И вновь Россия ощутила, какими безднами окружена (безыскусный говор августа 91-го, или блокнотная фонограмма отведённой беды)

Впервые в своей истории народ пережил близость гибели не от руки открытого, для всех явного внешнего врага, /.../ а от непонятных сил, таящихся в нём самом и открывающих врата врагу внешнему, – сил иррациональных, таинственных и тем более устрашающих. Россия впервые ощутила, какими безднами окружено не только физическое, но и душевное её существование.

Д. Андреев «Роза Мира». О смуте на Руси XVII века

Примерно в полночь с 20-го на 21-ое мои часы, промокнув, как и всё остальное, под дождём, встали. Прервалось время, связь его (об этом я – по-простому, без патетики), и вопрос: «Который час?» поставил бы меня в тупик. Остались ночь, утро, день, вечер. И голоса людей вокруг. Уже поэтому вести хронику августа 91-го я бы не смог: не дёргать же постоянно соседей по баррикаде, мол, который час? От тех дней остались беглые записки мелким почерком на отдельных листках и в карманном блокноте. При ином повороте событий они не должны были попасть в чужие руки. Это понятно...

Страна не прочихалась бы, на такие светила глядючи. Автор рисунка: Сергей Чайкун. Автор фото: Алексей Мервинов

понятно... тогда было мало понятного.

Первые сообщения проспал. В 9, собираясь из загорода в Москву, включил радио. Первая реакция на услышанное: «До чего же наглая речь!» Позже мама скажет: было такое чувство, как перед объявлением войны летом 41-го.

Республики этого не допустят. Союзу конец. Гражданская война? Долго они не продержатся, но голод организовать успеют. На станции у продмага толпень. В поезде привыкли читать, но читать нечего: вчерашние газеты – левые, правые, неправые... – новости столетней давности.

– Я, ещё когда Горбачёв в отпуск поехал, подумала: не вышло б с ним, как с Хрущёвым. Тот тоже на Чёрное море уехал. Нырнул премьером, а вынырнул пенсионером. Дура я, дура старая, подумала – и сбылось...

– Какие у всех лица хмурые. Совсем отучили людей смеяться. Только было начали в себя приходить...

– Сегодня святой праздник Преображения.

– Устроили праздничек. По радио каждые 15 минут обращение повторяют. Они-то своих детей не пошлют воевать...«Три богатыря – три друга: Крючков, Язов и Пуго». Анекдотная байка.

По всем каналам ТВ «Лебединое озеро».

– Будто они что в Чайковском понимают...

(Спустя два дня танки будут остановлены на улице Чайковского и Новом Арбате.)

Художественная декламация... Затем в ухо идут слова: «Янаев – президент... Требование широких слоёв населения... (кто и чем замерял «ширину»?..) ГКЧП... Перестройка в тупике... Будут пресекаться... Кто хочет... спокойно. ДОЛЖЕН сделать ЕДИНСТВЕННО ПРАВИЛЬНЫЙ... Положить конец Смутному времени. От этого зависит будущее НАШИХ... детей».

По радио среднеазиатские танцевальные мелодии одна за одной. С ума сойти можно. Содом. Сейчас это выдадут за дружбу народов и пришлют «дикую дивизию». С 12 небо закрыто тучами, на улице сереет – к вечеру жди дождя. Темно, как в подвале. При приближении незнакомца люди обрывают разговор.

– Как дела?

– Как у всех.

– Это как?

Всегда Москва протестовала на Пушкинской. Сейчас здесь пусто. Вяло движутся люди, как гуппи в аквариуме. Проезд к центру отсюда закрыт «кирпичом». Под ним водоворот машин и пешеходов.

На Тверской колонна БМД, грузовиков, полевых кухонь. Рыла пушек под вывесками магазинов «Книги», «Дружба», «Дары моря»... 33 богатыря, в чешуе как жар горя. По улице Горького танки ездили, на Тверской – впервые. Времена опрокинулись одно в другое. Люди под зонтиками обступили урчащую дизелями технику.

