...И крест несла без удовольствия
Прежде просвещённые русские женщины становились декабристками, нигилистками, народницами, социалистками, террористками. В конце нынешнего века они хотят главным образом материального благополучия.
Противоречива не только позиция русских женщин по отношению к обществу, но и позиция общества по отношению к женщине. Нецензурный русский лексикон в отличие от большинства европейских построен на кощунственном снижении священного пафоса, окружающего слово «мать». В английском и немецком языках нет понятия «Родина-мать», но нет и эквивалентов русского трёхэтажного мата.
Был ли в какой-нибудь стране прецедент, когда политическая партия или организация, совершив государственный переворот, официально провозгласила бы в своём программном политическом заявлении борьбу с порнографией как важнейшую задачу? Именно так поступили 19 августа 1991 года советские путчисты.
.jpg)
Ещё английский поэт Блейк заметил лет двести назад: «Слаба та радость, господа, что надоесть не может никогда». Художник А. Самохвалов
Богоматерь – без эротики
Как ни странно, в условиях переходного периода оказывается возможным навязать обществу апологию проституции и невозможным – мобилизовать женщин на политическую борьбу за собственные интересы.
Коммерциализация женского тела воспринимается как элемент перехода к рыночным отношениям, в которых общество видит своё спасение. Крестовый поход против проституции ведут главным образом те же политические силы, которые выступают за возврат страны к докоммунистическому состоянию, и те, которые с ностальгией восхваляют «аскетические нравы» истинных коммунистов.
Но враждебность по отношению к чувственности, эротике и женщине – это не только наследие коммунистического режима. Её корни гораздо глубже – в религиозно-ценностных основаниях русской культуры. В православии, например, широко распространён культ Богоматери – спасительницы и заступницы. Русской культуре были чужды эстетизация и эротизация культа Богоматери, присущие куртуазной рыцарской культуре западного Средневековья. Российская Богоматерь – не Дева и не Прекрасная Дама. Она никогда не ассоциируется с эротикой. Она сродни трагическим фигурам западной живописи, стоящим у подножия креста, на котором распят Сын человеческий.
Слово «Россия» в русском языке женского рода. Родину принято называть матерью. Для идеализированного образа Вечной Женственности в русской культуре на рубеже XIX–XX веков употреблялось другое обозначение – София. В понятии «софийность» женственность выражена более абстрактно, чем в наглядном, чувственном культе Богоматери, развитом в куртуазной западной поэзии и эстетике. Трагизм исторической судьбы России, несвобода её народа, несвобода мужчины возлагали на женщину символическую миссию спасения. Архетипом женщины-подвижницы стали декабристки.
Русская классическая литература, бывшая по сути «параллельной религией», возносила жертвенную, самоотверженную женщину на столь высокий пьедестал, что близость с ней невозможно было представить. До сих пор, несмотря на разгул порнографии на книжном рынке в последние два-три года, вся проблематика западной сексуальной революции, в центре внимания которой была идея раскрепощения женской чувственности и эмансипация плоти, осталась глубоко чуждой русской культуре и русским женщинам. Ни откровенная готовность к проституции, ни конкурсы красоты, ни обилие литературы на сексологические темы ничего не изменили.
.jpg)
Если бы женщине было что терять в коммунистическом прошлом, то она наверняка нашла бы способы за это бороться. Однако нет же. Значит, никаких особых ценностей там не оставлено. Включая и мужчину: воина-бюрократа-работягу-диссидента-зекаалкаша. Автор фото: Б. Яковлев
Образ женщины-спасительницы, эталоном которой стали жёны декабристов, продолжил своё историческое существование в русском революционном движении. Но здесь он претерпел существенное изменение: подвиг жён декабристов заключался в безупречности их нравственных принципов, подвиг народоволок – в цареубийствах, террористических актах, в смерти на виселице и в тюремных муках. Это – две разные традиции в понимании миссии женщины и её духовной красоты.
В первой преобладала жертвенность, во второй – насилие как средство достижения утопического идеала справедливости. От первой историческая нить тянется к диссидентскому движению с его центральной идеей ненасилия и прав человека, от второго – к революции 1917 года и тоталитарному режиму, возникшему из идеи революционного насилия.
