Наш современник из прошлого
.jpg)
Художник В. Тропинин (1831 год)
Мифология, предания, легенды и сказки, литература – всё это, по мнению самобытного русского писателя Владимира Фёдоровича Одоевского, есть составные одного бесконечного потока – национальной эпопеи, разноликие проявления одной вечной тайны – души народа. В них, через них выражают себя в яви, обретая смысл и плоть, стихии-элементы, слагающие суть национального характера.
А что же удалось выразить самому Одоевскому? Какие стороны, какие закоулки и потаённые уголки наших с вами душ дали о себе знать устами и пером этого писателя?
С детства, ещё советского, мы помним сказку «Городок в табакерке» (часто даже не задумываясь, кто её автор) (1). Позже к нам приходят «таинственные повести» князя: «Сильфида», «Саламандра», «Косморама» и другие – те, что надолго закрепили в сознании людей образ «русского Гофмана». Ещё позже, быть может, мы откроем для себя полифонический мир первого в России философского романа «Русские ночи» или углубимся в научную фантастику «4338 года».
Смыслы, идеи спят до поры между строк древних книг. Придёт день, и они, пробудившись, ринутся – прежде неведомые-невидимые – в нашу жизнь.
Открытие новых областей вселенной по имени Одоевский, похоже, не за веками. Уже сегодня одни наши современники вдруг находят у Владимира Фёдоровича рассуждения, что ставят его в число предтеч Карла Юнга, только столетие спустя высказавшего догадку о существовании архетипов коллективно-родового бессознательного.
Другие обращают внимание на столь современные нынешней эпохе идеи универсального синтеза различных отраслей человеческого знания. Третьи... всё ещё роются в архивах и прекрасно знают, что большая часть творческого наследия писателя-мыслителя до сего времени не опубликована, несмотря на всю свою занимательность. Что откроется нам в этих неравнодушных строках?
Что поймём мы, лишь года три-четыре назад услышавшие словосочетание «спекулятивная (то есть умозрительная) музыка» и до сих пор плохо представляющие, что такое «музыка сфер» и Число у пифагорейцев, когда увидим перед собой произведения, пронизанные светом тысячелетних традиций философской эзотерики?
Не пройдём ли мимо, как прежде, заметим ли в пыли веков россыпи блистательных идей, прозрений, что то и дело встречаются на страницах его читанных-перечитанных книг? Найдём ли те магические кристаллы, сквозь которые только и увидим первоэлементы-стихии, тайное тайных в глубинах своего «я», а значит, и в своём будущем?
– Полноте! – скептически заметят нам. – А не на пустом ли месте искать-то будете? Не заблуждаетесь ли, как и фантазёр Велимир Хлебников, который в своём «Законе поколений» поставил Одоевского в один духовный ритм-ряд с Тютчевым и Блаватской, с теми, что верят большему и в большее, чем средние люди? Скажем спасибо князю Рюриковичу за привитые им русскому языку слово «проявление» и крылатое выражение «солнце русской поэзии» (о Пушкине) – и довольно.
Скажем, спорить не будем. А о прочем – каждый судит по своему разумению. «Если скажут, что мои мысли уже были кем-нибудь выражены, то можно скорее поручиться за их справедливость. Если найдут, что они новы, но несправедливы, то, по крайней мере, мне останется честь изобретения. Если ж заметят, что они стары и несправедливы, то я рад буду случаю узнать новое и отстать от несправедливого», – так говорил Одоевский.
Вам, милостивый читатель, «Социум» предлагает два небольших произведения Владимира Фёдоровича: «Новая мифология» (публикуется по рукописи, хранящейся в Российской Публичной библиотеке (2) и «Бесструнная лютня», что впервые увидела свет на страницах «Московского телеграфа» 169 лет назад. Надеюсь, они станут Вашим маленьким открытием.
.jpg)
Автор рисунка: Ж. Вербестель
Новая мифология (3)
В то время, когда от Солнца ложатся по долинам длинные тени и верьхи башен освещаются беспрестанно ослабевающим Светилом; когда внезапная тишина расстилается по земле и в человеке рождается какое-то темное и таинственное ожидание, в то время в сокрытых лучах Зари сбираются духи, властвующие над вселенною.
Одних жилище – сердце человеческое. Эти духи женщины, иль иначе Кардиады (4) – они застают человека при его рождении и сопровождают его во всех превратностях жизни. Они не пременяются, образуют его характер, его внутреннее устройство, и умеющие читать в великой книге природы узнают свойства Кардиады в чертах лица человека, ею обладаемого. Кардиада остается верна человеку и за пределами гроба, когда телесная оболочка спадывает с него – и Кардиада в могильном же мраке засыпает с ним вместе.
