простоте Его величия недостаточно. Нужны образа, чтобы глядеть на них, и кресты, чтобы к ним прикладываться.
* * *
Сегодня вечером я просмотрела мои конспекты классиков... Кроме того, я открыла очень интересное сочинение о Конфуции – латинский текст и французский перевод. Нет ничего лучше, как занятый ум: работа всё побеждает, особенно умственная работа.
Я не понимаю женщин, которые всё свободное время проводят за вязаньем и вышиваньем, сидя с занятыми руками и пустой головой.
...Мысль, постоянно работая над одним и тем же, должна производить прискорбные результаты.
Спросите всех, кто меня знает, о моём расположении духа, и вам скажут, что я девушка самая весёлая, самая беззаботная, с самым твёрдым характером и самая счастливая, так как я испытываю величайшее наслаждение казаться сияющей, гордой и недоступной и одинаково охотно пускаюсь в учёный спор или пустую болтовню.
* * *
Философские книги потрясают меня. Это продукты воображения, поворачивающие всё вверх дном. Читая много, со временем я к ним привыкну, но теперь у меня дух захватывает.
Когда мною овладевает лихорадка чтения, я прихожу в какое-то бешенство и мне кажется, что никогда не прочту я всего, что нужно; я бы хотела всё знать, голова моя готова лопнуть...
О! Когда я только подумаю, что есть избранные, которые веселятся, двигаются, наряжаются, смеются, танцуют, любят, которые, наконец, предаются всем прелестям светской жизни, а я – я плесневею в Ницце!
...Нет, вы только подумайте, живут только раз, и жизнь так коротка! ...А мне ещё портят эту жизнь! ...И неужели жизнь... нужно ещё укорачивать, портить, красть, да, подлыми обстоятельствами. О! Боже!
* * *
Знаете ли, сказала я доктору, что я харкаю кровью и что надо меня лечить?
– О, если вы будете продолжать ложиться каждый день в три часа утра, у вас будут все болезни.
– А почему я ложусь поздно, как вы думаете? Потому, что мой ум неспокоен. Дайте мне спокойствие, и я буду спокойно спать.
– Выходили бы замуж за А. ...
– Подумайте, что вы говорите! За человека, у которого нет ни убеждений, ни воли.
* * *
Я, которая хотела бы жить сразу семью жизнями, живу только четвертью жизни.
* * *
Неужели моя бедная молодая жизнь ограничится столовой и домашними сплетнями? Женщина живёт от шестнадцати до сорока лет. Я дрожу при мысли, что могу потерять хоть месяц моей жизни.
* * *
Любовь уменьшается, когда не может больше возрастать.
* * *
Меня тянет... в Рим. ...Рядом с этой огромной пустынной местностью, изборождённой водопроводами, прямые линии которых перерезывают горизонт, производя захватывающий эффект, видны прекраснейшие памятники как варварства, так и всемирной цивилизации.
Зачем говорить «варварство»? Разве потому только, что мы, современные пигмеи с нашей маленькой гордостью, считаем себя цивилизованнее благодаря тому, что родились последними.
* * *
Ничего не может быть ужаснее, как быть где-нибудь с человеком, которому скучно то, что для вас интересно. Тётя скучала, горешилась, ворчала.
...Я обожаю эти портреты, и, глядя на них, фантазия моя делает невероятные путешествия, создаёт различные приключения, драмы.
Я возвратилась страшно усталая, купив себе 32 английских тома... «Как! И здесь уже библиотека!» – воскликнула тётя в ужасе. Чем более я читаю, тем более я чувствую потребность читать, и чем более я учусь, тем более открывается передо мной ряд вещей, которые хотелось бы изучить.
И вот я в роли Фауста! Где же Мефистофель? Увы! Мефистофель всегда со мной: моё безумное тщеславие – вот мой дьявол, мой Мефистофель.
* * *
Я люблю русский народ – добрый, честный, прямой, наивный. Мужчины и женщины останавливаются перед каждой церковью, перед каждой часовней или иконой и крестятся на улице, точно дома.
* * *
Нельзя допускать, чтобы люди, вам безразличные, могли заставить вас страдать. Страдание меня всегда унижает, мне противно думать, что тот или другой мог меня оскорбить.
* * *
У меня не было детства, но дом, в котором я жила ребёнком, мне симпатичен, если не дорог.
Меня называли мухой, но я не могла выговорить «х» и говорила «мука». Мрачное совпадение.
* * *
Я завидую учёным – жёлтым, сухим и противным.
* * *
С каждым днём я всё более увлекаюсь живописью. Я не выходила целый день, я занималась музыкой, и это подняло мой дух и сердце.
Нужно было два часа разговора о русской истории с дедушкой, чтобы привести меня в обычное состояние духа. Дедушка – живая энциклопедия.
Я знаю человека, который меня любит, понимает, жалеет, полагает жизнь на то, чтобы сделать меня счастливою. Который готов для меня на всё и который никогда не темнит мне, хотя и изменял прежде. И этот человек – я сама.
