Нострадамус XX века? (парадоксальные идеи и прогнозы Жана Гимпела)

Продолжение, начало см. №№ 1-3, 92 г.

Соборы и их строители: апофеоз «фантастического Средневековья»

С 1050 по 1350 год во Франции было израсходовано несколько миллионов тонн камня для создания 80 кафедральных соборов, 500 больших церквей и нескольких десятков тысяч приходских церквей. Франция за эти триста лет добыла и перевела камня больше, чем было «освоено» за любой период истории древнего Египта (хотя на изготовление пирамиды Хеопса (Хуфу) ушло примерно 1,1 млн куб. м камня, и она заняла площадь 2500 тыс. кв. м); значение камнедобычи для общества XII–XIII веков можно сравнить лишь со значением добычи угля в XIX веке и нефти в ХХ в.

В Средние века на 200 французов приходилась одна церковь; в городках с населением 5-10 тыс. жителей было 40-50 церквей. Площадь Амьенского собора составляла 7700 кв. м; на ней могли разместиться около десяти тысяч присутствующих на одной религиозной церемонии.

Период между 1050 (1000) и 1250 (1300) годами – время активного строительства храмов – это динамический и восходящий период Средневековья. Напротив, период с середины (конца) XIII до начала XVI веков – упадок, в лучшем случае – статика. И с точки зрения архитектуры это – остановка развития; поздняя готика – это лишь внешние украшения, никакого реального прогресса не было.

История средневековых соборов связана с христианством вообще и развитием монашеских орденов, в частности. Поэтому особое значение Гимпел придаёт двум реформам бенедиктинского ордена: клюнийской в X веке и цистериканской в XII столетии. Вильгельм Набожный, герцог Аквитании, основавший в Клюни монастырь, вряд ли предполагал, что в Европе будет построено 1400 монастырей, связанных с Клюни. К этому привели воля и дух энергичных верующих, которые стремились расширить христианскую зону в варварской Европе.

Взаимодействие с Востоком в ходе Крестовых походов и посредством торговой деятельности итальянских купцов дополнила «волю к духу» «волей к материи», став по принципу «обратной связи» ещё одним стимулом развития экономически активных монастырей. Именно вера, стремление противопоставить аскезу роскоши, ассоциировавшейся с варварством, стали мотором «крестового похода по строительству соборов» и решающим фактором расцвета религиозной архитектуры. (Сам крестовый поход по строительству соборов Гимпел квалифицирует как сублимацию нерастраченной социальной энергии молодого общества с прекращением крупных крестовых походов с начала XII века).

Храмостроительный бум начался во второй трети XII столетия и достиг пика в последней трети века XII и в начале XIII. Затем интерес к соборостроительству стал угасать и совсем исчез во время Столетней войны.

Так же как замки Луары образуют единый блок, великие соборы Франции располагаются вокруг Нотр-Дам в Париже определённой конфигурацией, точки соединения которой представлены Реймсом на востоке, Буржем – на западе, Ланом и Амьеном – на севере.

Молодое средневековое общество было охвачено азартом «мировых рекордов», и каждый город стремился перекрыть другой в высоте своего собора. В 1163 году Нотр-Дам установил мировой рекорд (высота чуть менее 33 м). В 1194 году вперёд вышел Шартр – 36,5 м, в 1212-м лидером стал Реймс – 38 м, а в 1221-м – Амьен (чуть более 42 м). В 1 225 году свод собора в Бове достиг 48 м (пятнадцатиэтажный дом!). Однако 60 лет спустя он обвалился (1). Это событие совпало с достижением средневековым обществом зрелости и началом угасания духа «мировых рекордов».

Архитектурная экстраполяция

Главным «мировым рекордом» средневекового зодчества стал Страсбургский собор, шпиль которого вознёсся на высоту более 140 м! Собор был перестроен из базилики XI века. Перестройка началась в XII столетии и прошла несколько стадий. Готический отпечаток на собор наложил великий мастер Эрвин фон Штейнбах в 70-е годы XIII века. Шпиль был окончен в 1439 году, через 150 лет после того, как угас храмостроительный бум.

