Кратократия

«...Из всех качеств у них до предела развито чувство биологического самосохранения и жевательный и хватательный рефлексы. /.../ Они ходят по трупам ради сохранения своих геморроев и мещанских соблазнов. Власть им нужна не для того, чтобы что-либо свершить, а для того, чтобы есть, спать. И если заглянуть в их нутро, то там в пустоте сидит крыса, выращенная до размеров слона. Это-то и даёт им силу насиловать людей, природу и верить в то, что они смогут изнасиловать весь мир».

Эрнст Неизвестный

«Искушение святого Антония», часть вторая: несвятые антонии, социальные крысы и странные существа (осмысление опыта социального злоложства)

Эрнст Неизвестный не только образно, но и понятийно очень чётко сформулировал идеально-типическую суть кратократа – «социальная крыса». Иными словами, биосоциальное существо с отсечёнными (или усечёнными) нравственными и другими качествами, лишённое индивидуальной связи с Абсолютом; существо, программируемое отношениями иерархии, власти (силы) и страха. Логично предположить: чем выше уровень кратократической ячейки и (или) чем ближе она к репрессивным структурам, чем более она кратократична, тем больше субъектная деградация, тем сильнее воплощено и выражено бионачало и крысиные черты.

Факты подтверждают это предположение. Как заметил кто-то из советских историков, чтобы не просто выжить, но функционировать в качестве секретаря обкома или райкома в 30-40-е годы, человек должен был обладать психологией уголовника. То, каким образом шла борьба за власть на уровне выше обкомовского, то, какие решения принимались там относительно общества в целом, как это делалось и как это объяснялось, в частности, выжившими высокопоставленными кратократами (см. интервью Кагановича и «беседы» с Молотовым), лишний раз убеждает в этом самом уголовном, а ещё точнее, в «зоосоциальном» характере поведения и мышления кратократии. По сути, в её среде шёл отбор крысоловов среди «социальных крыс» (подчёркиваю, что не вкладываю никакого негативно-оценочного значения в эти определения; речь идёт лишь об адекватных терминах, которые в данном случае биосоциальны).

Всё это касается не только советской кратократии, но и её дочерних групп в Восточной Европе, а следовательно, перед нами – общая типологическая черта. Например, психотерапевт из ЧСФР X. Климова говорит, что коммунисты, бывшие официальные лица – особая категория её пациентов. «Они безнравственны. У них искажённое представление о понятиях «добро» и «зло». Они мыслят лишь понятными им «полезно – бесполезно», «пригодно – непригодно», «подходит – не подходит», причём даже в личных отношениях. /.../ Раньше всё было проще: при коммунистическом режиме «зло» было на поверхности, сейчас же его трудно распознать» (1). Да, «факультет ненужных вещей», его преподаватели и обслуживающий персонал – писцы, уборщики, парикмахеры – мимикрируют, стремятся переименовываться в нечто содержательное.

Дорога в страну первоначального накопления капитала. Автор рисунка: А. Меринов

На картине Босха «Искушение святого Антония» изображён человек, искушаемый различными способами различными существами – реальными (например, всё теми же крысами) и фантастическими. Эти существа воплощают в себе различные виды зла и грехов. Например, на левой створке лиссабонского «Искушения святого Антония» изображено существо с туловищем слона, ногами саранчи и хвостом скорпиона. Голова этого существа – это голова рыбы, пожирающей другую рыбу. Здесь сразу несколько символов: зло – саранча, глупость – слон, похоть –скорпион, социальная несправедливость – «большие рыбы пожирают малых» (нидерландская пословица) (2). Короче, человек искушается здесь животным, плотским началом; человек в человеке подвергается здесь испытанию крысиным в человеке.