Русская классическая литература XIX века, пожалуй, только в поэзии Пушкина не была враждебна женщине как носительнице эротического начала. Физическая красота, как правило, противопоставлялась в русских романах красоте духовной. Героини-красавицы у русских писателей почти всегда нравственно или душевно ущербны (Настасья Филипповна в «Идиоте» Достоевского, Элен Безухова в «Войне и мире» Толстого).
Расстояние между обожествлением и низвержением минимальное. В образе проститутки русская культура нашла удобную возможность совместить оба эти отношения к женщине. В творчестве Достоевского и Толстого проститутка-спасительница опоэтизирована и представлена как женский эквивалент Христа. На теле мужчины она принимает свою крестную муку, она распята на нём. Не случайно ведь и семейную жизнь на народном языке называют «крест». «Несёт свой крест» – так с достоинством и покорностью говорят о судьбе русской женщины в браке и о её муже.
.jpg)
– Ах, как бы добрый демон твой... Чего недоброго не выкинул со мной! Аристофан (слова Никия)
«Шут гороховый», а не мужчина
У людей в России нет еды, нормального жилья, социальной стабильности. Агонизирует семья. Не складываются политические партии. Нет женского движения. Впрочем, и раньше не было. Но, может, теперь есть хотя бы секс?
Увы, но по отношению к свободному печатному слову справедливо то же самое, что и по отношению к печально известной печатной лжи недавнего прошлого: если что-то есть на бумаге, то это вовсе не означает, что то же самое есть и в жизни. Скорее всего изобилие книжного и экранного секса выступает печальным симптомом того, что в жизни людям не до удовольствий. Во всяком случае, налицо глубокий кризис во взаимоотношениях между полами, в понимании собственных социальных ролей, а также недоразумения во взаимных ожиданиях и требованиях.
Для русских женщин хуже всего то, что сейчас в обществе трудно встретить мужчину с неразрушенной личностью. Вместо равенства женщины с мужчиной произошло уравнение обоих полов по нижней планке экономической нищеты и политического бесправия. Экономически униженный мужчина вынужден к тому же соответствовать традиционалистским представлениям о роли главы семьи и властелина своей жены. Капитуляция мужчины перед этим вызовом со стороны женщины и общества принимает разнообразные формы: отказ от брака и семьи, роль «шута горохового», гомосексуализм.
Если послевоенное поколение русских женщин было обречено на одиночество, потому что война физически уничтожала мужчин, то современные молодые женщины обречены на ещё более тягостное одиночество, ибо оно лишено трагического ореола и вообще неочевидно – рядом с ними есть мужчины, но они призрачны, фиктивны. Это, как правило, муляжи, нечто из области семиотики, а не реальные люди, товарищи по несчастью, способные разделить с женщиной тяготы будней, нищеты, неуверенности без всяких скидок. Сегодня мужчины в России как никогда нуждаются в спасении, ибо они не справляются с жизнью, не справляются со свободой, не справляются в своих взаимоотношениях с женщинами.
И тут складывается парадоксальная ситуация, которая перерастает в конфликт. Русские женщины, несмотря на все свои симпатии к традиционализму, явно не стремятся сегодня «нести свой крест» и спасать своих мужей и возлюбленных. Вместе с попытками модернизации и вестернизации страны в обществе стал «проклёвываться» принцип удовольствия, прежде ему несвойственный. В консервативном лагере это вызвало шок. Писатели-деревенщики, блюстители традиционных женских добродетелей, почти в невменяемом состоянии предают анафеме конкурсы красоты, рок-культуру, джинсы, порнографию, брачные объявления в газетах, проституцию.
Это естественная реакция людей, у которых из-под ног уходит почва, – и в прямом, и в символическом смысле слова. Под натиском модернизации рано или поздно погрузится в пучины исторического прошлого огромная цивилизация со всей своей мифологией, культурной символикой, трагическими и светлыми сторонами. Певцы этой цивилизации воспринимают своего могильщика – модернизированное западное общество – в образе валютной проститутки, вселенской блудницы. Не говорю уж о том, что клеймить проституцию – дело нехитрое и абсолютно беспроигрышное.
