Где тот добрый человек, который сказал бы мне спасибо? Князь Одоевский как государственный и общественный деятель
Помнится, впервые натолкнувшись на вынесенные в заглавие слова Владимира Фёдоровича Одоевского, я испытала щемящее ощущение нашего всенародно неоплаченного долга этому человеку. Даже не крик, а тихий стон души вырвался, по-видимому, единожды, и не «для печати», а в личных записях. Трудно найти сферу общественной жизни России XIX века, в которой не оставил бы следа князь Одоевский – личность, в те годы всем известная.
После смерти Владимира Фёдоровича в 1869 году не было нужды в предсказаниях скорого появления всесторонних жизнеописаний и трудов о нём: значение этой уникальной фигуры в русской истории никто тогда не ставил под сомнение. Да вот только воплотить эти предсказания современники как-то не собрались, а «благодарные» потомки и вовсе забыли.
Справочные издания последних десятилетий упорно дают Одоевскому одну и ту же сильно усечённую характеристику: писатель, философ, музыкальный критик. А так как к середине 40-х годов XIX века он перестал публиковать художественные и философские произведения, последние 25 лет его жизни остаются почти не освещёнными, словно и не жил человек.
Владимир Фёдорович однажды записал в дневнике: «Как люди успевают рассказывать в автобиографии о том, что они делают? Моя деятельность дробится на тысячи лиц и действий, и некогда заметить её!» Точнее и не скажешь. Тысячи не тысячи, но как-то из спортивного интереса я насчитала не менее дюжины направлений его деятельности. Однако же начнём с самого начала.
.jpg)
...Требование ясности, или хотя бы логики, немедленно и во всём сушит ум, постепенно суживает кругозор. Т. Уайлдер. Автор рисунков: А. Кошкин
Русский Монморанси
Так некоторые мемуаристы называют Одоевского ввиду исключительной его родовитости, и происхождение, кажется, играет далеко не последнюю роль в становлении личности и в судьбе князя Владимира Фёдоровича.
В 1246 году в Орде принял мученическую смерть святой благоверный князь Михаил Черниговский. Представитель старшей ветви великокняжеской династии Рюриковичей (после успешного княжения в Чернигове, Новгороде, Киеве после, увы, безуспешных попыток объединить Русь и центральную Европу против татар) был забит насмерть за отказ поклониться степным идолам. От него-то и берёт начало род Одоевских – внук его был первым удельным князем Одоевским и Новосильским. Роду, начавшемуся столь славно, суждено было достойное завершение в лице князя Владимира Фёдоровича – последнего из Одоевских.
Заметим, что, будучи едва ли не самым родовитым дворянином России, Одоевский весьма своеобразно относился и к титулам вообще, и к собственному княжескому достоинству в частности, вкладывая в него смысл не социальный, а нравственный. Далёкий от революционных течений (даже в юности, несмотря на дружбу с декабристами), убеждённый монархист, никогда не скрывавший своей верноподданности, он не раз демонстрировал неприятие феодальных претензий знати, воспринимая их как чуждое России европейское влияние – остеизм, ибо ближайшим образцом европейских феодалов были остзейские (прибалтийские) рыцари, с которыми, с точки зрения Одоевского, и ассоциировало себя русское дворянство.
Сам Владимир Фёдорович вообще полагал, что существует целый комплекс социальных явлений, как-то: социализм, коммунизм, демократия, аристократия (здесь так и хочется поставить Nota bene – до того этот перечень выразителен), настолько несвойственных России, что даже перенесение самых этих слов на русскую почву чревато гибельными последствиями. Воздержусь от комментариев всего списка, но что касается последнего его пункта, то Одоевский со ссылками на факты и документы доказывал, что аристократии как высшего феодального – в европейском смысле – сословия на Руси практически никогда не было. Насколько это верно с исторической точки зрения, вопрос сугубо академический, но то, что подобные размышления выходили из-под пера князя-рюриковича, по меньшей мере нетривиально.