Ожившая фотохроника Праги-68.

– Ребята, – спрашивает старик танкиста, – стрелять будете?

– Не-а, – отвечает сержант и гасит окурок о броню. Другие прячут головы в люки. Колонна из Рязани. «Сделали» 300 км.

Сталинский Юрий Долгорукий указывает дланью на цепь солдат в касках и с автоматами перед дверью Моссовета. Политработу с толпой ведёт полковник в «песчанке». Телеграф закрыт.

На Манежной митинг под российским и азербайджанским флагами. Указы Ельцина. Редкий дождь, Редкая массовка. Пользуясь сумятицей, ОФТ сбывает тут же листок «Что делать». В отличие от Чернышевского они даже знак вопроса не ставят. Им всё ясно.

Исторический проезд перекрыт автобусами, нашпигованными солдатами. Рядом «чёрные береты» в тёмно-серых беретах любезничают с прохожими:

– У меня своя голова на плечах. Пусть мне, как лондонскому полицейскому, сперва объяснят, по какому закону и в чём ты не прав. Тогда я посмотрю...

он посмотрит...

Закат выглядит зловещим: тёмно-фиолетовые тучи и узкая полоска красного огня у горизонта. Нижние этажи зданий отсвечивают красным. ...Недавно в киоски поступила «Дьяволиада» М. Булгакова, её первая глава называется

«происшествие 20-го числа»

Эта книга попала мне в руки на Новом Арбате. Он уже перегорожен баррикадами. По 1-й программе радио читают А. К. Толстого:

В то время очень сильно
Расцвёл России цвет.
Земля была обильна,
Порядка ж нет как нет...
Свершилося то летом,
Но был ли уговор –
История об этом
Молчит до этих пор...

Вчера в метро было чувство, что всех нас, живших в 90-е, некая машина времени забросила на полвека назад. Кремль, Манежная, весь центр, метродворцы – все были тогда и сейчас стоят, как декорации фильма. Только мы другие. И танки новых образцов. Сегодня об этом не думаешь. Привыкли?

Накрапывает дождик. Очередь в «Пиццу-Хат» на Дорогомиловке не спадает. На Калининском мосту, рядом с бетонными блоками, стоят танки в окружении людей. И те и другие, кажется, думают: а что дальше?

«...Пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал...» и так далее. (Шинель. Н. В. Гоголь)

Группы тянутся на ту сторону Москвы-реки к Белому дому России. Ребята почти вприпрыжку идут за «сырьём» для нового завала. Навстречу две девушки.

– Девушки, вы за НАС? Тогда пошли с нами...

– Один, говорят, кровный «Запорожец» на баррикаду отдал...

С обоих фасадов митинг, флаги, экскурсанты. В парке, где соседние здания почти вплотную подходят к Белому дому, работы ещё продолжаются. Кто-то тащит, кто-то смотрит. Из магнитофона «Наутилус»:

«Но кто-то решил, что война, и покрыл меня хаки»...

– Достроим здесь и все уходим за баррикаду... На углу дома напротив длинная очередь к телефону-автомату. Переулок перекрывают КрАЗами.

– Техника здесь не пройдёт: места мало. А вот пехоте самое оно.

– Мужики! К вам сейчас пьяный явится, так вы его аккуратно через баррикаду переведите. А то сверзится, и назовут жертвой переворота.

– Пошли, дядь. Не, ты здесь не кури. Здесь у нас бутылки с бензином. Давай лучше я тебя выведу.

Через нагромождённые всякого рода конструкции, сквозь щетину арматуры просачиваются люди:

– Можно пройти?

– А вы уже прошли. – И скорее заделывать обнаруженную брешь.

– Больше никого не впускать, не выпускать!

– Разрешите пройти. – Извините, нельзя.

– Почему? Я здесь проходил.

– А теперь нельзя.