Гражданские страсти вокруг российского секса ещё больше запутывает то обстоятельство, что поначалу эротический бум, при всей его вопиющей безвкусице, имел всё же вполне конкретный позитивный смысл. Это была эмансипация от десексуализированной жизни при социализме, осознание своего телесного «я». Нравится нам это или нет, но таким путём началось преодоление тоталитарной концепции личности.
Навязчивое упоминание валютных проституток в средствах массовой информации явно несло в себе вызов тоталитарной коммунистической морали.
Можно предположить, что школьницы Москвы, опрошенные социологами и назвавшие профессию проститутки самой престижной, не просто высказали желание пойти на панель и хорошо на этом заработать. В их выборе неосознанно сказывались многие обстоятельства. Проститутка – пионер рыночной экономики, предприниматель-одиночка, отважно преступившая табу.
Свободно распоряжаясь собственным телом, она вступает через него в сакральную связь со «смелым новым миром», из которого должно прийти всеобщее спасение – во всяком случае, так гласит общепризнанное клише новейшей русской политической мифологии. Это спасение персонифицировано в мужчине-иностранце – новом тотеме, отчасти заполнившем вакуум на месте свергнутых идолов коммунистического пантеона.
Если в эпоху ранних буржуазных революций где-нибудь в Голландии на полотнах художников часто изображался символический сюжет «Союз Земли и Воды» как аллегория экономического процветания, то эпоха перехода к свободному рынку в посткоммунистической России может столь же наглядно символизироваться гротескным марьяжем валютной интердевочки и «фирмача». Может, это кого-то и бесит, да что поделаешь – нам этих интердевочек не завезли, сами вырастили.
Из «матери-России» в «мисс Россию»
Но каковы же тогда роль и место русского мужчины? Какой должна быть его самооценка в неравной конкурентной борьбе за женщину на свободном рынке? И как оценивает своего соотечественника-мужчину русская женщина?
Наверное, это звучит жёстоко, но его стоимость на внутреннем рынке не превышает стоимости рубля по сравнению с долларом. Справедливо это или нет – другой вопрос. Надолго ли – тоже неизвестно. Но пока это выглядит так, а не иначе.
Естественно, что всё это не способствует гармонии и счастью обеих половин рода человеческого. Социальный конфликт между мужчиной и женщиной в России разрастается, принимает причудливые очертания. Прямолинейная реакция консервативно-охранительного лагеря дополняется симметричной реакцией с другого фланга культурно-политического спектра. В прогрессивной русской литературе, ориентированной на идеалы модернизации и вестернизации страны, красной нитью намечена тенденция к развенчанию идеализированного образа русской женщины, включая и образ проститутки-спасительницы.
Писатели-мужчины бросают упрёк современной русской женщине в том, что она предала своё идеальное «я», сама себя сбросила с пьедестала. В сегодняшней России женщина уже не воплощает больше духовный и нравственный идеал. Она разжалована из «матери-России» в «мисс Россию».
Если бы русской женщине было что терять в коммунистическом прошлом, то она наверняка нашла бы способы за это бороться. Значит, никаких особых ценностей там не оставлено. Включая и мужчину: воина-бюрократа-работягу-диссидента-зека-алкаша. И в этих, и в других ипостасях он оказался непригодным для дома и семьи, для нормального сосуществования с женщиной в обществе.
Обрести себя и друг друга мужчине и женщине в России так и не удалось – ни с помощью традиционной идеализации женщины в дореволюционной культуре, ни в рамках коммунистической идеологии. В итоге великого эксперимента Рабочий и Колхозница спустились с киноэкрана и с постамента, отколошматили друг друга серпом и молотом – и дело кончилось разводом. Рабочий коротает свои дни в алкоголизме, а Колхозница – свои ночи возле «Интуриста», и оба уверены, что испортили друг другу жизнь...
Из журнала «Новое время»
Ещё в главе «Семья - нация - страна»:
...И крест несла без удовольствия