«Я считаю высшим человеческим началом безусловное равенство перед судом и законом без различия званий и состояний», – писал Одоевский, и на старости лет, в 60-е годы, ему пришлось отстаивать свою гражданскую позицию. Освобождение крестьян он не просто одобрил, но всячески старался способствовать ходу реформ. Первая записка по этому вопросу, поданная Одоевским императору, датирована 7 января 1861 года, то есть ещё до официального провозглашения Манифеста.
Последнюю, уже после смерти князя, передали Александру II, который в связи с этим письменно распорядился: «Прошу благодарить от меня вдову за сообщение письма мужа, которого я душевно любил и уважал». Похоже, это не было дежурной фразой: император действительно давно и хорошо знал Одоевского – ещё в бытность цесаревичем встречался с ним по делам благотворительности. В записке же Одоевский, опасаясь приостановления реформ, обращал внимание государя на вредное влияние дореформенной действительности на молодёжь.
Естественно, при таких взглядах Одоевскому случалось ввязываться в совершенно несвойственную ему политическую полемику. Самый большой скандал разразился в начале 1865 года. 14 января газета «Весть» опубликовала Адрес Московского Дворянского Собрания с призывом к созданию некоего верховного политического органа – чего-то среднего между палатой лордов и боярской думой.
15 января Одоевский ответил на этот Адрес резкой отповедью, в которой, упомянув о недопустимости политического протектората одного сословия, по пунктам перечислил задачи русского дворянства, как они ему представлялись. Их можно свести к следующему: «Дворяне должны, используя своё образование, материальные средства и опыт государственной службы, содействовать искоренению пережитков крепостного состояния, развитию земских учреждений и нового судопроизводства, распространению просвещения; и вообще, не мешать Государю в углублении реформ». И вот любопытный факт: отзыв этот не напечатали, так как спустя считанные дни издание газеты было прекращено.
Одоевский же, с его неукоснительным следованием кодексу чести, почёл невозможной полемику с переставшей существовать «Вестью». Тем не менее его мнение стало общеизвестным и повлекло за собой такой шквал злобных слухов и обвинений в сословном преступлении (преимущественно анонимных), что он вновь вынужден был отвечать, и опять-таки совершенно однозначно: «То, что я отстаиваю, считаю делом святым и разумным, а все проделки в исключительную пользу какой-либо касты – источником неисчислимых бедствий для России...»
Интересно, что этот князь-рюрикович и монархист-демократ не преминул обосновать право на такое сословное самосознание ссылкой, в частности, и на своё «историческое имя» – это понятие вообще было для него чрезвычайно важным. Несколькими годами раньше он писал: «Русский дворянин не пэр, не лорд и не аристократ, но лишь историческое имя, которое налагает на дворянина обязанность поддержать его почёт верною службою Государю, Отечеству, науке». Свою собственную, как он любил выражаться, «чернорабочую жизнь», Владимир Фёдорович прожил в полном соответствии с этой присягой на верность.
.jpg)
... для того, чтобы усовершенствовать ум, надо больше размышлять, чем заучивать. Гельвеций
«Наши неудачи просто следствие нашего незнания и рукавоспустия»
Это убеждение Одоевский пронёс через всю жизнь, и ведь совсем не случайно он ставил науку в один ряд с Государем и Отечеством. Образ просветителя традиционно ассоциируется у нас с бунтом или хотя бы с политической оппозицией, с материализмом или даже с атеизмом. Как-то трудно увязать его с богобоязненным православным христианином, законопослушным добросовестным чиновником, верноподданным Государя Императора. Между тем именно таким был князь Одоевский, пожалуй, самый истовый русский просветитель.
