Гений блага (Сперанский – первый русский правозащитник)

ОТСТАВКА «ВРАГА ОТЕЧЕСТВА»

Над головой Сперанского собирались тучи. 17 марта 1812 года он был приглашён к государю, который объявил ему об отставлении от всех должностей. Для Сперанского наступило время, когда, по словам Пушкина, «Восторженных похвал пройдёт минутный шум; // Услышишь суд глупца и смех толпы холодной».

Известие о падении Сперанского вызвало в обществе бурю восторга. Изучая сейчас ту эпоху, почти физически ощущаешь: толпа томилась в ожидании жертвоприношения. И вот оно совершено.

И в сердцах «патриотически настроенных россиян» снова праздник, снова весна и радость, почти такие же, как и одиннадцать лет тому назад – в марте 1801 года. Тогда пал тиран, ныне изменник, злоумышленник, враг царя и Отечества, масон и якобинец, страстный поклонник корсиканского чудовища, вскормленного революцией.

Можно смело сказать, что к своему падению Сперанский шёл давно. Наверное, ещё с 1809 года, со времени знаменитых указов от 3 апреля и 6 августа. Вражда, непонимание, ненависть преследовали его, занятого грандиозной работой по приведению в порядок государственного организма России.

В отчёте за 1810 год, представленном государю 11 февраля 1811 года, Михаил Михайлович с горечью говорил: «В течение одного года я попеременно был мартинистом, поборником масонства, защитником вольности, гонителем рабства и сделался наконец записным иллюминатом.

Толпа подьячих преследовала меня за указ 6 августа эпиграммами и карикатурами; другая такая же толпа вельмож со всею их свитою, с жёнами и детьми меня, заключённого в моём кабинете, одного, без всяких связей, меня, ни по роду моему, ни по имуществу не принадлежавшего к их сословию, целыми ротами преследуют как опасного уновителя.

Я знаю, что большая их часть и сами не верят сим нелепостям, но, скрывая собственные страсти под личиною общественной пользы, они личную свою вражду старались прикрыть именем вражды государственной; я знаю, что те же самые люди превозносили меня и правила мои до небес, когда предполагали, что я во всём с ними буду соглашаться, когда воображали найти во мне послушного клиента, но как скоро движением дел приведён я был в противоположность им и в разномыслие, так скоро превратился в человека опасного» (1).

Александр I по справедливой характеристике, данной ему современником, шведским дипломатом Габриэлке, в политике своей был тонок, как кончик булавки, остёр, как бритва, и фальшив, как пена морская. И по отношению к Сперанскому он был фальшив и лукав. Одной рукой возвышал его, давал награды. (К примеру, 1 января 1812 года, то есть за два с половиной месяца до падения, Михаил Михайлович получил орден Святого Александра Невского.)

Другой – принимал доносы на Сперанского, чем фактически поощрял его недоброжелателей. Более того, в августе 1811 года он поручил министру полиции А. Д. Балашеву тайный надзор за Сперанским и близкими ему людьми.

О МУЗЫКЕ РУССКОЙ ИСТОРИИ (Отступление от темы)

О фактической стороне истории падения Сперанского – благодаря розысканиям многочисленных исследователей – известно, кажется, почти всё возможное и мыслимое. И тем не менее история его падения остаётся одной из самых волнующих, таинственных страниц. Отчасти, конечно, только отчасти её можно сравнить с историей гибели Пушкина, со всей этой трагической преддуэльной эпопеей.

И здесь пушкинисты рассказали нам о последних месяцах и днях поэта в подробностях. Всё-то мы знаем, но остаётся чувство недоговорённости, незаконченности... Как-будто что-то большее, нежели известные житейские обстоятельства, подталкивало Пушкина к дуэли, как будто чья-то властная рука влекла его к Чёрной речке. И как будто нарочно он был особенно неосторожен, опрометчив, горяч и невыдержан. И не остановили, не спасли друзья...

Одиночество последних лет, непонимание со стороны современников, какое-то отчуждение от эпохи – как будто наступал новый период русской истории, с которым внутренне Пушкин был не в ладах. И это-то самый корневой, самый почвенный русский гений.

Через несколько десятилетий его духовный наследник Достоевский скажет, что Пушкин унёс с собою загадку и теперь нам надо её разгадывать. А сразу же после его смерти Гоголь станет утверждать, что Пушкин – это русский человек, каким он будет через двести лет. И Аполлон Григорьев вдруг напишет, что Пушкин – «наше всё».

