Мне весело было подъезжать...
Заметки о деревенском хозяйстве бывшего директора императорских театров князя Сергея Волконского.
В жанре объяснения в любви
Как далеко всё, что я люблю! Как далеко! Флоренция. Венеция! Ужели эти самые рельсы, по которым поезд сзади меня утонул в степной дали, ведут и к вам?
Как далеко всё тамошнее, каменное, великолепное!..
Да, как далеко всё, что я люблю, и как люблю всё, что кругом! Родина, Родина!.. Здесь всё мягкое, земляное, соломенное. Историк Соловьёв делил Европу на каменную и деревянную...
...Мне было «весело подъезжать». Уже к седьмому десятку я приближался, и не улетучилась острота этой радости. И сейчас, когда ничего уже не осталось от этого прошлого, когда и в том уголке души, где цвели лучшие цветы, уже и полынь не растёт, не могу без радостного трепета вспоминать, как подъезжал к милой нашей ПАВЛОВКЕ. Сзади себя на крыльце оставил сухую степь, а здесь зелёный сок лесной...
В чём прелесть всего этого? Отчего мы так это любим? Много видал я мест прекраснее; и вся страна наша такая неприглядная, и климат сухой, и воды в парке другой нет, кроме двух прудов. Откуда же эта привязанность, корнями существа нашего вросшая в землю, влившаяся в каждое дерево, цветущая в цветах, обнявшая безбрежную однообразность степную? Для меня это непрерывное творчество.
Задумывать, осуществлять, видеть в каждый свой приезд упрочение и рост того, что сделал в прежние годы, какое нескончаемое удовлетворение. Да, наша местность, как степная, уныла, но вокруг дома старый парк в двести пятьдесят десятин. Когда родители купили именье в 1863 году, всё было в запустении; только большие старые деревья радовали глаз, но всюду крапива, лопух, хворост. Не было ни одного хвойного дерева; первые две ёлки приехали с нами в корзинках на крыше кареты.
Мать моя не прекращала сажать, я продолжал. Но как было трудно ей начинать! В посадках паслись телята, маленькие ёлки скашивались косой. Можно сказать, первые десять лет были более воспитательной работой, нежели созидательной. Шевырёв (1) сказал, что в «Слове о полку Игореве» выразилась в поэтической форме вековая наша задача – борьба с пустыней.
Борьба с пустыней была деятельностью моей матери в Павловке, и, конечно, не одну природную пустыню тут следует понимать, но и ту пустыню, которую люди в природе делают, и ту пустыню, которая в самих людях. Нелегко ей было. Какое-то стихийное надвижение людского непонимания и даже людского издевательства сметало дело рук её.
За последние тридцать лет мы перекинули лесонасаждения уже за пределы парка. В голой степи пошли рощи и лиственные, и хвойные; переход из степи к парку стал постепенным; кто долго не был в Павловке, не узнает местности.
.jpg)
Парк интересный в древесном отношении; одних хвойных пород больше двадцати. (...) Кедр великолепен.
Устоит ли? Он выше всех, и молодой лес вокруг него не защита ему: легко может бурей его сломать. Он был подвязан на три стороны проволокой к столбикам – проволоку украли; подвязал веревкой – веревку украли: подвязал мочалкой – мочалку украли...
Плач о недальновидной временности
Да, пятьдесят лет любовного отношения к дереву не заразили местных крестьян; у них не только нелюбовь, ненависть к дереву. Если бы вы только видели жестокость, с какою обращаются крестьяне с деревьями. Прелестные молодые рябины, растущие пятью, шестью стволами из одного корня, всеми шестью стволами звездою на земле лежат: мальчики доставали ягоды.
Подумайте только, если у вас есть сколько-нибудь склонности к философскому мышлению, подумайте, что это такое – из-за любви к последствию уничтожить причину... Крестьянин смотрит на дерево как на материал; его тень, его прохлада, а тем паче его краса ему не нужны. Он не сознаёт даже того, что рост дерева есть своего рода капитал и что как капитал начинается с копейки, так мачтовое дерево начинается с посаженного прутика.
Крестьянин не понимает того, что в хозяйстве называется рентабельностью. Риск в хозяйстве ему чужд, и всё имеет цену лишь с точки зрения единовременной наживы. Единовременность – вот гнусный и пагубный принцип крестьянского хозяйства, а следовательно, и хозяйственной жизни всей России. Ничто не зиждется на прошлом, ни в чём нет расчёта на будущее...
Из окон спальни смотрю в бинокль на мною созданный пейзаж. Другая страна. Это ли тамбовская степь? Волнистая местность, дубняк, березняк, ельник; и среди рощ возделанные нивы. Вижу, смотря по времени года, – покорно-длинные вереницы подъярёмных волов, трескучее подпрыгивание сеялки, пёстрый цветник платков и сарафанов во время полки и крылатое вращение жнейки, снимающей плоды предшествовавших трудов.
...Я предпочитал расходную статью доходной. Но никогда мне не казалось, что я расходую на себя, когда расходовал на Павловку. У меня такое было ощущение, что моя обязанность, моё призвание – сделать из Павловки то, что в революционные времена стали называть культурной ценностью.
Из книги «Мои воспоминания». T. 2. Родина
***
1 – Шевырёв Степан Петрович (1806–1864) – поэт, «любомудр», теоретик искусства.
***
Эх, батюшка-князь! Не то что пятьдесят – уж без малого трижды по пятьдесят прошло, а мы даже в популярных песнях всё увещеваем:
Не губите, мужики,
не губите!
Не рубите дерева,
не рубите!
Да, видно, всё без толку!
Ещё в главе «Жизнь — творец — искусство»:
О добре на завалинке (медитация в российском вкусе)
Обезьянничанье? Оригинальничанье? Нет! Самобытность
Мне весело было подъезжать...