Педагогикой и организацией народного просвещения Владимир Фёдорович увлёкся в начале 30-х годов. Особенно интересовало его начальное образование детей в возрасте 6-10 лет, когда, как он считал, формируется мышление. По сей день актуальны основные постулаты педагогической концепции Одоевского: начало умственного развития с момента рождения; возможность специального образования исключительно на основе всестороннего общего; разумное сочетание мер педагогического воздействия – награды, увещевания и наказания (злоупотребление последним не только не ведёт, по мысли Одоевского, к исправлению дурных наклонностей, но, напротив, способствует развитию лицемерия); отношения сотрудничества между учеником и наставником и роль личного примера; организация обучения таким образом, чтобы ребёнок мог закреплять полученные знания, незамедлительно применяя их на практике; самостоятельная работа ребёнка и приоритет понимания перед запоминанием.
Последнему положению Одоевский придавал особое значение: «...единственно верная метода – приучить умственные силы ребёнка к сопряжению понятий, посредством которого он мог бы сам переходить от известного к неизвестному, от частного к общему и от общего к частному; первый приём педагогии – укрепить умственные силы ребёнка над тем, что ребёнок уже знает, но в чём не отдаёт себе отчёта; затем: сообщить ему новые понятия, постепенно приучить его самого видеть связь между ними и пополнять пробелы, остающиеся необходимо во всяком преподавании».
В 1834–1835 годах Одоевский издал серию «Детские книжки для воскресного чтения». Каждая книжка содержала советы воспитателям, сказки и рассказы для детей и дидактический материал – карты, схемы, таблицы и прочее. В 1841 году он выпустил сборник «Сказки дедушки Иринея» (в него вошёл и знаменитый «Городок в табакерке»). В этих удивительных сказках всегда есть отчётливое, но ненавязчивое назидание, обязательно изображён внутренний мир ребёнка; реально присутствуют добро и зло, причём теневая сторона жизни не затушёвывается, но и не омрачает детскую душу.
Наконец, они написаны настолько полнокровным русским языком, что, по компетентному заключению Владимира Ивановича Даля, некоторым сочинённым Одоевским пословицам вполне могло бы быть приписано народное происхождение («Дружно не грузно, а врозь хоть брось», «Две головни и в чистом поле дымятся, а одна и на шестке гаснет» и прочие). Так и не ясно: то ли сочинение сказок вызвало увлечение педагогикой, то ли, напротив, педагогические идеи побудили Одоевского сочинять сказки. Хотя, вероятнее всего, это были две стороны одного творческого процесса.
В 30–40-е годы Одоевский служил в учреждении со скучным названием Учёный комитет Министерства государственного имущества, не имеющем, на первый взгляд, никакого отношения к просвещению. Однако этому министерству были подведомствены государственные земли вместе с казёнными крестьянами, а также сиротские приюты, которые и были поручены Одоевскому. Прежде всего он занялся созданием централизованной сети таких приютов, причём с его подачи на них, помимо функции общественного призрения, возлагались также воспитательно-образовательные задачи.
Развивая сеть приютов, Одоевский считал, что её следует распространить и на селения государственных крепостных – и тут уже не только для сирот, но и с тем, чтобы в страду здравствующие родители могли оставить детей под присмотром. В итоге же эта идея реализовалась в создании повсеместно сельских приходских училищ для детей государственных крепостных.
Разработанный Одоевским план их распространения был поддержан министром государственного имущества П. Д. Киселёвым. Уже в 1836 году действовало 60 таких училищ, способных одновременно принять 1880 учеников, к концу же николаевского царствования число их возросло до 2935, в 1856 году в них одновременно обучалось 173590 детей. Цифры эти выглядят поистине фантастическими на фоне тотальной неграмотности основной массы российского крестьянства, и особенно – по контрасту с нулевыми показателями Министерства просвещения, которому, собственно, и надлежало заниматься этими вопросами.