Одни загадки, полная таинственность! Как разуметь слова Достоевского, Гоголя, Григорьева? Кто-то уже в XX столетии обмолвится: «Я начинаю там, где кончается документ». Но не так ли и в жизни, в истории? Где подлинный, сокровенный смысл за фактами, над фактами.

Где реальные житейские драмы, горести, вообще всё, что с нами происходит, в конечном счёте имеет связь с силами, определяющими ход истории, с тем, что можно назвать её музыкой. Когда же это касается жизни гениальных людей, то они начинают и действуют там, где кончается суверенная власть факта, видимых событий, явлений и открываются пространства и пути, неведомые для их современников (от того-то они таинственны и загадочны), но где господствуют подлинные силы истории.

Если вновь воспользоваться этой метафорой, то это – сфера музыки истории. И загадка смерти Пушкина, и загадка, которую он нёс с собой, и загадочные слова Гоголя и Григорьева о нём могут быть постигнуты только в сфере музыки русской истории.

***

Возьму на себя смелость утверждать, что подлинный смысл падения Сперанского (пусть хоть отчасти) тоже заключён в сфере, расположенной над фактами. Против него плелись интриги, расчётливо и умело его дискредитировали влиятельные сановники, за ним наблюдали шпионы, постепенно, но неуклонно росли недоверие, непонимание и враждебность государя.

Различные круги так называемого образованного общества, многочисленные толпы чиновников с опасением и ненавистью ожидали его новых шагов, новых реформ. Одни из них не хотели учиться, для того чтобы эффективно служить не себе, а делу; другие просто не желали и не умели служить; третьи боялись, что за содеянное потребуют отчёта...

Недоброжелатели и обыкновенные болтуны, разносчики сплетен, шёпотом, вполголоса, а затем всё громче и громче распространяли легенду о слепой приверженности Сперанского Наполеону, Франции. И это в условиях надвигающейся войны, всеми, пожалуй, предчувствуемой!

И сам Михаил Михайлович, так умевший ладить с людьми, так знавший психологию и повадки сильных мира сего, такой гибкий и осторожный политик, такой сдержанный человек, почему-то ведёт себя неосмотрительно, житейски недальновидно, даёт волю языку...

Ситуация усугублялась тем, что против курса Сперанского, его политической программы выступает другой российский гений, нашедший поддержку у любимой сестры государя – Екатерины Павловны, чья тверская штаб-квартира стала местом собирания наиболее крупных представителей охранительной мысли того времени.

Речь идёт о Н. М. Карамзине и об идеях, сформулированных им в «Записке о древней и новой России». Глубокие познания историка, выдающийся талант литератора, несомненно, гениальный ум политического мыслителя – всё это, сплавленное в «Записке» воедино, было направлено фактически против Сперанского. И Александр, поначалу обидевшись, ведь мощной критике подвергалась его политика постепенно, под влиянием сестры, прислушивается к Карамзину, становится к нему благосклонней.

Надо сказать, что в силу различных обстоятельств историк не знал суммы идей Сперанского, не знал его программы в целом. Судил же он – иногда справедливо, иногда нет – по тем фрагментам, обрывкам плана Сперанского, которые были реализованы. К тому же судил по результатам, которые принесли преобразования к 1811 году. А Сперанский был мыслителем и политиком с долгосрочными целями, с перспективами на десятилетия.

В общем и целом против Сперанского выступили огромные, непреоборимые силы. Если бы в России конца 1811 – начала 1812 года был проведён опрос общественного мнения, то, без сомнения, Михаила Михайловича признали самым непопулярным государственным деятелем. Среди его основных врагов граф В. Ф. Растопчин, граф А. Д. Балашов, князь П. М. Волконский, министр финансов граф Д. А. Гурьев, шевалье де Вернег, дипломатический агент Бурбонов при петербургском дворе, и другие.

Но, разумеется, всё решал император. И его гнев и раздражение против Сперанского к марту 1812 года достигли высшей точки. В какой-то момент ему даже казалось, что Сперанского следует расстрелять по причине соучастия в выдаче плана предстоящей кампании французскому послу Коленкуру (естественно, что вся эта история была инспирирована специально для августейшей особы).

И вот вечером 17 марта Сперанский был позван к государю. Многочисленные обвинения сводились, по словам Михаила Михайловича, к трём главным пунктам: «финансовыми делами я старался расстроить государство; привести налогами в ненависть к правительству; отзывы о правительстве» (2).

Александр, как свидетельствуют разные лица, расстался со Сперанским, горько сожалея, со слезами на глазах. И несколько позже сетовал, что, лишившись Сперанского, он остался без рук. Что же, вполне возможно, ведь человек он был сентиментальный, да и потерял лучшего и умнейшего работника.

