Мы встретились...
Думается, сегодня для многих стало очевидным, что ностальгические вздохи бывших советскоподданных по временам России царской едва ли выльются во что-то большее, чем очередной цикл белогвардейских романсов. Та Россия, со всеми своими «за» и «против», ушла. Часть наших соотечественников поняла это в дни своего исхода из неё в эмиграцию, в Стамбул, в Варшаву, Ригу и Гельсингфорс, вдруг ставший Хельсинки.
«Занавес опустился». Это понял каждый, кто хотел хотя бы что-нибудь понимать в тогдашнем и последующем смятении... Совдепия стала Советской Россией. Теперь от тех времён осталась лишь «Советская Россия». От коммунистической империи открещиваются её вчерашние радетели, вознесённые на самый верх государственной пирамиды в те самые годы, а ныне, видимо, забывшие с неё слезть...
Тем не менее мы продолжаем говорить о российской цивилизации, пребывшей и сохранившей себя в самых разных внешних формах – в великокняжеской и царской, Московской, Петербуржской, Петроградской и вновь Московской. На пороге XXI века, начала второго тысячелетия Руси, мы стоим перед Новой Россией, новым пониманием российскости.
«Не русский я, но россиянин», – недавно сказано в общем-то. Становление истинно российского сознания (и шире, вероятно, евразийского или ещё какого-либо) требует осознания единства исторических путей всех народов, делающих Россию Россией, необходимости каждого из них для всех нас...
С этого номера «Социум» начинает публикацию серии статей об истории (вчерашней и нынешней), о жизненном укладе-ладе народов, образующих российскую цивилизацию – многоголосую, многокультурную, многоконфессионнальную. Итак, встреча Руси и Христа, встреча ветхого и нового, прошлого и будущего, евреев, тюрок и славян.
.jpg)
.jpg)
«...Встреча русских с миром еврейства не только не случайна (для русских, во всяком случае), она была провиденциальна, духоподъёмна, жизнестроительна»
.jpg)
Автор фото: Игорь Носов
«Страшно впасть в руки Бога живого» (Евр. 10:31), ибо страшна близость и тем более прикосновение к высшему воплощению священного, к его тайне. Страшно говорить, писать, судить и рядить о евреях, вопрошать о тайнах еврейства из-за благоговейного сознания инакости народа, открывшего и засвидетельствовавшего присутствие Бога Живого и так остро почувствовавшего суть святости и дистанции, от него отделяющей.
Страшно, потому что переживание – как русского перед евреями – своего чувства сыновства, непрошеного и, может быть, ненужного, не пережито, но живо и насущно; потому что сердце болит за судьбу продолжающейся тысячелетие встречи в духе русских и евреев, хотя вера и твердит о неотменимости обетов и результатов этой встречи, о её новых, ещё только зреющих плодах.
Эта же вера свидетельствует, что встреча русских с миром еврейства не только не была случайна (для русских, во всяком случае), но что она провиденциальна, духоподъёмна, жизнестроительна, что она прообразует новый, существенно более важный модус взаимоотношений, благой для обеих сторон.
* * *
Первая встреча произошла задолго до того момента, когда луч истории в кромешной тьме аморфного «этнографического» сырья высветил ту его часть, которую позже стали называть русскими. Ни сами русские, ни их праславянские предки в этой первой встрече не принимали участия, но узнали о ней тысячелетие спустя, когда приняли в свою душу её результаты и с детской открытостью поверили в них и сказали себе, что «это хорошо».
Та встреча, действительно, была прообразующей будущее, промыслительной, воистину спасительной. Участниками этой встречи с обеих сторон были евреи: вчерашние, сегодняшние и завтрашние приверженцы веры в Бога Живого, Бога Авраама, Исаака, Иакова, с одной стороны, и с другой – те же вчерашние иудеи, которые сегодня, в дни Понтия Пилата, были свидетелями распятия и воскресения Христа, увидели в этом исполнение Обетований о приходе Мессии и отныне стали христианами.