В течение нескольких столетий ни одно каменное здание в Европе даже не приблизилось к этой высоте. Понадобилось внедрение в архитектуру железа и стали, чтобы превзойти высоту Страсбургского собора. Это было достигнуто лишь в последней трети XIX века – Эйфелева башня. Хотя в Нью-Йорке и Чикаго здания, превосходящие Страсбургский собор по высоте, были построены в первой половине XX столетия, в Англии это было сделано только в 1960 году (почтовая башня – около 185 м).

Высота Собора Святого Павла – 110 м, башня Виктории в Доме Парламента – 102 м, часовой башни – 96 м. Небоскрёб отеля «Хилтон» в Лондоне (96 м) просто карлик по сравнению со Страсбургским собором.

В строительстве соборов XII–XIII веков было сделано много изобретений, самым революционным Гимпел считает опорную арку. Она не только служила опорой стрелкам свода, но и позволяла зодчим возводить всё более высокие нефы.

Возведение храмов стало мощным стимулом для развития смежных и связанных с ним искусств и ремёсел. Например, оно способствовало совершенствованию техники каменотёсов и развитию скульптуры. Если в X–XI веках главным средством выражения религиозных чувств были фрески и миниатюры, то в XII–XIII столетиях их сменили скульптуры и витражи; в XIII веке фреска стала отжившим явлением, так же, как к XVI столетию отжившим средством экспрессии стала каменная скульптура.

Увеличение окон для освещения внутренности храмов привело к превращению стекольного дела в настоящее искусство изготовления витражей. Ещё одно изобретение, связанное с соборами, но сделанное в раннем Средневековье – клавиатура, с помощью которой была механизирована музыка в церкви (орган). Как заметил Дж. Роджер Хиндли, процессор, печатная машинка и многие другие вещи были бы невозможны без клавиатуры органа и... средневекового собора.

Отмечая ряд достижений готической архитектуры (арка, многоуровневый свод и так далее), Гимпел в то же время не считает, что между романским и готическим стилями существовали значительные технико-социальные различия. Однако есть и иная точка зрения на этот вопрос, логика которой, на мой взгляд, в большей степени соответствует подходу Гимпела, чем его собственная оценка. Речь идёт о точке зрения Ксении Муратовой, автора прекрасной книги о готических соборах Франции XII–XIII веков (2).

Считая, что противопоставление готического искусства как светского – романскому как церковному есть преувеличение, что готическое искусство – это апогей христианской церкви, исследователь в то же время подчёркивает следующее. Крупнейшими сооружениями готической эпохи были соборы, а не монастыри; руководили их возведением городские церковные власти, капитул (как мы увидим позже, это – специфическая церковная власть – А. Ф.), строили их городские, а не монастырские мастерские: «готическое искусство явилось, по сути дела, созданием городской культуры, в то время как романское искусство в основе своей было созданием культуры, базирующейся на сельскохозяйственной экономике и монастырском труде и образе мышления» (3).

В готике свобода обращения художника с иконографической традицией, с каноном достигла невиданного для докапиталистического общества уровня, не имеющего аналогов ни на Юге, ни на Востоке. Не случайно, развивает далее свою мысль Ксения Муратова, что история строительства крупных готических соборов совпадает с историей борьбы городов за коммунальную независимость, как показывает история Санса, Нуайона, Санли, Руана, Реймса, Лана в конце XII – начале XIII веков (4) (самая старшая коммуна – Камбрэ, на севере Альп, получила права в 1077 году).

Действительно, взлёт строительного воодушевления и богоугодного строительства совпадает с успехами коммунального движения, тогда как утрата свободы коммунами, централизация совпадают с угасанием «крестовых походов по строительству соборов» и социальным ослаблением группы, которая (как считает Гимпел) сыграла решающую роль в строительстве соборов в XII–XIII столетии. Это – каноники.

Кто такие каноники? Ещё в раннем Средневековье так стали называть штатных священнослужителей кафедрального собора. Они состояли в капитуле – коллегиальном учреждении при епархиальном епископе, ведающем делами духовенства (кроме дел судебных). В соответствии с правилами, установленными для священников епископом Кродерангом из Метца в 40-е годы VIII века, каноники должны были постоянно находиться при соборе, столоваться и спать там. Людовик Благочестивый, подтверждая в 817 году незыблемость того факта, что каноники должны давать обет послушания и безбрачия, освободил их от обета бедности, передал в их руки часть церковной собственности и способствовал переходу этих людей к светскому и индивидуалистическому образу жизни.

