Об общественном идеале
Со времени Монтескье в науке государственного права, вместе с предпочтением представительной системы прямому народоправству, утвердилось воззрение, согласно которому избрание есть не делегация полномочий, а указание на способности...
По толкованию итальянского писателя Орландо, представительные собрания современных государств не являются пассивными органами избирателей: они имеют и собственную независимую жизнь; вместо того чтобы представлять собою среднее умственное развитие избирателей, они немного выше его, так как составляются из лучших элементов, находящихся в политической среде наций в данный момент. Это соображение и служит обычно основанием для предпочтения системы представительства началу непосредственной демократии.
Мысль Маркса заключается в том, чтобы дать народу более непосредственное руководство своими делами, чтобы превратить выборы из указания на способности в передачу полномочий, в обязывающее поручение, подобное тому поручению, которое каждый работодатель даёт в своём деле своим служащим. Представители должны быть только подчинёнными слугами народа, а не свободными выразителями собственного мнения.
Маркс предполагает, что государственные задачи не должны превышать меру понимания массы народной, что нет необходимости в выборе лучших и способнейших и что сам народ лучший судья в своём деле. Это основная мысль непосредственной демократии. При этом отпадает и то обычное для представительной системы разделение властей исполнительной и законодательной, которое со времени Локка и Монтескье считается необходимой принадлежностью правового государства.
С принципом разделения властей связывается идея взаимного контроля и взаимной сдержки как залог правомерной деятельности высших органов власти и как условие общей свободы.
Демократия для нашего времени – это прежде всего свобода жизни, свобода исканий, свобода состязания мнений и систем; это – равенство всех перед законом, общность и взаимность развития; и потому это – всеобщее избирательное право, это – самоуправление народа и зависимость от народа власти.
В противоположность этому диктатура всё равно, исходит ли она от отдельного лица, от небольшой группы или от целого класса, есть прежде всего принудительное осуществление некоторой определённой системы, определённого порядка отношений. И если даже она утверждается от имени целого класса, она практически сводится к управлению немногих, к властному руководительству сверху. Она предполагает сосредоточие и укрепление власти и не допускает ни её распыления, ни её колебаний, как не допускает и зависимости её от счёта голосов, от всеобщего избирательного права... Не может быть сомнения, что в таком резком противоположении понятия демократии и диктатуры не представлялись ни Марксу, ни Энгельсу. Опыт Парижской коммуны был слишком кратковременным, чтобы раскрыть истинную природу диктатуры.
Сами же они никогда не встречались с необходимостью определить до конца реальный смысл этого понятия. Поэтому Маркс и не видит противоречия в том, чтобы, с одной стороны, твёрдо и неукоснительно заявлять о несовместимости диктатуры пролетариата с понятием свободы и полагать основную задачу этой диктатуры в сокрушении буржуазии, а с другой стороны, связывать её со всеобщим избирательным правом и считать формой наиболее растяжимой, в противоположность другим формам, по существу угнетательным.
Маркс полагал, что «подлинная республика», утверждённая на основе действительно демократических учреждений, сама собою вытекает из стремления пролетариата к освобождению. Но на самом деле «подлинная республика», действительно демократические учреждения» и настоящая свобода в его замысле приносятся в жертву идее классовой диктатуры пролетариата и потребности революционной борьбы...
Если спросить, что важнее с точки зрения марксизма – решительное и безусловное проведение социалистического строя на началах централизации и обобществления жизни или обеспечение народу непосредственного выражения его воли со всеми случайностями и колебаниями её проявления, в ответе на этот вопрос не может быть сомнения; Маркс говорит об утверждении демократии, о передаче власти в руки рабочего класса, а не об установлении демократии в смысле формально организационного правового принципа, охраняющего начала равенства, свободы и всеобщности. И когда умеренные социалисты пытаются своё новое отношение к демократии и государству освятить авторитетом Маркса, они совершают над его политической теорией явное насилие.
Диктатура пролетариата является, согласно учению марксизма, тем мостом, который поможет перейти от современного государственного устройства к идеальному безгосударственному состоянию... Предполагается, что когда переход совершится, когда классовые различия исчезнут и производство сосредоточится в руках объединившихся членов общества, тогда «публичная власть потеряет свой политический характер» – наступит истинное царство свободы.
Политическая власть в руках пролетариата рассматривается как средство временное, которое нужно лишь для того, чтобы покончить со старым буржуазным миром и которое должно быть сдано в музей древностей. Лишь только этот мир доживёт свои последние дни. Реализм и утопизм здесь смыкаются в стройную цепь: практические средства для преодоления общественных противоречий берутся из ряда реальных исторических ресурсов, а когда противоречия преодолены, тогда начинается новая невиданная жизнь, наступает чудесная гармония безгосударственного состояния. Но здесь снова мы должны констатировать, что кажущаяся прочность связи реальных средств с утопической целью может держаться исключительно на вере в близкое и неминуемое крушение буржуазного строя.