Есть другие духи, их имя Эфириды (5). Сих жилище – мечтания человека. Они не определены, как призраки; нет им ни особенного образа, ни свойств; нет для них ни времени, ни пространства. Они разнообразны, бесконечны, деятельны, как природа, им подчиненная.
Нет в природе пылинки, нет мгновения, нет выражения, нет звука, которые не были бы подчинены кому-либо из Эфиридов. Одного царство – Живопись, другого – смелые порывы ума, измеряющего Солнцы Солнцев, третьего – одно какое-либо произведение Искусства, одна картина, один напев; есть такие, которых все царство – черта, невзначай проведенная беспечною рукою живописца, звук, незаметно сорвавшийся с лиры Поэта, призрак, на миг явившийся при слиянии света с тьмою.
Сии духи беспрестанно то отделяются друг от друга, то сливаются, как воды различных рек в однородное море, то летят к человеку, то оставляют его, и каждый из них имеет свойство всех прочих.
От сей беспрестанной пременчивости они то прелестны, то безобразны: иногда в счастливом соединении они созидают Храмы, где земля служит основанием, небо сводом; иногда – огромные чертоги, где ряды столбов стройно теряются в отдалении, как звуки удаляющиеся; иногда со всех концов вселенной сносят все прелести мира и сотворяют человека, Богам равного. Но иногда – увы! Эфирид Поэзии сливается с Эфиридом конского бега; мечтание о борьбе стихий до мироздания, о силе исполина, повергнувшего Землю – с мыслию о войне лилипутов.
Эфириды в бесконечной борьбе с Кардиадами. От создания мира длится между ними спор, до сих пор не решенный. Кардиада видит в каждом человеке вселенную; вся природа ей кажется созданной для человека. Она любит не людей вообще, но человека, которого сердце ей служит обиталищем.
Она готова принести все в жертву своему жилищу; она стремится беспрестанно закрыть от человека все его окружающее и хочет сердце его ограничить лишь его собственным сердцем. Она порождает в человеке любовь к самому себе, старание о самом себе, о сохранении своей собственной жизни, совершенное забвение других людей.
Эфириды, напротив, любят человечество (вообще. – Ред.), хотят уничтожить человека во вселенной: они исторгают человека из собственного его сердца, рождают в нём самоотвержение, забвение собственной жизни, презрение ко всему ограниченному.
Они возжигают в душе его мысль, что человеку тесен мир сей, мчат его в ту страну, никогда не достигаемую, где движется огромная ось вселенной, не постижимая чувствам, надевают на человека мечтания, рядами миров отделенные от окружающих его предметов – и тогда человек дивится: откуда явилась мысль, никогда ему еще не являвшаяся. Они производят на лице человека те беспрестанно, как молния, изменяющиеся движения, которые не в состоянии приковать к полотну быстрейшая кисть Живописца.
Часто бывает борьба их. То одни, то другие одолевают – и человек не постигает, что в нём происходит, и говорит в то время: «Я не доволен собою». Есть люди, в которых сия борьба продолжается беспрестанно, и таких людей называют мизантропами; в одних побеждает Кардиада, и человек становится злодеем; в других одолевает Эфирид, и человек делается безумцем. Но чаще все сии три состояния беспрестанно уступают один место другому в одном и том же человеке – от сего происходят различные чувствования, в которых сам человек не может себе дать отчета.
Но иногда Эфириды простирают руку любви Кардиадам. Любовь их продолжается одно мгновение, и сие мгновение рождает в человеке то состояние, которое мы зовем вдохновением. Людей, рожденных в сие счастливое мгновение, называют любимцами Неба.
В сие скоропроходящее время человек силою становится равен вселенной, ощущает в себе ВОЗМОЖНОСТЬ сотворить новую. В сие-то время зарождаются в душе его возвышенные мысли, сильные чувствования; зарождаются те произведения, которые переживут века.
Человек в гробе, но Эфириды, любившие его во время жизни, ищут сих произведений, беспрестанно поддерживают их прежнюю жизнь (6), вдыхают новый беспрестанно воспламеняющийся огонь, и оттого иногда сама Кардиада трепещет среди могильного сна своего...»
Между тем, как говорил Дедушка, все слушатели мало-помалу принялись за старое, и когда он окончил, г. Городничий был уже в жарком споре с Бабушкою о способе приготовлять впрок картофель. – «Я предвидел это!» – проговорил мой бедный Дедушка.