Разумеется, всё это относилось исключительно к крестьянским мальчикам. Между тем Одоевский всегда принимал близко к сердцу проблему женского воспитания и образования. Те, кому знакомо его художественное творчество, могут вспомнить повести «Княжна Мими» и «Княжна Зизи», «Сказку о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту» и другие. Он настаивал на приёме девочек в сельские приходские училища, но этой идее, предполагавшей совместное обучение, не суждено было осуществиться.
В результате в 40-х годах Одоевский начал работать над устройством сельских женских училищ, и на этот раз успешно – в 1847 году в Вятской губернии открылись два первых таких училища, а затем они появились и в селениях государственных крепостных других губерний. Обучали в них грамоте, арифметике, Закону Божию и рукоделию. Естественно, не могла не возникнуть проблема наставниц для этих училищ, и тут Одоевский реализовал совершенно, казалось бы, невероятный план: в 1850 году он, по рекомендации Учёного комитета, добился разрешения подготовить 30 первых учительниц из крестьянских девушек. В дальнейшем их количество непрерывно росло (в 1855 году было уже 79 учительниц-крестьянок).
Сельские училища создавали много организационных проблем, Одоевский же координировал всю работу в рамках упомянутого Комитета. В начале 1840-х годов он посетил Германию, Австрию, Францию, Италию, Швейцарию, где изучал самые современные педагогические идеи и европейский опыт начального образования. Специальным постановлением Комитета на него был возложен отбор литературы для училищ и заботы по созданию пособий, учитывающих сельскую специфику. Несколько учебников ему пришлось написать собственноручно, в том числе и азбуку – «Таблицу складов», которая долгие годы применялась в приходских училищах и школах. Сверх того, он лично отрецензировал более 120 книг, которые предполагалось использовать в обучении детей.
Много лет он готовил всю методическую документацию для училищ; ему, в частности, принадлежит программное «Наставление для управления сельскими приходскими училищами», предполагавшее набор учеников на добровольной основе, категорически запрещавшее телесные наказания (и это для крепостных-то детей!) и возлагавшее на местные управления обязанность особого попечения об обучении сирот.
Впрочем, просветительство Одоевского отнюдь не исчерпывалось организацией начального образования. Популяризация научно-технических знаний, серия публикаций по практическому применению достижений естествознания, пропаганда внедрения машин в промышленности и сельском хозяйстве, железных дорог, прогрессивных способов лесо- и землепользования – вот примерное содержание его деятельности, увенчавшейся изданием в 1844–1848 годах серии «Сельское чтение» (совместно с Андреем Парфёновичем Заблоцким-Десятовским), в сборниках которой популярные статьи чередовались с рассказами, повестями, баснями.
В «Сельском чтении» сотрудничали Владимир Иванович Даль, граф Владимир Александрович Соллогуб и – в последние месяцы жизни – Иван Андреевич Крылов. Сам же Одоевский опубликовал там 18 статей по географии, физике, механике, медицине, гигиене, сельскому хозяйству и так далее. Популярно, не используя иноязычных терминов, он рассказывал о газе, порохе, паровом двигателе, железных дорогах, эпидемиях, принципах землеустройства и о многом другом.
.jpg)
Свобода начинается с иронии. В. Гюго
Среди образованной публики это начинание сумели оценить считанные единицы. Славянофилы, например, не приняли его по принципиальным соображениям: мол, популяризация европейской науки засоряет чистый источник народного сознания. Между тем 4 книжки «Сельского чтения» разошлись общим тиражом 20 000 экземпляров – успех по тем временам неслыханный. Белинский по этому поводу съязвил: «Бессильная злоба, ругань славянофилов (по адресу издателей) является блестящим доказательством того, что это прекрасное издание достигло своей цели».
Кстати, о славянофилах. Одоевский был близок к ним и по взглядам, и просто по-человечески, но никогда полностью не разделял их убеждений. Он верил в великое будущее России и в неисчерпаемые потенциальные возможности русского человека, он полагал, что этим возможностям ещё только предстоит реализоваться: «Нет способнее русского человека во всей Европе, но немцы опередили нас просвещением, которое выработало из немца всё, чем только может быть немец; оттого немец всегда русского за пояс заткнёт... А между тем русский человек всё-таки первый в Европе.