Отделение дохода капитула от доходов епископа ещё более укрепило положение каноников в качестве самостоятельной социальной силы, особенно с ростом городов и населения. Благодаря этому число каноников увеличилось. Во многих случаях капитул, контролировавший церковное имущество, а также имущество, связанное и со светской деятельностью храма, не подлежал юрисдикции епископа. Если, например, в парижском соборе Нотр-Дам алтарь принадлежал епископу, то остальная площадь – капитулу.

В канониках, их социальных и правовых нормах и отношениях, было много светского. Поэтому-то, считает Гимпел, расцвет Средневековья почти совпал с торжеством канонического права (1225–1275 годы). Упадок же каноников совпал, во-первых, с упадком этого права и постепенным слиянием его с римским правом (которое так нравилось всё более укреплявшим центральную власть королям и герцогам); во-вторых, с уменьшением религиозности, с вытеснением из неё светлого, разумного и с нарастанием силы тёмных, мистических элементов. Всему этому в немалой степени способствовала общая социальная атмосфера, политические события.

В 1337 году началась Столетняя война, потребовавшая от строителей не тонкого искусства, а грубой работы по возведению крепостей, что вело к деградации мастерства. Многих искусных зодчих и скульпторов уничтожила «чёрная смерть». Попытки капитула начать новый «крестовый поход по строительству соборов» по окончании Столетней войны (как только улёгся ужас от «чёрной смерти») оказались напрасными: вера и связанные с ней энтузиазм, дух изобретательства исчезли. К тому же в обществе стал возрождаться дух пренебрежительного отношения к ручному труду, характерный для X–XI веков (с их атмосферой эсхатологических предчувствий) и не присущий XII–XIII столетиям, отмеченным восприятием мира как стройного целого. Такого целого, в центре которого – человек, трудом своих рук покоряющий природу во славу Бога.

По мере упадка религиозности и вытеснения её, с одной стороны, мистицизмом и суевериями, с другой, – светскими формами духа (хотя нередко в пошлой и вульгарной форме), по мере нарастания эсхатологических и апокалиптических настроений и наступления «осени Средневековья» в XIV–XV веках снижалось значение храма и как места активных социальных контактов. Ведь в XII–XIII столетиях люди приходили в кафедральные соборы не только молиться, но просто проводить время. В храме общались, там можно было громко разговаривать; туда заходили с собаками, чтобы посидеть, отдохнуть (а то и поспать) или собирались, чтобы обсудить сугубо светские дела.

Показательно, что в городах-коммунах, имевших большие соборы, подчёркивает Гимпел, долго не строили ратуши – всё решалось в храме. Об этом свидетельствуют повторяющиеся запреты ратушных сборов. Показательно и то, что внутри храма снимались социальные различия между людьми. Поэтому жители средневековых городов, в отличие от своих более скептических потомков XVI–XVIII веков, охотно сдавали деньги на строительство соборов, очень высоко ценили скульпторов, инженеров и архитекторов, предоставляя им свободу творчества и в немалой степени социального поведения. Эти люди были для средневекового общества «докторами по камню». Помимо высокого социального статуса, архитекторы-инженеры имели высокий доход. Например, архитектор Джеймс из Сент-Джорджа, отвечавший за строительство длинной цепи крепостей на севере Уэльса в 1277–1295 годах, получал чуть более 54 фунтов в год.

«Диавол, пожирающий человека». (Скульптура XII века. Церковь Св. Петра, Вена)

Вместе со стоимостью предоставленного ему манора выходило 80 фунтов в год. Гимпел оценивает эту сумму как небывало высокую, ибо в то время владение землёй стоимостью в 20 фунтов обязывало к рыцарскому статусу (5).

Высокое положение зодчих в обществе обусловилось тем, что они воплощали в жизнь стремление жителей средневековых городов иметь более высокие здания, прежде всего, соборы (выше, чем в соседних городах) с более высокими сводом и шпилем.

Величайшей честью, которую Средние века оказали зодчему, было изображение на миниатюрах XIII–XIV веков Всевышнего, измеряющего Вселенную с помощью большого циркуля. Это так, как если бы Бога в современных фильмах представили в виде программиста-компьютерщика. Зодчие занимали в обществе своего времени более высокое положение и были более знамениты, считает Гимпел, чем Гропиус, Сааринен и Мис ван дер Рое в XX веке.