Не будем ничего ждать от людей, от них мы получаем только обманутые надежды и горести.
Но будем твёрдо верить в Бога и в свои силы. И, право, раз мы честолюбивы, оправдаем же чем-нибудь наше честолюбие.
1877 год. Господи Иисусе Христе, дай мне умереть! Я мало жила, но испытала много... всё во мне так же бессвязно и противоречиво, как моё описание, и я ненавижу себя, как всякое ничтожество.
* * *
Но к чему же тогда мои мечты, и книги, и поэты?.. Неужели они имели смелость выдумать что-нибудь несуществующее, чтобы прикрыть естественную грязь? Нет... иначе нельзя было бы объяснить предпочтение одних другим...
* * *
При мысли о том, что мне 17 лет, я краснею до ушей. Мне почти 17 лет, а что я сделала? Ничего... Это меня убивает.
* * *
Начинать живопись в 18 лет!.. Это решение не мимолётное, как многие другие, но окончательное. ...В два года я нагоню потерянное время.
* * *
Наконец я работаю с артистами, настоящими артистами, произведения которых выставляются в салоне... у меня уходит на это девять часов в сутки. Это меня нисколько не утомляет; если бы физически было возможно работать больше, я стала бы работать больше.
Есть люди, которые называют это работой. Уверяю вас, что для меня это игра, я говорю это без всякого фанфаронства.
Вас очень бы любили, если бы вы были менее талантливы, и потом, когда вас тут нет, только и делают, что разбирают вас.
* * *
Люди светские, иначе говоря люди буржуазные, никогда не поймут. Я обращаюсь только к нашим. Несчастное юношество, прочти это!..
В положении осуждённой
1878 год. Умереть?.. Это было бы дико, и однако мне кажется, что я должна умереть. Я не могу жить: я ненормально создана, во мне – бездна лишнего и слишком много недостаёт; такой характер не может быть долговечным.
* * *
Это так приятно видеть, что вызываешь в других уважение своим личным достоинством.
* * *
Это глупо, но мне тяжело от зависти этих девушек. ...Я никогда не умела завидовать; я просто сожалела, что не могу быть на месте другого.
1879 год. Ещё в России я хотела убить себя, но побоялась ада. Я убью себя в 30 лет, потому что до 30 человек молод и ещё может надеяться на успех, или на счастье, или на славу, или на что угодно.
* * *
...Работы женщин неприятно поражают слабостью и фантастичностью, когда они не представляют собой чего-нибудь совсем элементарного.
* * *
...Мне хотелось бы гармонии во всех мелочах жизни. Часто вещи, которые считаются элегантными и красивыми, шокируют меня каким-то отсутствием художественности, особой грации..
* * *
Я добра не по доброте, но потому, что это лежало бы у меня на совести и мучило бы меня. Настоящие эгоисты должны бы делать только добро: делая зло, сам слишком несчастлив.
1880 год. Доктор предполагает, что мой кашель чисто нервный...
* * *
Когда говорят тихо, я не слышу!!! Сегодня утром Тони спросил меня, видела ли я Перуджино, и я ответила «нет», не разобрав, что он сказал.
* * *
Вне моего искусства, за которое я взялась из честолюбия и каприза, которое я продолжала из тщеславия и которое теперь обожаю, вне этой страсти – у меня или нет ничего, или самое ужасное существование!
* * *
...Мама всегда говорит о Боге: если Бог захочет, с Божьей помощью. Бога призывают так часто только для того, чтобы избавиться от разных мелких обязанностей.
Это не вера, даже не набожность, это – какая-то мания, слабость, подлость ленивых, неспособных, беспечных! Что может быть грубее, как прикрывать все свои слабости именем Бога?
Это грубо, это даже более чем преступно, если действительно веришь в Бога. Если чему суждено быть, то это будет, говорит она, чтобы избежать труда сдвинуться с места... и упрёков совести.
Если бы всё было предрешено, Бог был бы что-то вроде конституционного президента, а наши желания, пороки, добродетели были бы синекурами.
1881 год. Или уж нужно делиться мыслями по-парижски, делая вид, что на всё смотришь с точки зрения своей специальности, чтобы не казаться слишком поэтичной и говорить о художестве словами, сделавшимися банальными.
* * *
Что же касается живописи, то я научаюсь многому и вижу то, чего не видела прежде. Глаза мои открываются, я приподнимаюсь на цыпочки и едва дышу, боясь, что очарование разрушится.
Это настоящее очарование. Кажется, что, наконец, можешь уловить свои мечтания, думаешь, что знаешь, что нужно делать, все способности направлены к одной цели – живописи. Не к ремесленной живописи, а к такой, которая вполне передавала бы настоящее живое тело. Если добиться этого и быть истинным артистом, можно сделать чудесные вещи.
...Нужно соединение духа и тела. Нужно, подобно Веласкесу, творить, как художник, и думать, как умный человек.