Протестовал один лишь граф Н. С. Мордвинов, просился в отставку, когда же не пустили, покинул Петербург.

ПОДЛИННЫЙ СМЫСЛ ПРОИСШЕДШЕГО

Итак, причины падения Сперанского мы легко обнаружим в области исторических фактов, реальных событий и отношений того времени. Однако, повторяю, подлинный смысл происшедшего заключён в сфере, расположенной над и за фактами.

Заканчивалась, исчерпав себя, эпоха, которую в научной литературе принято обозначать эпохой либеральных начинаний и преобразований Александра I. Внешне она обрывалась наполеоновским нашествием, но и внутренне данный исторический цикл был завершён. И сейчас, по прошествии почти 180 лет, совершенно ясно, что пути александровского режима и путь Сперанского к концу этой эпохи разошлись бесповоротно.

Александр, один из наиболее талантливых и просвещённых императоров династии Романовых, работал над укреплением и совершенствованием государственности, созданной Петром I. Он и его многочисленные сотрудники в восьмисотые годы немало сделали для модернизации этой политической системы, для приспособления её к потребностям времени. Политическая же программа Сперанского, его деятельность на государственном поприще в конечном счёте были направлены на иное – не на подновление и не на приспособление к чему-то, подчёркиваю это.

Историческая роль Сперанского состоит в том, что он одним из первых (а может быть, столь глубоко и верно первым) осознал значение и последствия для судьбы России петровских преобразований. Осознал трагическое по своей сути распадение русской культуры на два склада жизни, два типа цивилизаций.

В 1802 году Сперанский пишет: «Воссядет на престол дух сильный и предприимчивый, один из сих духов, что небо посылает на землю для преобращения судьбы царств (Пётр I, разумеется. – Ю.П.), он пожелает народ грубый и упрямый одним махом передвинуть и поставить на той точке совершенства, к коей смежные государства веками доходили, царство сие покроется всем блеском заимствованного просвещения.

Успехи войны и наружное сходство внутреннего устроения заставят возмечтать народ, что он всё сделал, нарядившись в чужое платье и переменив внешний свой вид. С сего времени подражание войдёт в свойство народа, а природная гордость северных обитателей обратится в тщеславие и напыщенную уверенность. Все займутся украшением поверхностей и, введя иностранные названия в образ правления, будут думать, что переменили само существо его, позолотят цепи свои и нарекут себя свободными.

Ослепясь призраками роскоши и меняя кровавый пот на игрушки, возмечтают, что обогатились торговлею. Откроются академии, явятся Бёрн и Ридингс, прославятся в Европе деяния мудрых, а народ чтение грамоты будет считать ещё между смертными грехами». (3)

Сперанский прекрасно понимал неподлинность, мнимость цивилизации, введённой Петром Великим.

«У нас есть всё по наружности, и ничто, однако же, не имеет существенного основания, – говорит он. – Если монархическое правление должно быть нечто более, нежели призрак свободы, то, конечно, мы не в монархическом ещё правлении». Или: «ни в каком государстве политические слова не противоречат столько вещам, как в России».

При этом Сперанский очень трезво и проницательно оценивал фактическое состояние дел в Российской империи: «... вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению ко вторым, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов».

Мне хотелось бы особо подчеркнуть, что ни до Сперанского, ни после него никто, пожалуй, у нас так отчётливо и ясно не видел связи между расколом отечественной культуры и отсутствием в ней свободы, не видел взаимообусловленности того и другого.

«В государстве монархическом, конечно, должен быть известный класс людей, особенно предуставленных к охранению закона. Но сей класс людей никак не может быть установлен на тех деспотических началах, на коих грамота дворянства основана (М. М. Сперанский имеет в виду Жалованную грамоту дворянству. – Ю.П.). Это привилегия рабов, уполномочивающая их тяжесть цепей, ими влачимых, возлагать на других, слабейших. Какую связь пользы дворянство сие имеет с народом?

Не на исключительном ли праве владения земель и людей как вещественной собственности основаны главные его преимущества? Не от суда ли самовластного, государем установленного, зависит имение и лицо дворянина? Не четырнадцать ли раз каждый дворянин, переходя из класса в класс, чувствует на себе силу неограниченной воли, не четырнадцать ли раз, привязываясь к сей воле, отторгается он от народа?»

И поэтому всю мощь своего политического гения Сперанский устремил, с одной стороны, на разрешение конфликта двух враждебных складов и направлений нашей жизни, а с другой – на преодоление дефицита свободы в русской культуре.