Наглядный пример судьбы архитектора в Средние века – жизнь и деятельность Виллара де Синекура. Пик его творчества приходится на 1225–1250 годы, на конец расцвета соборостроительного бума. Именно с середины XIII столетия, считает Гимпел, началось постепенное понижение социального статуса архитекторов; их начинают критиковать монахи и священники. Эта критика, отражающая чувство социальной зависти, раздражение техническими занятиями, не прекратилась с окончанием Средневековья.

В период Ренессанса её подхватили эстеты и гуманисты, презиравшие ручной труд и технику. Такое отношение порождало комплекс неполноценности у инженеров эпохи Ренессанса. В качестве примера Гимпел приводит Леонардо да Винчи.

Записные книжки Леонардо напоминают записные книжки Виллар де Синекура: у них были общие интересы, к тому же Леонардо читал рукописи де Оннекура и других средневековых инженеров – Конрада Кайзера, Роберто Вальтурно и Франческо ди Джорджо Мартини. Однако в то время как де Оннекур принимал и высоко ценил свой статус мастера «механических искусств», Леонардо испытывал по этому поводу чувство неловкости и отвергал такой, по мнению Гимпела, статус в весьма драматичной манере.

«Во всех книгах, написанных о Леонардо, включая фрейдовский психоанализ некоторых его картин, был обойдён стороной один факт: самой большой проблемой для Леонардо было презрение, с которым относились к нему гуманисты. Не имея возможности посещать университет и изучать «свободные искусства», он не знал греческого и плохо знал латынь. Это стало главным камнем преткновения в его жизни.

Гуманисты Ренессанса, его современники, прославляли высокую культуру классической древности, но для него она была в основном закрытой книгой. Очевидно, по-настоящему его так никогда и не приняли в среду гуманистов, где дискуссии часто велись на латыни» (6). В записных книжках Леонардо платит гуманистам той же монетой, пишет о них с раздражением. Больше всего его приводит в ярость тот факт, что интеллектуалы считают его работником физического труда, техником, механиком.

В этом отражается тот факт, что уже в XVI веке существовало глубокое различие между «двумя культурами», о которых писал Чарльз Перси Сноу. Общество XIII века, по крайней мере, сделало попытку создать такого человека, в котором обе культуры объединились бы. Виллар де Оннекур, Пётр из Марикура и особенно Роджер Бэкон близко подошли к единству практического знания и искусства.

Бэкон даже разработал план реформы христианского образования, предполагающий активное изучение математики, экспериментальной науки и языков. Однако в XIII–XV веках им не суждено было осуществиться, а в XVI столетии деятельность таких людей, как Роджер Бэкон, воспринималась гуманистами сквозь призму оценки Средневековья как эпохи мрака и отсталости. Совсем недавнее прошлое представлялось этим людям, например, Франсуа Рабле, как «тёмное время», в которое царило «пагубное и зловредное влияние готов» (7). Их не смущало даже то, удивляется Гимпел, что именно в Средние века был изобретён ключевой, как оказалось, механизм европейской цивилизации – часы.

Андрей Фурсов. Продолжение в следующем номере

***

1 – Gimpel J. From invention to innovation, or the «exceptionalism» of the European Middle Ages. European exceptio- 1 21 nalism. A conference at Harvard University. – 1989 – p.12

2 – К. М. Муратова. Мастера французской готики XII–XIII веков: Проблемы теории и практики художественного творчества. – М.: Искусство. – 1988.

3 – Там же, с. 186. Замечу, что хотя речь идёт и об апофеозе христианской церкви XII–XIII веков, вспомним, что церковь в то время стремилась примирить Веру и Разум, то есть максимально приблизилась к светскому образу мышления.

4 – Там же, с. 187

5 – Gimpel J. The medieval machine: The industrial revolution of the Middle Ages. – Aldershot: wildwood house. – 1988. – p. 115

6 – Gimpel J. The medieval machine... – p. 115

7 – Цитата по К. М. Муратовой. – Ук. соч. – с. 259

• Журнал «Социум»
• 1992 год
• №4(16)

Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:

У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)

Кратократия

Нострадамус XX века? (парадоксальные идеи и прогнозы Жана Гимпела)