Точнее, встреча произошла в той части богоизбранного народа, которая совлекла с себя ветхого человека и облеклась в нового, для которой отныне «нет ни Еллина, ни Иудея, ...но все и во всём Христос» (Колосс. 3:11). В лице этих иудеохристиан и произошла для будущих русских христиан встреча со Христом и через него с Богом Ветхого Завета.
Здесь уместно напомнить о генетической связи между историческим христианством и иудейской литургической традицией, о «переплавлении» еврейского культа в христианский не через отмену старого, но через пресуществление одного в другое, о зависимости христианского «богослужения времени» от иудейского «эсхатологического» богословия времени, а христианской молитвы от еврейских литургических текстов, о преемственности еврейской и христианской ритуальной трапезы и сродстве самого её духа милосердной любви, суть которой с такой полнотой и глубиной открылась и засвидетельствована в «Троице» Андрея Рублёва.
* * *
У «порога» славянского этноса христианство появилось в середине IX века (хотя есть сведения об обращении отдельных славян и целых их групп по крайней мере века на два раньше).
Символическим и промыслительным оказалось то, что подлинное историческое начало христианства у славян связано с личностью уроженца Солуни, грека Константина Философа (1). Вместе со своим братом он стал вдвойне просветителем славян: даровал им письменность, через неё познакомил и с новым для них христианским учением, а через него – с Ветхим Заветом. Именно Константину обязана русская духовная традиция догматическим и художественным символом Софии-Премудрости, Художницы Небесной.
«Да, равноапостольный Кирилл узрел в таинственном сновидении, в видении детского возраста, когда незапятнанная душа всецело определяется явленным ей первообразом горнего мира, узрел Софию, и в его восприятии Она – божественная восприимчивость мира – предстала как прекраснейшая Дева царственного вида. (...) Этот символ и сделался первой сущностью младенческой Руси (...).
Около этого небесного образа выкристаллизовывается Новгород и Киевская Русь. (...) самый язык нашей древнейшей письменности, как вместе с ним и наша древнейшая литература, пронизанная и формально и содержательно благороднейшим из языков – эллинским, был выкован, именно выкован, из мягкой массы некультурного – Кириллом, другом Софии. (...) около Софийского храма, около древнейших наших Софийских храмов, обращается рыцарственный уклад Средневековой Киевской Руси», – писал Павел Флоренский.
Через образ Премудрости-Софии, которая изначально жертвенна и многоплодна и в которой слиты воедино Творец, творчество и тварь, устанавливаются связи христианской софиологии (русско-православная ветвь её из числа наиболее плодоносных) с одним из её важнейших истоков – библейской мифологемой о жизни как радостном художестве (поражает диапазон усвоения слова-понятия древнееврейского hkmh – «Премудрость (Божия)», от высот эзотерики до «хохмы», – и всё это результаты русско-еврейского языкового сотрудничества).
Кроме того, легенды и жития рисуют Константина Философа как блистательного полемиста в прениях с иудейскими мудрецами в связи с сомнениями хазар в вопросе о выборе истинной веры (через сто с небольшим лет подобная ситуация возникнет на Руси при князе Владимире I). При обмене тостами хазарский каган предложил пить «во имя бога, создавшего всю тварь», на что Константин – «во имя Бога Единого и Слова Его, коим небеса утверждены, и Животворящего Духа, коим содержится вся сила созданной твари». Этот спор о Святой Троице подхватывает и продолжает то прение, которое вели между собой иудеохристиане и иудеи после воскресения Христа.
Тема Semito-Slavica в связи с Константином не будет исчерпана без упоминания «сирийской» темы, в Дамаске услышал философ глас из алтаря, велевший ему идти «въ землю пространу и въ язики словинскые», чтобы дать тамошним людям закон. Можно напомнить об особой вообще сакральной отмеченности сирийского языка: согласно черноризцу Храбру, первым из языков был сотворён сирийский («соурьский»), «имъ же и Адамъ глагола».