Ситуация как самой кратократии, так и любого индивида в кратократическом обществе, очень напоминает изображённое Босхом. Правда, ситуация и масштаб уже не только индивидуальный и личностный, а макросоциальный: масса «несвятых антониев» искушается властью и друг другом. Происходит это примерно так. «Вот положение, деньги, поездки за границу, комфорт, женщины. Вступи в партию (предай, подпиши – в данном случае конкретика не важна), и ты будешь иметь это». – «Но ведь за это придётся отдать свободу». – «Свободу? Экие пустяки. Кому она нужна? Вышел с собрания, от начальника – и говори что хочешь. А потом, есть свобода для узкого круга. Ведь все всё понимают. Для твоего же блага. Да и кому что ты докажешь своим отказом? Подумай, это нужно для дела, а то это место займёт какой-нибудь мерзавец». И всё это доверительно, преданно глядя в глаза.

Отдать свободу, субъективность. Отдать, и глядишь – вырастают ноги саранчи, хвост скорпиона, голова рыбы (или крысы), и сам не замечаешь, как во рту (в пасти!) оказывается голова другой рыбы (крысы), которую нужно «зажевать с ушами», иначе – она тебя. Что делать, дорогой, ты уступил, а значит, начал играть по правилам социальных крыс, рыб, саранчи.

«Отдай свободу, вступи», – нашёптывает не только непосредственный искуситель, но и рядом стоящие «несвятые антонии». Это – подобные тебе несвятые, но желающие, чтобы ты стал ещё более несвятым, или таким же, как и они. Известное дело – замаравшийся стремится, чтобы его окружали «пачкули» или как минимум «пёстренькие». «Мы все такие. Но мы-то, в своём узком кругу, всё понимаем».

Хрен вам. Лопайте, сосите и причмокивайте. Не хочу в ваш круг. Застрелитесь в нём все вместе, если не можете устоять перед соблазнами. Нет, это они не могут. И не только потому, что духа не хватит, а потому, что мертвец не может застрелиться, а они суть социальные мертвецы. Тот, кто отдал дух и волю злу или обменял их на «предметно-вещественные факторы, обманывая себя и других, мёртв». «Ложь и зло – погляди, как их лица грубы, и всегда позади вороньё и гробы» (В. Высоцкий).

Петля свободы. Автор фото: О. Иванов

Перед нами комбинация зла и лжи и, если угодно, – злоложство. Не представляет ли собой кратократия опыт такого вот социального злоложства, которое, кстати, в виде субъектной деградации не может не отпечатываться и на внешнем облике кратократа (и чем выше ранг – тем сильнее)? Ответ прост. Достаточно посмотреть на «галерею» высокопоставленных кратократов (очень хорошо они показаны в «Русской элегии» А. Сакурова); на пластику (примечательны кадры из документального фильма о Хрущёве, когда Брежнев направляется к Первому секретарю, чтобы вручить орден) (3). Да, собственно, можно и не ходить за примерами в прошлое больших расстояний, а вспомнить членов ГКЧП; по сути, это ведь не столько личности, сколько социальные типажи, каждый из которых символизирует определённую кратократическую ячейку. Более сильное физиогномическое впечатление по сравнению с пресс-конференцией путчистов 19 августа на меня произвела лишь галерея портретов-иллюстраций П. Боклевского к «Мёртвым душам». И, думаю, не случайно: за физиологизацией, натурализацией внешнего облика – определённое направление социальной эволюции, её итог – итог нарастания определённых тенденций.

Отношение к коммунитарности как к антиклассовому и антикапиталистическому явлению (на основе которого вырастает кратократия), как к Злу, лишний раз подтверждает правоту Гоголя и Бердяева, писавших о нарастании Зла, антихристианства в России к концу XIX – началу XX веков. Если считать коммунитарную социальность (конституировавшуюся в России как отрицание классовых и капиталистических отношений) «негативной классовостью», антисоциальностью и антихристианством, то кратократия – это своеобразный социальный Антихрист. Тот, что в течение семидесяти лет сооружал свой антимир, из-под развалин которого мы и сегодня пытаемся выбраться.

Под этим углом зрения становится, как мне кажется, понятнее природа того, чем может быть Антихрист как социальное явление. Это вовсе не гений зла и не великий злодей, не нечто пришедшее извне, а человек, уничтоживший в себе человеческое и превратившийся в «социальную крысу размером со слона» и придавший основам своего существования макросоциальный характер, «создавший» адекватную «крысе» социальную среду. Поэтому борьба с коммунизмом (кратократией, Антихристом и т.д.) – это противодействие не только и даже не столько внешнему противнику; линия фронта этой борьбы проходит внутри человека, не желающего поддаваться искушениям «освобождения», которые несут коммунитарная социальность и социально однородная власть.