«Перемена... должна состоять единственно в согласии... ощутительного противоречия, какое у нас есть между видимою формой правления и внутреннею, в исполнении на самом деле того, о чём в продолжении целого века государи твердили народу, в утверждении престола не на сне народа и очаровании предрассудков, но на твёрдых столпах закона и всеобщего порядка».

Говоря языком современным, он стремился решить эти две задачи, или, точнее, одну, но двуединую, двумя средствами, теснейшим образом связанными между собой. Во-первых, созданием конституционного правового государства, во-вторых, обеспечением гражданских прав (в том числе и важнейшего права частной собственности) и свобод. Таким образом, программу его реформ можно вкратце свести к двум основным требованиям: правовое государство и гражданское общество.

ПОЛИТИК НА ВЕКА

Мы видим, что Сперанский обогатил своё время и в определённом смысле, конечно, может быть назван современником всех последующих, вплоть до нашего, поколений. Ибо задачи, поставленные им, не решены ещё и сегодня. Он не просто первый на Руси теоретик правового государства и гражданского общества. Он первый русский правозащитник, осознавший право как одну из фундаментальных и универсальных ценностей существования человека и человечества.

Право для него феномен не инструментальный и вторичный, а основа и обязательное условие человеческой свободы и исполнения человеком той исторической задачи, которая была сформулирована Кантом в его определении Просвещения.

Разумеется, такая задача и такое понимание смысла истории находились в глубоком противоречии с мнениями, господствовавшими тогда в русском обществе и усвоенными императором и всеми его либеральными друзьями. Поэтому попытка реализации программы Сперанского не могла не встретить активного сопротивления. Сперанский и Александр фактически говорили на разных языках, ставили разные цели, решали разные задачи. У них была основа для сотрудничества, покуда государю для подновления принадлежащего ему здания требовался талантливый и трудолюбивый работник.

Когда же реформистский потенциал Александра Павловича был исчерпан, оказалось, что Сперанский совсем не нужен. Оказалось, что этот попович замышляет и стремится осуществить нечто совершенно иное, чем то, что от него ожидают.

Другими словами, Сперанский всё больше и больше входил в конфликт с петербургским обществом, которое, независимо от надвигающейся войны, уже устало от либерализма, устало от реформ и готовилось вступить в новый период своего существования.

Я допускаю, что в какой-то момент (в 1809 году или в начале 1810 года) Сперанский поверил в возможность реализации своих планов. Но, думается, чем быстрее либеральная эпоха шла к концу, тем меньше надежд у него оставалось, тем яснее становилось, сколь различны маршруты и расписания движения его мысли и мыслей петербургского общества. И, подобно Пушкину перед дуэлью, Сперанский перед отставкой одинок, не понимаем современниками и явно не в ладах с наступающей эпохой.

«Из ряда многих поколений выходит кто-нибудь вперёд», – так сказано о политическом гении XX столетия. Но эта характеристика применима и к Сперанскому. Он вышел далеко вперёд, и расплатой ему было всеобщее непонимание. Подлинный смысл его падения за и над известными нам фактами.

В начале 1810-х годов политическое самосознание русского общества ещё не созрело для понимания задач, поставленных ему человеком, причастным к таинственной и загадочной сфере музыки истории.

Конфликт между ним и временем – это не конфликт времени с мечтателем, фантазёром, человеком, не понимающим действительность. Это конфликт времени и гения всегда трагический, всегда неразрешимый. Время настолько принимает гения (и настолько пытается использовать в собственных целях), насколько понимает его. Но неразрешимость и трагичность конфликта снимается только будущим, агентом которого в настоящем является гений: «ты вечности заложник, у времени в плену».

В отличие от Пушкина, Сперанский расплачивался со временем не гибелью, а отставлением от всех дел. Но он ещё вернётся к государственной деятельности, его партия не сыграна до конца...

Юрий Пивоваров

При оформлении статьи использованы рисунки Г. Лоре из «Истории Святой Руси»: «Император запретил своим подданным говорить», «Пётр I беседует с боярами», «Император – самый высокий человек в стране», «Государевы слёзки»

***

1 – Цит.: В. И. Семеновский. Падение Сперанского. «Отечественная война и русское общество: 1812–1912». – СПб., 1912, т. 2, с. 222-223

2 – План государственного преобразования графа М. М. Сперанского.... с. 343

3 – Сперанский М. М. Проекты и записки, с. 45

• Журнал «Социум»
• 1994 год
• №3(34)

Ещё в главе «Просвещение — личность — общество»:

Гений блага (Сперанский – первый русский правозащитник)

Вечная сказка