То, что «соурьскьм» письмена превращаются у переписчиков в «роусьскьи» и на этом основании делаются далеко идущие выводы, – свидетельство, что и ошибки могут быть использованы на потребу складывающемуся силовому полю провиденциальности. Русский язык, как и древнееврейский, греческий и латинский, вовлекается в идеологическое пространство языков священных текстов (2) подобно тому, как своими переводами на славянский язык Константин Философ сделал попытку повысить сакральный ранг последнего.
Разумеется, реальное ядро обросло густым мифологизированным слоем, который, однако, не заслонил этого ядра и самого факта отмеченности славянско-еврейских связей. Как раз в этот ответственный момент появления на сцене нового субъекта истории русское сознание вступает в диалог с иудейско-еврейской идеей – русы и евреи, христианство и иудаизм, Благодать и Закон.
«Слово о Законе и Благодати» первого киевского митрополита из русских – первая и наиболее серьёзная заявка на участие в диалоге.
При допущении (вполне естественном и подтверждающимся многими фактами) живых контактов с иудейством в Киеве XI века прежде всего возникает вопрос об источниках иудейского элемента в этом месте и в это время. Прогресс в изучении хазар и их государства, отношений Руси с хазарами в конце 1-го тысячелетия и даже несколько позже помогает осветить этот вопрос. В VIII столетии Хазарский каганат достиг своего политического и экономического расцвета, поэтому вполне естественно, что юго-восточные славяне под натиском кочевников должны были искать мира и помощи у столь мощного соседа.
Летописное свидетельство о мирном подчинении племён юго-восточной ветви славянства хазарам и о государственном объединении ими этих племён станет понятным, если мы вспомним, что хазары в эту эпоху жизни Восточной Европы играли роль посредников в торговле и в культурных сношениях с процветавшим тогда арабским Востоком. При национальной и религиозной терпимости хазарской власти юго-восточная Русь легко переносила свою связь с Хазарией; восточные писатели говорят о признании славянами авторитета хазарских судей и о службе русов в войске и при дворе хазарского кагана, при возможности, однако, самостоятельных, отдельных выступлений Руси.
Приход юго-восточной ветви славян в Киев способствовал усилению позиций хазар в городе. Вероятно, одной из причин тяги и славян к Киеву было как раз то, что он был под защитой Хазарской империи. Согласно одной из научных версий, именно хазары основали этот город в VIII или IX веках (по Г. Вернадскому, около 840 года). В настоящее время, особенно после сенсационной находки «Киевского письма» (3) вырисовывается такая ситуация в «матери городов русьских»: городская администрация и гарнизон – хазарские (с сильной восточно-иранской прослойкой – хорезмийцы), и еврейское население города.
Именно поэтому в ранней истории Киева известное мотто Audiatur et altera pars приобретает особое значение. Этой altera pars в свете «Киевского письма» оказываются евреи. Кстати, в этом же тексте сохранилось древнейшее из дошедших до нас упоминание названия города – qiyyob (из других источников известны формы того же названия – Kuyaba, Cuiewa и др.).
Само слово «Киев/Кыив», как думают сейчас, иранского происхождения. Аль-Масуди сообщает о руководителе хазарского войска – визире Ахмаду бну Куях (т.е. Ахмад, сын Куяха). Учитывая, что эта должность передавалась по наследству, резонно полагать, что Ахмаду предшествовал некто Куя, занимавший этот пост в последние десятилетия IX – в начале X века. А форма имени Куя идеально объясняет происхождение славянизированного имени Кыя-Кия русских летописей.
Славянский элемент в Киеве конца IX – начала X веков достоверно не отмечен и не оставил по себе письменных памятников. Появившись в Киеве, он не мог не вступить в контакты с хазаро-еврейским населением и лишь позже вытеснил его. Следовательно, уже самое начало «русского» (славянского) исторического Киева было подобием симбиоза или соседства язычников-славян с евреями-иудаистами.