– Какого чёрта! В войну разыгрались. Посмотрим, где вы будете, когда танки здесь появятся!

– Вы во всяком случае будете не здесь...

– Построили, можно и поесть. У кого что? Много не ешьте, правда. На пустой желудок пуля легче проскакивает.

С 23:00 комендантский час. Гуляющие исчезнут. Все оставшиеся – нарушители приказа коменданта Москвы Калинина (от всесоюзного старосты до однофамильца – военного «городского головы»). С этого времени ждут штурма. Инструктор:

– С вашей стороны пойдёт десант или спецназ. Сначала «Черёмуха», потом они. Газ стелется по земле, поэтому ни в коем случае не ложиться. Всем иметь мокрые носовые платки. В случае атаки закрыть ими нос и рот и дышать только через платок. Глазами надо часто моргать... Ну, чтоб слёзы, значит. Хотя в сырую погоду эффективность газовой атаки мала. Нам погода помогает. Но всё равно запастись водой.

– В крайнем случае помочиться на платок... Как знать, может быть...

«Верхи» не могли, но хотели. «Низы» одерживали верх над собой

Спасение страны всегда было в плохом исполнении плохих указов... или неисполнении. ГКЧП – не указ

«теперь начнут»: сначала газы, потом спецназ...

За нами во втором эшелоне студенческий отряд. Над ними связка российского и украинского флагов. Через некоторое время до нас начинают доходить сообщения о выдвижении танков и другой техники на исходные позиции. До сих пор наш «пятачок» освещал мощный прожектор, вдруг он погас.

– Свет в районе вырубили. Теперь начнут... (Это «теперь начнут» поднимало оцепления за ночь не реже чем каждые два часа). Инструктаж: две красные ракеты – сигнал хим. атаки. Камни, арматуру отставить. Не провоцировать. Кровь не проливать.

– Так что ж, он на меня с автоматом, а я... Зачем тогда стоять?

– Для виду. Поймите, мы здесь чисто психологический фактор. Против спецназа мы и двух-трёх секунд не продержимся. Поэтому наша задача – стоять до последней возможности, но при этом избежать жертв.

Первый из говоривших отходит в сторону. Кто-то протягивает ему финку. Он берёт и прячет её на поясе, бросив мне:

– Хоть одного уложу.

– Вряд ли. Это только выведет их из себя...

Рядом соглашаются:

– Главное – рук не расцеплять, тогда им будет трудно цепь прорвать.

– В конце концов они тоже люди. У них совесть-то должна быть – идти против безоружных. А увидят оружие – сработает азарт.

Стрельба. Первая очередь. Секундная стрелка моих часов застыла на месте.

– Который час?

– 12. Ровно.

Опять очередь. Выстраивается цепь. Сей...час... Бьёт дрожь. Вздох глубокий. Стало легче. Теперь заколотило соседа слева. Потом справа. Бестолковые команды сотника («почти есаула»):

– Вперёд. Нет, лучше к проволоке. Лучше за неё – чего она сзади нас будет?

Дождь как назло почти прошёл.

– Если они сейчас не начнут, то начнут в час или в два.

С левого фланга, из-за ёлок, кокетливый девический голос:

– Ты сегодня неисправим: ты никогда столько не говорил. Почти не умолкаешь.

Неподражаемо...

На митинге периодически возникает шум. То празднуют отставку Язова, то ещё кого-нибудь. Здесь тихо.

– Одного отставили, другого приставят.

– А Язов молодец. Его убрали, потому что он отказался армию на народ послать.

– Стреляют. «Макаров», что ли? Забыл звук. Давно служил.

– А это? Пушка не пушка, гром не гром?..

– Как же я могла сюда не прийти?! Мой любимый еженедельник из номера в номер печатал игру в детектив. Угадавшему все повороты сюжета – большая премия. Я угадала всё, набрала кучу баллов – и тут совсем не кстати этот переворот. Первым делом, конечно, закрывают газеты, и я остаюсь без моей тысячи.