Не только по способностям, которые ему дала природа, но и по чувству любви, которое должным образом в нём сохранилось, несмотря на недостаток просвещения, несмотря на превратное преподавание религиозных начал, обращённое лишь на обрядность. а не на внутреннее улучшение. Уж если русский человек прошёл сквозь такую переделку и не забыл христианской любви, то, стало быть, в нём будет прок, но это ещё впереди, а не назади».
Преувеличенное стремление славянофилов во что бы то ни стало сохранить реликты допетровского прошлого Одоевский не принимал, усматривая в этом опасность законсервировать свои «прирождённые болезни»: лень, инертность, «рукавоспустие»: «А что толкуют г. г. славянофилы о каком-то допотопном славяно-татарском у нас просвещении, то пусть оно при них и остаётся...
Мы легко можем увидеть сущность этого просвещения в той безобразной кривуле, которою наш крестьянин царапает землю, на его едва взборонённой ниве, в его посевах кустами, в неумении содержать домашний скот, на который, изволите видеть, ни с того ни с сего находит чума – так, с потолка, а не от дурного ухода; в его курной избе, в его потасовке жене и детям, в особой привязанности свёкров к молодым невесткам, в неосторожном обращении с огнём и, наконец, в безграмотности».
Именно в распространении европейской науки и техники, в преодолении безграмотности видел Одоевский путь к осуществлению Россией её мессианского предназначения. К слову, он, едва ли не единственный из интеллектуалов николаевского времени, резко отрицательно оценивал итоги царствования Александра I, считая, что силы державы после победы над Наполеоном были направлены не на то, на что следовало бы; что внешнеполитические успехи были достигнуты непомерно дорогой ценой – невниманием к внутренним проблемам, в том числе к распространению просвещения, развитие которого могло бы привести Россию к процветанию.
Политическое господство над Европой не привело, увы, к усвоению её научных и технических достижений. «Не переймём у иностранцев, – писал Одоевский, – ни их гражданского безумия, ни смут, ни раздоров, – но переймём и усвоим себе Смалевс плуг, и Жаккардову машину, и Макадамову дорогу, и Уатов паровик».
.jpg)
Народу нужны не отвлечённые идеи, а прописные истины. Ривароль. Художник Н. Богданов-Бельский
Сродное всякому христианину милосердие
После смерти Одоевского очень многие сочли необходимым опубликовать какие-то тёплые слова о нём, причём совершенно искренне: влиятельных наследников, перед которыми имело бы смысл заискивать, князь не оставил.
Он отличался какой-то поразительной врождённой способностью помогать людям. Всю жизнь он кого-то выручал: предупреждал вольнодумцев о возможных репрессиях, оппозиционные газеты и журналы – о предстоящем прекращении издания и т. п. Совсем недавно историком литературы Галиной Коган было установлено, что в истории с помилованием петрашевцев тоже не обошлось без его хлопот. Он поддерживал начинающих литераторов и музыкантов.
Мы подчас помним следы его участия, забывая о нём самом. Школьный учебник литературы цитирует его дважды: один раз в связи с Александром Островским (его первую комедию «Банкрот» Одоевский поставил в один ряд с «Недорослем», «Горем от ума» и «Ревизором»), второй – в связи с начинающим Достоевским, которого он представил Белинскому как «нового Гоголя» (и получил едкий ответ насчёт Гоголей, которые как грибы родятся).
Наверняка многие вспомнят эти сравнения, но – не их автора. Также, может быть, помнят многосерийный фильм «Берлиоз», но едва ли обратили внимание на появляющуюся там скромную эпизодическую фигуру князя Одоевского. А ведь именно он Берлиоза (равно как и Листа, и Вагнера) едва ли не за руку привёл к российской аудитории. Когда же у русского композитора Александра Серова, задыхающегося от безденежья, одновременно умерла мать и родился сын (будущий великий художник), Одоевский организовал светских дам Москвы на сбор пелёнок. Примеров такого рода не перечесть.