Трудно сомневаться, что в XI веке, времени создания «Слова о Законе и Благодати», через сто лет после князя Игоря, убитого древлянами, в Киеве еврейский элемент продолжал играть значительную роль (во всяком случае до еврейского погрома в Киеве в 1113 году при Владимире Мономахе, носившего откровенно «экономический» характер, было ещё далеко).
Древнекиевская ситуация, несомненно, способствовала взаимному ознакомлению с «чужой» верой. Возможно, новообращённые киевские христиане, не искушённые в догматических тонкостях, видели в иудейской вере и литургии её больше общих черт с учением христианства и церковным богослужением, поскольку для них важнее было противопоставление языческому политеизму, чем иудейскому монотеизму, преемственная связь с которым, как следует из «Слова» Илариона, отчётливо сознавалась. В «киевскую» эпоху огромное значение, как и позже в истории России, имела переводческая деятельность.
Именно через переводы русский читатель познакомился с обширным кругом текстов, относящихся к Священной истории, прямо или опосредованно связанных с Ветхим и Новым Заветами. Среди них были «Иудейская война» Иосифа Флавия, компендии Георгия Амартола, Иоанна Малалы, в которых еврейская тема находила своё особое место в рамках всемирной истории. Особенно поучителен в этом отношении ряд апокрифических текстов, хранящий следы многовековой книжной традиции, но «опустившийся» в народную среду и приобретший фольклорный статус (среди таких текстов – замечательная в самых разных отношениях «Голубиная книга», само название которой, вероятно, представляет собой кальку с древнееврейского).
Такое калькирование, перенос-трансплантирование имён и названий из ветхо- и новозаветной традиции на русскую почву был излюбленным обычаем на Руси, видимо, с древнейшей поры. Этот обычай стал позже весьма характерной чертой русского благочестия – включение себя, русской истории, русской земли, русской жизни в контекст «священной истории», установление связи с реалиями Святой Земли, обретение единой почвы.
В эпоху расцвета русского благочестия в XVII веке, при Алексее Михайловиче, ощутима острая потребность в приобщении к «священной истории», в переживании её моментов как своей собственной истории, в сакрализации быта. Пасхальная неделя в Москве XVII века сознательно, со всей детальностью и особым поэтическим настроением строилась по образу последней недели земной жизни Иисуса Христа (въезд в Иерусалим, крестный ход, «переименования», в результате которых в первопрестольной появились Иордань, Голгофа (Лобное место), Скудельниче поле и т.п.).
Сама Москва превращалась в своего рода Иерусалим, в место действа, воспроизводящего тот узел «священной истории», в котором оказались связаны христианство и иудейство. Тогда же, при патриархе Никоне, в устье Истры был построен Новый Иерусалим – Воскресенский монастырь.
Эта потребность погружения себя в то время и в то пространство известна и в опытах индивидуального бдагочестия. Источники отмечают обычай Серафима Саровского давать разным местам в лесу, где он уединялся для отшельнической жизни, названия, заимствованные из «священной истории». Так, одно место он называл Иерусалимом, другое – Назаретом, третье – Фавором и так далее.
«Молясь в этих местах, – пишет историк русской святости иеромонах Иоанн (Кологривов), – он любил вспоминать соответствующие события из истории нашего спасения. И Святая Земля, находившаяся в тысячах вёрст от него, была ему духовно близкой, она освящала, если можно так выразиться, сверхпространственным присутствием дебри русского леса» (4).
Владимир Топоров. Фрагменты статьи из сборника AEQUINOX (М.: Carte Blanche, 1991)
1 – Более известен под именем Кирилл, принятом в постриге. День святых Кирилла и Мефодия, просветителей и создателей славянской азбуки («кириллицы», а возможно, и «глаголицы») – 24 мая. – Ред.
2 – Напомним, что до Реформации библейские тексты разрешалось воспроизводить только на этих четырёх языках. – Ред.