Если овладение политической властью – дело недалёкого будущего и если сокрушить старый строй можно одним ударом деспотических вторжений в существующие отношения, тогда действительно может казаться, что средства политической власти берутся только на краткий миг первого торжества, пока жизнь не вошла в нормальную колею. Но допустим, что процесс овладения властью растягивается на необозримо долгий срок, не рискует ли тогда социализм погрязнуть в мелкой прозе реальной политики и блаженство безгосударственного состояния не представится ли прекрасным, но недоступным миражом?
Но пусть случится чудо, и пролетариату удастся путём спасительного насилия, основанного на политическом всемогуществе, осуществить полностью социалистический строй; так ли легко будет освободиться от традиций государственного состояния? Сила власти социалистического государства в некоторых отношениях должна быть даже гораздо сильнее власти современного государства, принудительное действие её на отдельных лиц будет гораздо энергичнее. Нельзя, например, представить себе это государство без всеобщей обязательной повинности труда, за выполнением которой должны будут следить государственные органы.
Государство возьмёт в свои руки производство и распределение продуктов, оно должно будет бороться против нарушений установленного им порядка. Всё это возможно лишь при наличности сильной организованной власти. Если представить себе осуществлёнными начала социалистического устройства, то в этом предполагаемом строе пришлось бы допустить некоторые главнейшие основы правового государства.
Для осуществления своих новых задач государство будущего воспользуется теми же юридическими средствами, как и правовое государство. Большинство его учреждений будет создано по аналогии с учреждениями правового государства... Две основы правового государства – субъективные публичные права и участие народа в законодательстве и управлении страной – будут вполне последовательно развиты и расширены.
Правовое государство сочетает различия, вытекающие из свободы, с единством общей цели, обусловленной общностью и взаимностью развития. Поэтому свобода, которую оно признаёт, не беспредельна; она ограничивается началами равенства и общего блага. Но вместе с тем, как источник права, она и неустранима. Право стремится к сочетанию равенства и свободы и не может пожертвовать ни тем, ни другим. Свобода без равенства привела бы к произволу личности, равенство без свободы было бы подавлением личности. Маркс полагает, что идеальное устройство должно устранить лишь материальные невыгоды, проистекающие из естественных различий людей. Это становится возможным после того, как завершится первый период социалистического развития, период общественного переустройства и борьбы с остатками старых отношений.
В высшей фазе коммунистического общества, по мнению Маркса, после того как исчезнет порабощающая зависимость лиц от разделения труда, а вместе с тем и противоположность духовного и физического труда, после того как работа сделается не только средством к жизни, но и первой жизненной потребностью, после того как вместе со всесторонним развитием лиц вырастут и производительные силы, и все источники общественного богатства будут течь полнее, только тогда можно будет окончательно перешагнуть узкий горизонт буржуазного права; только тогда общество будет в состоянии написать на своём знамени: каждый по своим способностям, каждому по его потребностям.
Предполагается такое преображение человеческой жизни, такое слияние личности с обществом, когда человек уже не отделяет себя от общества, когда он охотно отдаёт обществу всего себя; все свои способности, получая взамен лишь то, что нужно для его потребностей, и не взирая на то, сколько и в каком соответствии со своими способностями и своим трудом получают другие. Та общественная организация, которую К. Маркс предполагает в своём идеале, является, конечно, не принудительной, не насильственной, не навязанной извне, но вместе с тем и не свободной и вольной: это – организация, сама собою разумеющаяся и сама собою осуществляющаяся, так сказать, автоматическая и внутренне обусловленная и предустановленная.
В этом и заключается ответ Маркса на вопрос, как сочетается его идея безгосударственного состояния с требованием централизации жизни, с подчинением её общему плану. Энгельс в одном из своих позднейших сочинений (1884 г.) превосходно разъясняет мысль Маркса, когда процесс отмирания государства он сводит к прекращению управления лицами. На место управления лицами становится распоряжение вещами и руководство процессами производства. То есть не только государственное принуждение, но и государственное вмешательство вообще и всякое управление лицами Энгельс считает в идеальном строе обречённым на исчезновение.
На вопрос, куда же деваются люди и каким образом без вмешательства в общественные отношения, без управления лицами осуществляется идеальный порядок, ответ может быть только один: общественный порядок превращается здесь в безличный автоматический процесс, в объективно закреплённый рациональный строй. Право и государство должны исчезнуть в совершенном строе, потому что они освещают (по мнению марксизма) эгоизм, индивидуальные притязания и индивидуальную свободу...
