Как поведут себя отечественные Пения и Порос?
.jpg)
Цельтесь в небо – попадёте и в землю;
цельтесь в землю – не попадёте никуда
Клайв С. Льюис
Маммона вышел на улицу
Ясно как день: к переходу на рыночную систему наше общество психологически подготовлено неважно. Как сказал бы Макс Вебер, нет «основного настроения», а есть противоборствующие настроения, причём нередко они умещаются в сознании одних и тех же людей. Самый факт, что экономика наконец-то сбрасывает с себя груз мёртвой идеологии, камнем висевший на ней долгие десятилетия, не может не радовать. И в то же время происходящая на глазах стремительная маммонизация общества радует мало.
«Деньги и деньги б!» – становится лозунгом дня. Добро ещё, когда в нём слышат побуждения к тому, чтобы работать больше и лучше, а то ведь бросается в глаза шкурничество, желание отхватить побольше, сделав поменьше. Маммона перестал скрываться и вышел на улицу. Как к этому отнестись? Приветствовать или вздыхать на манер Екклесиаста о том, что нет ничего нового под луной?
.jpg)
Ставки сделаны, господарищи!
Вся беда в том, что с далёкого 1917-го утрачен тонкий контрапункт, связывавший в сознании хозяйственные заботы с внеэкономическим контекстом, «голоса» земли – с «голосами» неба, представления о справедливости – с требованиями практической жизни. И повинен в этом даже не столько большевизм, сколько та система мышления, которая сделала возможным распространение большевизма. Назовём эту систему плоским рационализмом.
Сегодня, наверное, уже нет необходимости доказывать, что идея «справедливого» уравнения материальных благ есть вульгаризация христианской идеи – равенства людей перед Богом. Объёмное, так сказать, представление о человеке, свойственное христианству, было перенесено в плоскость экономических отношений, и в результате получен совершенно нежизненный коммунистический идеал.
Ещё более неуклюжая операция выставила крупного собственника, капиталиста как воплощение мирового зла. Хотя за семьдесят лет образ этот сильно поблёк и выцвел, новая наша действительность может добавить ему свежих красок: капиталист возвращается из небытия, отнюдь не вызывая к себе больших симпатий. Не имея привычки видеть у себя под боком богатого (по-настоящему богатого, с размахом и не таящего своего богатства) соседа, советский человек впервые испытывает настоящее искушение завистью. А значит, прибавляется масла в угасающий светильник уравнительной идеологии, который может ещё привлечь немало людей, особенно старшего поколения.
С другой стороны, мы видим, как торжествует голый прагматизм, который может оказаться (а может и не оказаться) полезным в смысле узкоэкономическом, но в человеческом смысле удручает и обескураживает. Особенно прагматична молодёжь. Это подтверждают данные разного рода анкет. У нас уже есть школьники, не просто мечтающие о том, чтобы быть миллиардерами, но твёрдо намеренные ими стать.
«Идея Ротшильда», преследовавшая героя «Подростка» Ф. М. Достоевского, ныне овладела душами бывших пионеров. Растут ли рядом с этими прагматичными мальчиками будущие версиловы, великодушно отказывающиеся от богатого наследства, и будущие Настасьи филипповны, швыряющие в камин сто тысяч – тогдашних сто тысяч?
«Торговать – что воевать»?
Возможно, русская литература всё-таки виновата перед русским торгово-промышленным классом: что-то она в нём не разглядела. Если появляются в поле зрения классиков предприниматели и торговые люди, то все «аршинники» да «протобестии», кит китычи, колупаевы-разуваевы и им подобные. Есть, конечно, исключения, но они сравнительно редки (даже у Островского, лучше других знавшего эту среду, много ли насчитаем порядочных купцов?).
И всё же у классиков были основания для настороженно-критического отношения к «деловому миру», в особенности к торговым людям: там, где, званый или незваный, вступает в свои права Маммона, где царит азарт, там не только состояния ставятся на кон – риску подвергаются духовные, нравственные начала в человеке. Слава Богу, существует (мы, конечно, всё ещё в старой России) сила, удерживающая от искушений, – христианская традиция. Нестяжательство, беззавистливость, воздержание, смирение для православных не отвлечённые принципы, но вполне «домашние» понятия, обжившие по крайней мере какой-то уголок души у каждого из них.
Но та же христианская традиция предполагает чувство границы, пролегающей между «горним» и «дольним». Борьба стихий, совершающаяся в «дольнем» мире, может быть обуздана лишь отчасти; это относится и к хозяйственной деятельности. Как пишет Сергей Булгаков в «Философии хозяйства», «Эрос (в платоновском смысле. – Ю.К.) жизни родится от Пороса и Пении, богатства и скудости, активности и пассивности». В этом отношении, как и в других, христианство соединяет несоединимое. Плоскорационалистическому сознанию здесь не на чем задержаться; скорее, здесь надо иметь некоторое представление о гармонии.