Чтобы победить коммунизм, каждый человек должен, сказав, подобно Мартину Лютеру, Меа culpa!, победить в себе социальную крысу, на которую ставила кратократия и которую она «воспитывала» кнутом репрессий, страха, дефицита и пряником мелких социальных подачек. В значительной степени, особенно в 30-40-е годы, кратократия преуспела в этом, в обществе запахло крысятами, хотя полностью подавить человеческое в человеке оказалось невозможным. Хемингуэй, говоривший, что человека нельзя победить, его можно лишь уничтожить, оказался прав и в отношении пусть незначительной, но всё-таки существующей части кратократического общества. На всём протяжении советской истории всегда находился кто-то, какой-то носитель универсальной социальности, который начинал либо истреблять в себе социальную крысу, либо противиться её имплантации извне и выращиванию внутри.

Автор рисунка: В. Богорад

Сами попытки человека сохранить своё достоинство представляли собой вызов кратократии и коммунитарной социальности. Более того, по сути, это была повседневная форма сопротивления кратократии, за которую нередко приходилось платить жизнью или годами заключения и ссылки; в лучшем случае – социальным вакуумом. Соблюдение элементарных правил нормальной человеческой жизни (не предавать друзей, не кричать «ура» убийцам и т.д.) в кратократическом обществе было чем-то почти героическим. Верно заметил кто-то из писателей, что нельзя требовать от людей героизма, но можно – порядочности. Штука, однако, в том, что в кратократическом обществе, по крайней мере, в 30-40-е годы и часто позже порядочность объективно нередко проходила по разряду героизма.

История кратократии – это не только история попыток конструирования определённой модели человека, но и сопротивления этому процессу – сопротивления больше скрытого, чем явного, но повседневного. Оно развивалось и проявлялось в разных условиях, диалектически и фантастически переплетаясь с развитием самой кратократии. Например, в период Отечественной войны. Объективно ускоряя институциализацию кратократии, завершение этого процесса, именно она же способствовала росту числа людей с психологией победителя. Не случайно как раз на этих-то людей и обрушила свой удар кратократия после окончания войны. Но – парадокс – в ходе нанесения этих ударов в самой кратократии (точнее, в её верхушке) нарушалось равновесие; одни группы стремились использовать кампании (против «космополитов», «дело врачей») в борьбе с другими, что вынуждало кратократию к торможению действия «маятника смерти», сокращало амплитуды его колебаний.

Автор рисунка: М. Эсхер

Формы сопротивления кратократии со стороны части общества – особый вопрос, речь об этом пойдёт отдельно. А сейчас вернёмся к той модели человека, к той социальности, которую стремилась создать кратократия, преуспев в этом в значительной степени. Отчуждая или выторговывая у человека то, что делает его субъектом, – прежде всего социальные и духовные производительные силы, – кратократия оставила значительной части общества лишь свободу реализации социальных инстинктов и коллективных действий. Причём эта свобода ограничивалась сферой подчинения власти и поиска минимума психофизиологического существования. И многих это устраивало. В каждом человеке есть животное начало. Кратократия высвобождает его, помогает ему победить и на его основе строит свою социальную систему.

Средствами воспитания человека, подвергнутого социальной и духовной лоботомии, был террор, культивирование страха, создание атмосферы массового общественного невроза, экзальтации. Подогревались энтузиазм, если надо, – то и чувство общей, коллективной вины (всё это прекрасно описано Б. Ямпольским). Подчеркну: речь идёт не об идеологической индоктринации, хотя внешне ситуация напоминает это явление. Речь о другом.