* * *
Ехать на юг – это значит сдаться. Преследования моей семьи заставляют меня почитать за честь оставаться на ногах, несмотря ни на что. Уехать – это значит доставить торжество всей мелюзге мастерской.
«Она очень больна, её увезли на юг!»
1882 год. Итак, я никогда не вылечусь... Это будет выносимо, но между мною и остальным миром будет завеса.
Шум ветра, плеск воды, дождь, ударяющийся о стёкла окон... слова, произносимые вполголоса... я не буду слышать ничего этого!
Я страдаю в том, что мне всего нужнее, всего дороже.
* * *
Итак, я буду калекой, неполным существом, по сравнению с кем бы то ни было. Я буду нуждаться в помощи и содействии своих, в деликатности чужих. Свобода, независимость – всё кончено.
* * *
Я говорила же вам, что должна умереть. Бог, не будучи в силах дать мне то, что сделало бы мою жизнь сносною, убивает меня. ...Это не могло так продолжаться, ..эта жажда, эти грандиозные стремления.
1883 год. Должно быть что-нибудь кроме этого... Этой скоропреходящей жизни недостаточно, она слишком ничтожна сравнительно с нашими мыслями и стремлениями. Есть что-нибудь кроме неё, без этого сама жизнь непонятна и идея Бога нелепа.
* *
...Но если бы и пришла она, слава, я отдавалась бы ей вполне каких-нибудь два месяца в году, а остальные десять месяцев проводила бы, запершись от всех и предаваясь работе...
* * *
...Я представила себя лежащей с большой восковой свечой в изголовье.
* * *
Говорят, что у всякого артиста всегда бывает какой-нибудь конёк, мой конёк – это все мои неудачи и горести, вновь и вновь приводящие меня к подножию искусства, составляющего единственный смысл и двигатель моей жизни.
* * *
Когда я сознаю, что приступаю к вещам особенно трудным, я становлюсь вдруг необыкновенно решительна, необыкновенно хладнокровна, я как-то подбираюсь, сосредотачиваюсь и достигаю большего, чем в вещах, которые по силам всякому.
...Я чувствую в себе такой подъём духа, такие порывы к великому, что ноги мои уже не касаются земли. Что меня постоянно преследует, так это боязнь, что я не успею выполнить всего задуманного. ...И потом мне кажется, что свеча разбита на четыре части и горит со всех концов...
1884 год. Мне кажется, что никто не любит всего так, как я люблю: искусство, живопись, музыку, книги, свет, платья, роскошь, шум, тишину, смех, грусть, тоску, шутки, любовь, холод, солнце, все времена года, всякую погоду, спокойные равнины России и горы вокруг Неаполя... Я всё люблю до обожания.
Всё представляется мне со своих интересных и прекрасных сторон; я хотела бы всё видеть, всё иметь, всё обнять, слиться со всем и умереть, если надо, через два года или в 30 лет, умереть с экстазом, чтобы изведать эту последнюю тайну, этот конец всего или божественное начало.
* * *
И все говорят мне о большом успехе. Ах! Я начинаю этому понемногу верить. Потому что из боязни поверить слишком много я позволяю себе чувствовать небольшое удовлетворение с такими предосторожностями, о которых вы не имеете даже представления.
* * *
Умереть – это слово легко сказать, написать, но думать, верить, что скоро умрёшь! А разве я верю этому? Нет, но я боюсь этого.
* * *
Боже мой, до чего это интересно: улица!.. Все эти человеческие физиономии, все эти индивидуальные особенности, эти незнакомые души, в которые мысленно погружаешься.
* * *
Общественная скамья на бульваре... Всматривались ли вы в неё, с окружающим пейзажем и проходящими мимо людьми?! Чего только не заключает в себе эта скамья – какого романа, какой драмы! ...И какая поэзия в одном этом неудачнике, присевшем на краю скамейки: в нём действительно видишь человека.
Вот оно!.. Мне кажется, что я нашла... Быть может, я не успею выполнить этой картины, но ум мой успокоился. И я готова прыгать на одной ножке.
* * *
Моя слабость и мои постоянные занятия как бы удаляют меня от реального мира, но никогда ещё я не понимала его с такой ясностью, с какой-то особенной отчётливостью, невозможной при обыкновенных условиях.
* * *
Редкий день проходит без того, чтобы я не мучилась воспоминанием о моём отце. Я должна была поехать и ухаживать за ним до самого конца. Он ничего не сказал, ...но должен был жестоко чувствовать моё отсутствие.
И Бог накажет меня за это. А между тем – Господи! ...Мы ничем не обязаны нашим родителям, если они не окружают нас своими заботами после нашего появления на свет.
* * *
Я не могу работать.
Картина моя не будет кончена...
* * *
...Разные бездельники преспокойно здравствуют...
Из «Дневника Марии Башкирцевой», М., 1991 г.
Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:
Остаться на Земле (вольная композиция на тему ярко промелькнувшей жизни)