Возьмём хорошо знакомый по литературе традиционный тип русского купца, ещё дореформенной складки. Он сам считает, что торговля – это такая область, где вести себя «совсем по-божески», наверное, просто невозможно. Есть же старая поговорка: «торговать – что воевать». Тот, кого зовут «аршинником» и «протобестией», именно так и поступает. И потом замаливает грех: Богу свечку ставит – пудовую, жертвует крупные суммы на разного рода богоугодные заведения и так далее. Едва ли здесь лицемерие, скорее – ощущение, что есть две разные правды: «правда земли» и «правда неба» – и что никак невозможно их свести.
Но другой купец понимает, что совершенно развести их тоже нельзя. И потому торгует так, чтобы было «не против совести», то есть проявляет в делах максимально возможную порядочность. Известно, что таких купцов было очень много, особенно среди старообрядцев. Из старообрядческих семей впоследствии вышло также много крепких промышленников, в том числе и с общероссийским именем.
В пореформенное время рядом с патриархальным типом, ещё довольно устойчивым, особенно в старообрядческой среде, на сцене появляется новый тип – нувориша, менее связанного традициями, менее богобоязненного, порою весьма малощепетильного и в то же время достаточно восприимчивого к облагораживающим влияниям, источником которых всё меньше становится религия и всё больше – культура. Соответственно цивилизаторская роль всё больше переходит от Церкви к интеллигенции – не в узком смысле идейных борцов, а в широком смысле образованных и нравственно развитых личностей (генетически, должно быть, больше связанных с дворянскими салонами, чем с Белинским и Чернышевским).
Сейчас на дореволюционную интеллигенцию вешают слишком много собак; не забудем хотя бы, что той атмосферы, которая складывалась в интеллигентских «гнёздах», не было, наверное, больше нигде в мире. И вот что замечательно: сколько-нибудь чувствительных и понятливых людей, попавших в её среду, русская интеллигенция умела заражать своими собственными достоинствами – благородством помыслов и поступков, бескорыстием и добротолюбием.
Прекрасная иллюстрация «Вишневый сад» Чехова. Кто такой Лопахин? Делец, выбившийся из крестьян, чёрная кость. Наверное, он получил добротное мужицкое воспитание (о его детстве мы знаем только, что однажды отец хватил его по уху, но это ещё ни о чём не говорит), а затем подпал, что называется, под обаяние хозяев Вишнёвого сада.
Когда они запутались в долгах, он совершенно бескорыстно пытался помочь им сохранить его за собой. И только после того, как они сами себе не захотели помочь, он, можно сказать, вынужден был его купить. А уж тут некоторое его самодовольство («Вишнёвый сад теперь мой!»), я полагаю, вполне простительно. И если Лопахин всё-таки «хищник», то – прирученный, зачарованный «волшебной флейтой» культуры.
Между «правдой земли» и «правдой неба»
Есть ходячее мнение, что стоит нам стать богаче или хотя бы зажиточнее – и с нравственными вопросами всё как-то само собой образуется.
В поддержку такого мнения может быть призван сам Джон Мейнард Кейнс. Известный экономист считал, что повышение материального благосостояния исправляет нравы. Вероятно, в какой-то степени он был прав. Окрепший материально человек не столь уж часто становится образцом добродетели, но он по крайней мере свободен от многих искушений, одолевающих бедных. С Кейнсом можно согласиться, но с одной существенной оговоркой: при прочих равных условиях.
Увы, наши условия совсем не те, которые, очевидно, имел в виду Кейнс. Я полагаю, что он имел в виду более или менее стабильные общества с нерастраченными традициями или, во всяком случае, такие общества, где есть достаточно мощные силы духовного порядка, прочно «взятые на вооружение» какими-то влиятельными кругами и социальными стратами. В этих условиях выбившемуся из бедняков есть на что равняться, иначе говоря, есть перед глазами некий позитивный и, главное, живой пример.
Вот некоторые прецеденты из истории. Французские буржуа бальзаковских времён после всех громов и молний Великой революции вдруг обнаружили, что у феодалов был «кодекс чести», даже в наступившие практические времена не утративший своего обаяния, и принялись усердно подражать обитателям Сен-Жерменского предместья (тогдашний аристократический район Парижа).
На родине Кейнса, в викторианской Англии, где тон задавал респектабельный средний класс, унаследованному от XVIII века утилитаризму был найден противовес в виде евангелизма (возникшего в лоне официальной англиканской церкви, но более живого в эмоциональном смысле и более настойчивого в вопросах морали), в большой мере и надолго определившего умонастроение английского общества.
Даже на американском Дальнем Западе в пору его освоения, то есть в конце XIX – начале XX века, разгул собственнических инстинктов, приводивший и к кровавым стычкам, всё-таки имел свои пределы: сказывалось сдерживающее, цивилизующее влияние истеблишмента восточного побережья, а кроме того, переселенцы были, как правило, верующими людьми, особенно баптисты, мормоны и некоторые другие сектанты. Примеры в этом роде можно было бы привести и ещё.