.jpg)
Если физический мир подчинён закону движения, то мир духовный не менее подчинён закону интереса. Гельвеций
В 1846 году по инициативе Одоевского в Петербурге было создано Общество посещения бедных (по предположению той же Галины Коган, идея возникла под влиянием повести Достоевского «Бедные люди»). Одоевский стал бессменным председателем Общества; эта работа полностью захватила его и принесла огромную личную популярность в столице. Членство в этой благотворительной организации считалось очень престижным среди петербургского высшего света: в Общество входили известные литераторы и журналисты, интеллектуальная элита, лучшие врачи (в том числе Пирогов, Арендт и другие), финансовые знаменитости и почти вся аристократическая верхушка, включая августейших особ – Цесаревича Александра Николаевича и Великую Княгиню Елену Павловну.
Устав Общества предусматривал наличие членов-благотворителей (помогали только деньгами), членов-посетителей (должны были один раз в месяц посещать бедняков, выяснять их проблемы и возможность помощи им) и членов-распорядителей, составляющих руководящий орган Общества – распорядительное собрание, эффективная деятельность которого обеспечивалась исключительно личными качествами Одоевского, умевшего совершенно разных людей объединить для совместной работы. Почётным попечителем Общества был герцог Максимилиан Лейхтенбергский.
Заботы Общества посещения бедных распространялись на престарелых, увечных, больных, сирот и на особо бедствующие семьи. Устав предусматривал помощь одеждой, дровами, деньгами – в виде постоянного пособия или разовыми выплатами, размер которых зависел от ситуации нуждающегося и колебался от нескольких рублей до нескольких тысяч, – а также содействие в поисках работы и врачебную помощь на дому, в лечебницах и в виде бесплатного отпуска лекарств.
Сирот и детей бедняков помещали в благотворительные учебные заведения – как учреждённые Обществом, так и сторонние – на счёт частных лиц. Средства Общества складывались из пожертвований (сумма их колебалась от 20 копеек до 25 000 рублей), доходов от благотворительных балов, концертов, спектаклей, выставок, лотерей. В холерную эпидемию 1848 года удалось добиться ежегодной субсидии от Петербургской городской думы. Собственный же доход Общества достигал 60 000 рублей в год.
Силами Общества посещения бедных в Петербурге были созданы: Максимилиановская больница с лечебницей для приходящих и Елизаветинская детская больница (обе существуют по сей день); три женских рукодельни (оплата труда в них устанавливалась с учётом возраста и физической немощи работниц); семейные квартиры для неимущих; общие квартиры для престарелых женщин; дешёвый магазин предметов потребления; детский ночлег со школой и отдельно – ночлег для девочек, на базе которого затем возникло Кузнецовское женское училище на 180 человек – средства на него (40 000 рублей) выделил статский советник Е. А. Кузнецов. Всего в поле деятельности Общества находилось 15 000 семей петербургской бедноты. И всё это – усилиями человека, который сам жил на весьма скромное жалованье.
Успешная деятельность благотворителей сразу же вызвала кривотолки и инсинуации, вплоть до обвинений в коммунистическом заговоре. По поводу этих сплетен Одоевский недоумевал и негодовал: так ведь можно объявить коммунизмом любой акт христианского милосердия. Тем не менее на Общество посыпались репрессии.
В 1848 году его присоединили к Императорскому человеколюбивому обществу – организации вполне бюрократической, что повлекло за собой ущемление свободы действий, огромный объём канцелярщины и сокращение гласности. С этого момента началась настоящая война за право Общества посещения бедных функционировать так, как было задумано.