– О! Монахи крестный ход устроили вокруг Белого дома. Вон идут.

– А смотрите, как интересно: окно заклеено крест-накрест, как в войну.

– Где?

– А вон справа сверху.

Кто-то светит фонариком на окно. Просят:

– Не свети.

– А там никого нет. Все разбежались.

– Нет, вон смотрят. Видишь, на балконе? Всю ночь стоит.

– Снайпера!

– Где?

– На крыше.

Действительно, перед нашим участком по крыше дома, пригибаясь, быстро идут фигуры с оружием. Ложатся, рассредотачиваются. Ещё несколько разместились на лестничной площадке. Огонёк лифта бегает вверх-вниз.

– Ребята, а мы вас видим! – Фонарик щупает темноту вокруг стрелков.

– Не надо. Вдруг это наши, а ты их демаскируешь.

– Да, это «наши».

– Эй, ребята! Вы наши или нет?

– Ваши, ваши.

– Тогда спускайтесь к нам.

– Щас спустимся, – и остаются на месте.

– Внимание, информация! Сюда вылетели самолёты с десантом.

– Ну и что? Погодка-то какая – не очень побросаешься.

Среди ночи, как из-под земли, появляется капитан ВВ и с ним лицо в кожанке:

– Чего вы здесь стоите? Колонна техники на набережной. Если будет штурм, то с площади. А там мало народу осталось. Срочно всем идти туда, чтобы создать видимость, что нас много.

При словах «создать видимость» насторожились. Мы семьдесят лет только тем и занимались.

– Никуда не пойдём!

– Ну хорошо! – это уже штатский. – Откроюсь: я сотрудник КГБ и нахожусь здесь нелегально, как вы понимаете. В конце концов, капитан специалист и разбирается в таких делах.

– Нечего нам там делать! – яростно наседают студенты.

– Тогда как хотите, – говорят эти двое и исчезают.

Скоро начнёт светать.

Ликование на площадях не прекращается: Шеварднадзе, Ростропович из Парижа, отвод войск, забастовки, непризнание ГКЧП, баржи с Москвы-реки (думали, с десантом, а это речники пригнали баржу на помощь Ельцину – перегородить Москву-реку у Белого дома). Голоса из толпы:

– Глядите, ребята, «Аврора» пришла!

– Что же большевики с ней за 70 лет сделали!

– ГП...ПЧ...КА... Не выговоришь. Даже имя не могли толком себе подобрать. Полная бездарность. И переворот, и они сами. Как они страной управляли?!

– Так и управляли.

— Спьяну всё затеяли. Сели, коньячку дёрнули – и пошло.

– Нет, переворот с перепуга. Поняли, что теряют власть... руками водящее быдло...

Первые вестники с Садового. Кроме ребят, вроде бы, погибла девушка. Солдаты не знают русского и крайне возбуждены, хотя дальше на своём «металле» не едут. Отряд из школы милиции в бронежилетах и с пистолетами сообщил, что с БМП сгорело шестеро солдат. (Большая часть слухов оказалась, к счастью, неверна.)

– Всё. Если в 4 не начали, то сегодня не начнут. В 6 – конец комендантского часа, откроют метро и тут будет море народа. Утро 21-го. Облака будто срезали верх гостиницы «Украина» – вроде она и не она.

А на площади «Свободной России»

бело-сине-красные флажки, значки, под навесами – бутерброды, чай. Листовки идут на сувениры. Можно взять справку на право 2-дневного отгула, но едва ли их отдадут в отдел кадров. Люди разбредаются. На утренней поверке по тревоге недосчитались половины – смены нет. Дождь усилился. Кажется, идут танки.

– Если будут штурмовать, то лучше момента не придумаешь: мало людей, хотя остались самые упорные...

Слышу и другой голос:

– Я остался потому, что с детства всё понял и никогда не питал иллюзий. Я ведь родился в ГУЛАГе. Да, да... Моя фамилия... Что-нибудь говорит? Да, член Политбюро при Сталине.