Теперь попробуем представить, что нас ждёт завтра. Быть может, впервые в истории страна богатых людей будет у нас состоять из одних нуворишей, нравственно, как известно, отличающихся не в лучшую сторону от тех, кто богат во втором или тем более в третьем и так далее поколении. К тому же определённую (и, возможно, очень большую) роль среди них будет играть современный разбойничий тип предпринимателя – мафиози. Не так уж трудно вообразить, во что это выльется (уже выливается).
Образ «баронов-разбойников» (в США начала XX века) покажется слишком бледной метафорой применительно к реальности, которая обещает быть. Можно предвидеть и меру недовольства, в чём-то вполне оправданного, что будет испытывать затурканная Пения (бедность) при виде чересчур бесцеремонного Пороса (богатства), и неизбежные при этом рецидивы уравнительных настроений.
.jpg)
«Шёл Господь пытать людей в любови». Автор рисунка: А. Меринов
Сколько-нибудь здоровый, скажем так, морально-хозяйственный климат предполагает некое равновесие между экономической и внеэкономической сферами. У нас же сейчас вторая практически вообще отсутствует.
Могут заметить, что голодной куме всё хлеб на уме – и кто же её в том упрекнёт! Но, во-первых, даже в нынешнее полуголодное (а всё-таки не голодное) время вопрос «что есть?» не может совершенно заслонить другой – «последний» – вопрос: «как и для чего жить?» А во-вторых, нормальное распределение смыслов между двумя сферами, скажем точнее, перенесение основного смысла существования во внеэкономическую сферу, никоим образом не повредило бы ведению хозяйственных дел.
Знаменитые работы Макса Вебера о протестантской этике показали, что решающий толчок развитию капитализма исходил как раз из внеэкономической сферы. И даже столетия спустя изначальный «высший смысл» земного строительства не исчез, не растворился в воздухе – он только как бы отступил в тень. Вот почему, между прочим, ошибаются те, кто полагает, что незачем мудрить о разных «туманных» предметах, а надо просто подключаться к мировой цивилизации. Механическое подключение вряд ли будет успешным. Не обойтись без самоопределения, без уяснения для самих себя, кто мы теперь есть, без «инвентаризации» и неизбежной переоценки тех или иных национальных традиций.
И вот что здесь необходимо заметить. У нас не только нет и не предвидится в обозримом будущем прежней интеллигенции; сама культура уже не может претендовать на то место, какое она занимала до 1914 года. Мы не должны разделять заблуждения прежней интеллигенции относительно самой себя: известно, что она была более или менее индифферентна в вопросах религиозной веры, полагая, что тем, что она есть, она целиком обязана культуре. Временная дистанция позволяет нам рассудить иначе: мягкая человечность, столь характерная для интеллигентских «гнёзд», – отнюдь не светского происхождения.
Понимаю, что подобные утверждения многим покажутся весьма спорными, а следовательно, нуждающимися в специальном обосновании. Поэтому ограничимся чисто эмпирическими констатациями: того обаяния, той власти над душами, какую прежде имела культура, сегодня нет и в помине. И так обстоит дело не только у нас, но и в мире.
Только религия может сегодня выпрямить коллективную душу, в продолжение многих десятилетий пригнутую к вопросам производства-потребления. Только живое предчувствие Истины и Справедливости, ожидающих нас в ином мире, сделает «хозяйственный плен» осмысленным не только с точки зрения потребностей желудка.
Вообще-то наши сограждане охотнее обращают взоры к иному миру, чем этого можно было ожидать. Но там, как известно, тоже есть авторитеты разного вида и звания. К сожалению, для очень многих из глубины Тайны доходит то, что доходчивее, – некие демонические подмигивания. Черт, как это часто бывает, забегает вперёд Бога, на сей раз отмеченный особенным лоском и вальяжностью. Евгений Трубецкой писал, что в России чёрт – с рогами и копытами, а на Западе – в шляпе с пером и при шпаге.
Так вот, смысл происходящих у нас перемен для «человека массы», похоже, сводится к тому, что место отечественного, неотёсанного чёрта занимает его западный коллега – более представительный, джентльменского типа чёрт, вроде булгаковского Воланда. И нынешнее благожелательное отношение нашего общества к церкви порою напоминает мне то великодушное покровительство, какое Воланд (по замыслу его создателя – несомненный хозяин обоих миров) оказывал Иешуа.
Но чёрт есть чёрт, каким бы импозантным он ни выглядел. И надо выбирать между ним и Богом.
Юрий Каграманов. Из «Литературной газеты»
Ещё в главе «Мышление - вера - нравственность»:
Как поведут себя отечественные Пения и Порос?