В 1852 году последовал ещё один удар – умер герцог Лейхтенбергский. А в годы Крымской войны был наложен запрет на участие военных в благотворительных организациях, что отсекло от Общества многих ценных его членов. Собственно, после этого Общество было обречено и в 1855 году прекратило свою деятельность. Одоевскому пришлось ещё много хлопотать, чтобы учреждённые Обществом благотворительные заведения продолжали существовать, а подопечные не остались бы без поддержки.
Работа Одоевского в Обществе посещения бедных совпала с его службой в качестве помощника директора Императорской публичной библиотеки и директора Румянцевского музея, её филиала. Директором же библиотеки был барон Модест Андреевич Корф – сенатор, человек занятой и влиятельный, высоко ценивший своего помощника, на плечи которого легло всё бремя непосредственного повседневного руководства обоими учреждениями.
После закрытия Общества Корф вступил в переписку с Великим Князем Константином Николаевичем с целью исходатайствовать для Одоевского производство в тайные советники (к тому моменту он был действительным статским советником и гофмейстером двора) в награду за самоотверженную работу на поприще благотворительности. Одоевский же, узнав об этих хлопотах, обратился к брату царя с письмом, в котором, выразив благодарность Великому Князю и Корфу, от повышения в чине отказался, объясняя это тем, что «всегда отклонял от себя всякую награду по благотворительным учреждениям», поскольку принятие её создало бы соблазнительный пример человека, который принялся за дело под видом бескорыстия и сродного всякому христианину милосердия, а потом тем или другим путём, а всё достиг награды, принадлежащей лишь заслугам по действительной службе». Вместо повышения для себя лично он просил отблагодарить «ласковым царским словом» всех членов Комиссии для окончания дел Общества «со внесением в их формулярные списки».
Кстати, раз уж речь зашла о библиотеке, нельзя не упомянуть ещё один факт. Московская интеллигенция лично Одоевскому обязана существованием Российской государственной библиотеки – бывшей имени В. И. Ленина, изначально – Румянцевского музея. В Петербурге этот музей влачил жалкое существование. Одоевский болел за него душой, но реально ничего не мог сделать; средств едва хватало на публичную библиотеку, а Корф явно считал музей обречённым.
В этой ситуации Одоевский стал добиваться приобретения Пашкова дома и перевода музея в Москву. Надо сказать, что противодействие этой идее со стороны интеллектуальной элиты Петербурга, занявшей классическую позицию собаки на сене, было совершенно оголтелым. Тем не менее летом 1861 года Румянцевский музей был перевезён в Москву, а осенью вслед за любимым детищем вернулся в город своей юности и Одоевский.
Всё здесь перечисленное – лишь небольшая часть сделанного князем Владимиром Фёдоровичем Одоевским за его «чернорабочую жизнь». Он скончался 27 февраля 1869 года в Москве и был похоронен в некрополе Донского монастыря. С ним угасла старшая ветвь Рюриковичей – рода, честь которого он поддерживал с энергией, казалось бы, невероятной в этом болезненном, физически очень хрупком человеке.
Лариса Левина
Позволю и я себе процитировать кое-что из бумаг князя Одоевского (разумеется, с тщательнейшим сохранением авторского стиля!). К слову сказать, не знаю, как вы, друзья мои, а я, прочитавши, прямо ахнул: до чего же, право, современно! А вот как мне удалось в эти бумаги заглянуть, не спрашивайте: у нас, у сверчков, свои секреты!
Зачем у тебя щель на полу? Спрашиваю я мужика. Ну что стоило бы заколотить? Ведь от них верно зимою холодно! Э, батюшка, а вот осенью ребята на ногах грязи натаскают, так ни одной щели не останется. Это ли жизнь, к которой Хомяков советует нам возвратиться?
Ещё в главе «Времена - народы - мир»:
Где тот добрый человек, который сказал бы мне спасибо? Князь Одоевский как государственный и общественный деятель