Надо представить себе марксистский идеал во всей безграничности его ожиданий и его отвлечений, чтобы понять и его истинный смысл, и всю трудность его воплощения в жизни. Там, где произносится последнее слово марксизма, где даётся оправдание его суровой проповеди отрицания и вражды, где в светлом обетовании будущей гармонии искупается тяжкий искус беспощадной революционной борьбы, перед нами вместо ясного выхода открывается глубочайший провал, настоящий обрыв в область отвлечённого и призрачного.
Очевидно, для высшей стадии социалистического развития необходимы такие условия, которые необозримой гранью отделяют её от реальной действительности. И так как вследствие этого осуществление её отодвигается на совершенно неопределённое время, строителям этого высшего «царства свободы» долго придётся довольствоваться низшей стадией социалистического развития – классовой диктатурой пролетариата, пережитками буржуазного права и буржуазного государства. Суровая проза борьбы с эгоизмом и с неподатливой человеческой природой долго будет отравлять мечту социализма о торжестве разума и общественности над эгоистическими помыслами и притязаниями.
Маркс попадает на самое слабое место правового государства, когда он утверждает, что связь, создаваемая властью и правом, есть связь недостаточная и непрочная. Сам он ищет связи всепроникающей и незыблемой. Но его учение о новом строе жизни не есть ли скорее своеобразная религиозная мечта, чем действительное социологическое предсказание? Ведь мы вступаем тут на почву абсолютного коллективизма со всей необоснованностью и шаткостью той веры, которая связана с этой системой мысли. Поскольку мы встречаемся с ней в применении к задаче осуществления социализма, к основным и ранее указанным её недостаткам присоединяются и новые.
Самое главное остаётся здесь и самым неясным. Не видно, будет ли, по мнению Маркса, внутреннее перерождение человека неизбежным и немедленным последствием закончившегося экономического переустройства или же для него потребуются ещё и какие-то особые внутренние процессы. Не ясно, будут ли необходимы какие-либо новые внешние формы на смену исчезнувшим праву и государству или в идеальном строе автоматически совершающееся движение жизни не будет нуждаться даже и во внешних символах для обозначения правильности своего хода.
И, наконец, вовсе не ставится вопрос о возможности в идеальном строе уклонений от правильного пути и о способах борьбы с этими уклонениями. Когда современные последователи Маркса стремятся дать его учению ту закономерность, которой оно не имело, они пытаются ответить на все эти вопросы, но их суждения по этому предмету не выходят из узкого круга общих мест. Основных сомнений, порождаемых утопией безгосударственного состояния, они не устраняют (1). Они лишь сильнее укрепляют наше представление о том, насколько марксизму в его практических путях свойственно стремление к централизации, к поглощению личности общественностью, к руководительству сверху, к диктатуре и государственному принуждению.
Марксизм предлагает идти к высшей связи и к высшему единству путём классовой вражды и классовой диктатуры, путём расторжения старых связей и разрушения старых основ. Он хочет искоренить эгоизм личности, но для достижения этой цели он развязывает эгоизм классовый. Он стремится к совершенной и окончательной гармонии, но для осуществления её он взывает к разрушительным силам революционной стихии. Новый мир должен родиться из вражды и разрушения, новая жизнь должна возникнуть из ниспровержения и развалин.
.jpg)
Ну, ты чего, милок, в натуре, не приобщаешься к культуре? Рисунок из журнала «Курьер Юнеско»
Марксизм и этими разрушительными стремлениями своими сближается с анархизмом: теория классового обособления и классовой борьбы приводит его с другой стороны к тому же анархическому отрицанию права и государства, к которому утопия безгосударственного состояния стремится в силу своих положительных заданий. Но здесь снова возникает всё тот же вопрос: для того чтобы от хаоса и борьбы перейти к величайшей упорядоченности и рациональности, не придётся ли напрячь всю силу властного руководства сверху, всю энергию государственного принуждения?
Не обратится ли процесс приготовления к высшему торжеству социализма в длительный и тяжкий период ожидании и неопределённости? Средство и путь не окажутся ли на необозримо долгое время целью и пределом, единственно доступными и достижимыми? Стремясь к состоянию безгосударственному, не случится ли надолго задержаться в состоянии сугубой и нарочитой государственности, в состоянии величайшего противоречия между бесконечной заманчивостью заданий и гнетущей недостаточностью достижений? И чувство недостаточности, беспомощности и бессилия пред огромным и загадочным целым общественной жизни не обратит ли в ничто мечту социализма о «прыжке из царства необходимости в царство свободы»?
По книге П. Новгородцева
«Об общественном идеале», Пг. 1918 г.
***
1 – Наиболее интересная попытка этого рода принадлежит В. Ильину (Н. Ленину) в его очерке «Государство и революция» / П-д, 1918 /, с точки зрения науки права основные положения марксизма остаются и здесь неясными и незаконченными (примечание П. Новгородцева).
Ещё в главе «Гражданин - государство - мир»:
Неизвестная одиссея забытого Павла Новгородцева
Об общественном идеале