– Так вот, я его внук. Дед был сложным человеком. Того времени. Я его не обвиняю. Но и не оправдываю. Он, может быть, был честнее других в том окружении. А когда его арестовали, всю семью в лагеря... Потом я в партию вступать не стал. Но и за Ельцина не голосовал. Не лично его защищаю, а российского президента. Народ избрал.

На улице Чайковского в тоннеле выщерблены стены, следы гусениц рядом. Не прошли. Заслоны из грузовиков ещё стоят. С другой стороны среди камней и первых цветов горят свечи. Искорежённые троллейбусы. На одном надпись: «Sucsess – это ваш успех», – внутри перемолотый салон. Японцы снимают место событий, парней, стоящих на броне боевой машины. Хобот её пушки опущен. К этой БМД протискивается прокурор России.

Около бывшего СЭВа бортами к баррикаде – наши БМП. Боекомплекта не было с самого начала.

– Ребят, вы откуда?

Солдат-узбек:

– Тамань.

Площадь «сброшенных холопьих ошейников»

Почти по Лермонтову. Слушают «Эхо Москвы» о перестановках среди генералитета. Ещё что-то и ещё что-то...

Отоспаться за светлую часть суток. Всё мокрое – сушить, включая записки и фотоаппарат.

Вечером народу прибавилось. Нашу баррикаду модернизировали, оснастили какой-то «обвальной системой», и вот её теперь блюдёт новый отряд. Мы во втором эшелоне, за нами – чьи-то пижонские палатки, дальше – студенты. Режим пропусков.

– Бардак кончился, начался порядок. А в туалет с сопровождающими ходить? – возмущается девушка. Её успокаивают, назначив зам. командира по раскладке принесённой провизии. Составляют списки участников обороны: ФИО, адрес, телефон, сколько времени на посту. Новые оцепленцы срубили на лежанки молодые деревья – пока можно.

– А вчера на этом склоне была трава...

– Нет, вчера уже не было.

– Я дома первым делом посмотрел в словаре, что значит «путч». Неудавшийся переворот. А вот слово «хунта» не посмотрел... Байки, присловья-переиначки вперемежку с серьёзом.

– Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, что ты дурак...

– А этих всех надо арестовать и расстрелять. Нечего жалеть. Ими сатана вертит. От него беды людей происходят.

Нет, расстреливать нельзя. Это только концы в воду. И на руку их же дружкам, те, поди, готовы собственноручно их «шлёпать», чтоб самим не засветиться. Надо по закону – дать пожизненное заключение. Не убивать, чтоб не быть как они, но и людей от них оградить. Не сумеем – сами будем виноваты в новых бедах и крови...

– Что такое наше тело? Только оболочка вечной души. Моя душа, может, раньше в другой оболочке была. Откуда я знаю...

– А что Макашов?

Провозгласил Саратово-Макашовскую республику. Вышел из Союза и объявил войну Норвегии. Впрочем, тут же сдался и требует, чтобы скорее оккупировали.

– Господа! Симбирск пал! И так низко...

– Gospoda! PAL SECAM!

– Товарищ генерал! Разрешите заложить!..

– Спецназ ВВС – это особые части. Это похлеще даже, чем у ГБ. И им сейчас терять нечего. Крючков улетел в неизвестном направлении, а этих бросил сюда. Если дойдут, плохо будет. Наши десантники перед ними, что мы перед десантниками.

– Да что они! Из огнемёта жахнут пару раз – и от нас, и от десантников одно копчёное мясо останется.

– Да будет вам!

– Я что говорю, – вступает в разговор девушка, –

любой наш поступок существует бесконечно.

То есть и мы бессмертны. Если мы что-то сделали, то информация об этом со скоростью света будет распространяться во Вселенной. Как звёзды: погасли, а свет идёт. И если двигаться быстрее скорости света, то можно будет догнать своё отражение из прошлого.