– «Сказка не сказка, быль не быль», – бормотала Просвирня. – «Вот вам сказка, – сказал Дедушка, – самая старинная. От нее, говорят, пошла пословица: вместе тесно, розно скучно!»
2-е. Музыкальный инструмент
Однажды Эфирид, вырвавшийся из головы пламенного мечтателя, летел по бездонной пустоте пространства и скучал бездействием. Тщетно сияли пред ним безначальные солнцы, тщетно волновались стихии юных миров, едва зародившихся, тщетно спорили о первенстве планеты с своими спутниками – ничто не остановляло его внимания.
Вдруг чудная гармония поражает слух его. Удивлённый, он обращается с вопросом к встретившемуся Эфириду, который, сорвавшись с чёрной доски Астронома и волоча за собою остаток геометрической линии, мчался изо всей силы к одной неподвижной звезде, которой никогда не уловит взор смертного.
«Что это такое?» – спрашивает Эфирид-мечтатель. – «О! Это звуки неприметной пылинки, которая называется Землею», – отвечает с презрением Эфирид-астроном и направляет путь к планете, пред которою миллионы Сириусов кажутся пылинкою.
Эфирид несется на звуки. Вдруг взорам его представляется прелестное живое гармоническое орудие, которого ни устройства, ни обличности не в состоянии пересказать язык человеческий. Роскошно покоилось оно в голубых слоях воздуха и само наслаждалось своею гармониею. Все части его сливались в одно прекрасное целое: пронзительный звучный звон благородных металлов, как струны, протянутые чрез все земное пространство, смирялся пред благоговейными гласами человеческими, и равномерное ударение океана разнообразилось стройными гласами тьмочисленных ветров.
Более и более пораженный сим чудным явлением, Эфирид хочет рассмотреть его ближе, летит, – но вдруг волшебные звуки прекращаются и место их занимает какой-то гул безобразный. Эфирид, изумлённый, летит далее, вступает в последний слой земной атмосферы – пропадает и самый гул, лишь изредка привлечет его к себе какая-либо сила, то оттолкнёт, как легкую мошку струна на Эоловой Арфе. – Эфирид, еще более изумленный, хочет исследовать свойства сего чудного инструмента, найти огромные струны его, обширную пустоту его внутренности...
Тогда в стране, на которую ступил Эфирид, было утро, – все люди, мучимые суетами мирскими, выходили из жилищ своих с заботливыми лицами, лепет пустых разговоров мешался со скрыпом повозок, криком домашних животных и заглушал сиротливый гимн какого-то уединенного песнопевца. – «Так это-то чудная гармония, которая меня издали поражала?» – воскликнул Эфирид с негодованием и снова взвился на необъятное пространство. – Что же! Снова слух его поражает та же чудная гармония, то же роскошное музыкальное орудие представляется его взорам.
Ещё раз приближается он к Земле, и ещё раз исчезает гармония. Удаляется – и опять то же очарование. Неизмеримое время провёл он, наблюдая сие явление, и наконец, в досаде, что не может объяснить его смысла, с своими собратьями исчез!
И эта не понравилась слушателям. «Однако, – сказала Бабушка, – нельзя ли чего-нибудь попростее?»
– Ну так слушайте ж! – воскликнул Дедушка с негодованием. – У одного моего знакомого было две головы....
Все встрепенулись, как от электрического удара.
1826 (продолжение будет) Каллидор
***
1 – Интересно, что резкий в полемических суждениях В. В. Розанов в статье «Возврат к Пушкину» назвал трёх русских писателей, чьё творчество, по его мнению, всего более нужно изучать в отрочестве: «всего три писателя, только три – Пушкин, Лермонтов и князь Одоевский».
2 – ф. 539, on. 1, ед. хр. № 4, лл. 57-60. Орфография и пунктуация приближена к современной.
3 – Разделение на статьи, оглавление и проч. т. п. – всё это дело моего почтенного наставника. С. (Прим., сочинителя ).
4 – От греческого «кардиа» – сердце. (Ред.).
5 – От греческого «айфер»; эфир – верхний лучезарный слой воздуха, где обитали боги; один из первоэлементов мироздания. В несколько ином значении слова «эфир» и «эфирные (например, существа)» встречаются в ряде эзотерических учений древности и недавнего прошлого. (Ред.).
6 – Интересно заметить, что именно эта мысль легла в основу пока ещё неопубликованного и незавершённого романа В. Ф. Одоевского о Джордано Бруно и Раймунде Люллии. (Прим., публикатора).
Ещё в главе «Шкатулка с секретом»:
Наш современник из прошлого