Идеология – это прежде всего комплекс идейных установок, ценностей и принципов, которым руководствуются в большей или меньшей степени. Идеология в строгом смысле этого слова – субъектный акт. Власть как идейная установка, сохранению которой приносят в жертву все другие (невластные) идейные установки, – вообще не есть идеологическое явление. По сути, это – производственное отношение по поводу духовных факторов труда; идейная сфера не обособлена здесь от специфических отношений собственности. Но отношения эти предполагают, если так можно выразиться, «недосубъектность» индивида, подталкивание его к деградации как субъекта. Поле отчуждения здесь – ценности, идеи человека, которые подменяют «вручаемым» ему новоязом.

Автор рисунка: А. Меринов

Иначе говоря, – примитивной сигнальной системой, ориентированной не на личностное восприятие, а на «коллективную высшую нервную деятельность», которая, в идеале, должна вытеснить личностное сознание (и как личностное, и как сознание), подменив последнее коллективным бессознательным, реагирующим только на ассоциативные знаки, воспринимаемые коллективно и иерархически. Ясно, что принятие новояза (особенно органическое) вместо отчуждаемого у человека комплекса духовных производительных сил – один из источников и путей субъектной деградации. Причём здесь субъектная деградация влечёт за собой психологическую, а функционально – и психофизиологическую деградацию.

С точки зрения психологии отчуждение у человека социальных и духовных факторов производства, насильное (террор, страх, «индоктринация») навязывание ему таких форм духовных производительных сил, как марксизм-ленинизм, культ Сталина и так далее в качестве единственно возможных и истинных, представляет собой функциональное отключение правого – «образно-эмпирического» – полушария и акцентирование полушария левого. Правда, не как «логического» (преподавание логики большевики не случайно запретили ещё в 20-е годы!), а как общезнакового.

Контроль над знаками автоматически блокирует социально значимое восприятие реальности и в идеале добивается почти автоматических реакций, примеры которых (и примеры разрушения которых) хорошо описаны. Это: и моментальные переключения с «осуждаем» на «одобряем» – и наоборот; и обмороки у частников XX съезда после доклада Хрущёва; и поведение самого Хрущёва на встречах с творческой интеллигенцией (свидетельствующие, в частности, что отчуждение духовных факторов в кратократическом обществе – это явление «обоюдоострое», охватывающее как «верхи», так и «низы»).

Поведение человека, по крайней мере, его социально значимые аспекты, строились так, что он должен был почти автоматически реагировать на определённые знаки и символы, независимо от того, что думает или что и как считает на самом деле. Вчера: «Тито – друг», сегодня: «Тито – фашистская собака». И никаких вопросов. Примеры можно множить. (Становится понятным и исключительный интерес Сталина к опытам и теории И. П. Павлова и тот факт, что в 30-е годы в СССР теория высшей нервной деятельности вытеснила психологию.) В результате социально значимое поведение homo cratocraticus (гомократа) реализуется так, как будто некоторые функции мозга отключены. И они действительно отключены поведенчески, посредством определённых социальных механизмов, расщепляющих личность.

От кратократа до птицекрата – рукой поднять. Автор рисунка: Л. Тишков

Внешне это создаёт такую картину, будто гомократ – это человек с бикамеральным мозгом, живущий в дописьменном обществе (функционально и это верно, ибо главное не что написано, а кто писал и как читать, какой смысл вкладывается каждый раз в каждой особой ситуации) и им движет прежде всего «рептильный мозг». Рептильный, хотя физически, по своему строению и физиологии функционирования мозг человека в кратократическом обществе остаётся таким же, как и в других современных обществах и таким же, как в течение последних двадцати пяти веков.

Андрей Фурсов. Продолжение следует...

***

1 – Мегапопис-Экспресс, 1991, №33, с. 5

2 – Иероним Босх. Автор текста и составитель альбома Г. Фомин. М.: Искусство, 1974, с. 125

3 – Показательно, что в августовских событиях 1991 г., когда в условиях полупаралича структур власти на первый план вышел субъективный фактор, решающую роль сыграл человек, отвергнутый и отторгнутый кратократией именно за то, что обладал субъектным потенциалом.

• Журнал «Социум»
• 1992 год
• №5(17)

Ещё в главе «Прошлое - настоящее - будущее»:

У конца «третьей эпохи» (к практической теории социальной эсхатологии)

Кратократия

Нострадамус XX века (парадоксальные идеи и прогнозы Жана Гимпела)