– Сомневаюсь. Я убеждена, что в космосе существует принцип прерывности.

– А я думаю, что всё проще: тело – это оболочка, а душа вечно превращается...

– Человек должен всегда нести свой крест.

– Это абсурд. Распятый не может нести свой крест.

– Но человек должен быть честным и добрым. Вот что это значит...

– Из Монино идёт часть...

– Внимание! В цепь! К зданию подъехали машины спецназа. Кроме того, в районе Баррикадной замечен отряд ОМОН. 300 человек со щитами и палками. Потом они рассредоточились по переулкам. Вероятно, что стягивают силы. Им терять нечего.

– Человеку всегда есть что терять. Не пойдут они сегодня.

– Не знаю. Солдат в казармах «в тёмную» месяцами держали, а потом бросили в город, где не разбери-пойми что делается. И ещё бутылки-зажигалки кидать в них стали. Я бы на их месте тоже стрелял. Для самозащиты. (Последние слова сказал тот, кто вчера вкладывал в чужую руку нож).

– А знаете, зачем составляли списки с адресами? Георгиевскими крестами будут награждать?

– Не, это если кто захочет в национальную гвардию записываться.

– Нет, по этому списку нас потом будут вылавливать на разборку наших баррикад.

– А вчера, когда сказали, что штурм, я подумал: «Проиграем и останусь жив, дорога мне только в партизаны». Ведь нашли бы в городе? На 100 рублей сидел бы, а никаких их 15 соток на... мне не нужны...

В эту ночь, с 21 на 22-ое, впервые за последние дни тучи ушли, мимо «Украины» проплыл жёлтый блин луны, и над головами опять появились звёзды...

Некоторое время спустя в Москве был окружён «массами», затем «низложен» и увезён в неизвестном направлении «железный Феликс». Демонтировали и памятник Свердлову. Кого следующего снимаем? И на каком по счету «памятниковом» демонтаже грянет изобилие всего и благосостояние с состоянием блага?

– Вот она, живая история, – восхищался гость столицы.

– Путч был обречён. Не случайно накануне его успели освятить Святую Софию в Новгороде. София – мудрость, а её дочери Вера, Надежда, Любовь, – комментировал происходящее бывший, по его словам, сотрудник КГБ (БББ – больше бы бывших).

– Я пьяный, потому что 4 ночи на ногах. Я ТАМ БЫЛ, – объяснял кому-то «афганец». – Мы своё дело сделали. Теперь вы, умные, думайте, чтоб в другой раз ТАКОГО не было. А я теперь тоже не последним человеком стану. И друзей при случае не забуду...

– А что Сталин? Памятники пусть валят. Из истории его не вычеркнут, – говорит молодой человек и улыбается. – Ведь так?

– Тебе, тётка, твоё ГКЧП землю давало, а ты не взяла. А?! То-то, на земле-то вы не любите вкалывать, а хлебушек-то всем подай. Никто в грязце-то не хочет ковыряться. А вот жрать нече будет, прибежите как миленькие. Все в деревню повалите, – заводится колхозник, «схватившись» с москвичкой.

Мужика спрашивают о Стародубцеве.

– А что они мне?

На рассвете одного из тех дней кто-то заметил, словно выдохнул:

– Вот и лето прошло. Будто и не было.

«Человек человеку – бревно», – говаривал А. Ремизов. Здесь человек человеку был Человеком. Ах, кабы и в неэкстремальных условиях так-то вот!

Автор рисунка: Адольф Скотаренко

Александр Кореньков

• Журнал «Социум»
• 1992 год
• №1(13)

Ещё в главе «Жизнь - слово - дело»:

Разговор «гласного слова» и «самого-по-себе голоса» (или о некоторых тематических акцентах журнала в ближайшей перспективе)

И вновь Россия ощутила, какими безднами окружена (безыскусный говор августа 91-го, или блокнотная фонограмма отведённой беды)

Заповедь