3 – «Киевское письмо» (теперь хранится в библиотеке Кембриджского университета) было написано не позже 930 года на чисто раввинистическом еврейском языке в Киеве и представляет собой просьбу представителей киевского кагала к другим еврейским общинам о помощи своему выкупленному из плена соплеменнику и единоверцу; документ был найден в 1962 году среди фрагментов текстов из Каирской генизы.
4 – Ср. «Хождение игумена Даниила в Святую Землю», в котором локусы ветхо- и новозаветной истории соединяются с памятью о русских людях, чьи имена восстанавливаются Даниилом и затем заносятся в список для поминовения.
ЕВРЕЙСКИЙ ЮМОР
...Две тысячи лет скитаний и преследований выработали у евреев способность выявлять комическое в любой ситуации и с иронией относиться ко всем без исключения формам и проявлениям жизни. Остроумие стало своеобразным оружием в руках безоружных евреев. Ведь ничто так не ослабляет опасного и сильного противника, как его осмеяние.
В еврейском юморе мы сплошь и рядом обнаруживаем и самоиронию, подтрунивание над участью «избранного народа», над еврейским характером. Единственное, что напрасно было бы искать в еврейском юморе, – это неприязнь к кому бы то ни было...
Из книги А. Дрожджинского «Пилпул, или Из еврейской мудрости»
---
В Варшавскую синагогу рвётся галантерейщик Каплан. Но у него нет билета, и синагогальный служка его не пускает.
– Послушайте, у меня срочное дело! Мне надо немедленно найти в синагоге моего компаньона и всё с ним обсудить!
– Ладно уж, – говорит служка, – по делу я вас впущу. Но даже не думайте молиться!
---
Царь устраивает смотр войск. В конце он спрашивает у солдат, всем ли они довольны. Рекрут Пинхус жалуется:
– Ваше Величество, я еврей и поэтому мне запрещено жить, где я хочу, поступать в университет, и моя семья голодает.
– Думаешь, мне хорошо? – говорит царь. – Министры воруют, анархисты бросают в меня бомбы...
– Ваше Величество, махнём вместе в Америку!
---
Двое нищих встречаются на Киевской улице, возле дома мультимиллионера Бродского.
– Ты знаешь, я сейчас был у Бродского.
– И сколько тебе дали?
– Рубль.
– Всего?
– Да, по-моему, Бродскому сейчас сильно не везёт. Я видел вот этими глазами, как две его дочери играли на одном рояле!
---
Ксендз говорит раввину:
– Быть раввином невыгодно. У вас не бывает никакого продвижения по службе. Вот я, например, могу со временем стать епископом.
– Ну вот вы стали епископом, – говорит раввин. – И что?
– Как что, епископ может стать кардиналом!
– Вот вы уже кардинал. И что?
– Но ведь кардинал может стать Папой!
– Стали Папой. И что?
– Я не понимаю, что ещё можно ждать от человека? Чтобы он стал Богом, что ли?
– Почему нет? Одному из наших еврейских мальчиков это удалось.
---
Иван просит у деревенского еврея рубль взаймы, обещая весной вернуть вдвойне. В залог он оставляет топор. Когда Иван собирается уходить, еврей его останавливает:
– Подожди, Иван, мне кое-что пришло в голову. Весной тебе будет тяжело вернуть сразу два рубля. Не лучше ли, если ты половину уплатишь сейчас?
Парень с облегчением отдаёт рубль. Задумавшись, бредёт он домой и бормочет:
– Странно. Рубля нет, топора тоже, один рубль я ещё должен, и всё правильно.
---
Молодой еврей приглашён на ужин к богачу. Во время ужина начинается гроза, и хозяйка предлагает гостю остаться переночевать. Тот с благодарностью соглашается, однако через минуту выходит и возвращается через час, промокший до нитки.
– Где ты был?!
– Как где? Ходил сказать маме, что не буду ночевать дома!
---
– Не бейте, не бейте его! Гроссмейстер – это не фамилия!
Ещё в главе «Семья - нация - страна»:
Из терема – в общественное собрание
Мы встретились...
«Пробуждение чувствилища к национальному духовному опыту...»