Двуглавый буревестник. Выразитель протестующей массы
Подлинную революционность я почувствовал именно в «большевиках», в статьях Ленина, в речах и в работе интеллигентов, которые шли за ним.
М. Горький (дооктябрьский период)
И натуральных-то сложностей и противоречий горьковской жизни хватило бы с преизбытком на десятки неординарных судеб. Чего стоит одна лишь, правда, сквозная сюжетная линия «большевики – Горький» (приятие «левых» коммунистов – конфронтация с ними – примирение и восхваление их). А тут ещё многочисленные интерпретаторы советского периода – столько всего далёкого от правды и некритического наслоили они, подневольные, на биохронику писателя от её самого начала до конца!
Только недавно начался процесс просеивания, отделения были от небыли...
И хорошо. Адекватное воспроизведение феномена Горького нужно как нам, так и остающемуся с нами своими книгами Горькому.
Долго и настойчиво советские биографы Максима Горького стремились приписать ему пролетарское происхождение. Соответствовало ли это истине? Отец писателя – Пешков Максим Савватиевич, начав столяром, стал затем управляющим большой пароходной конторы в Астрахани. Мать же изначально не числилась в бедных – была дочерью богатого купца, который владел кроме нескольких домов тремя красильными мастерскими. Сам Алексей Пешков, взявший позднее писательский псевдоним – Максим Горький, ни на заводе, ни на фабрике не числился никогда; у станка не стоял; в пролетарском котле не варился; квалификации не заимел ни в одном ремесле. Деньги зарабатывал в долитературный период своей жизни случайной работой.
Первый рассказ «Макар Чудра» он опубликовал в 1892 году. В 1899 выпустил двухтомник «Очерков и рассказов», который получил высокую оценку критиков. Писатель ввёл в литературу таких героев, каких до него не было. Горький взял их не только с поверхности, но и поднял с самых глубин социального моря.
Давно ли Горький вынужден был подряжаться на тяжёлую работу за копейки? А весной 1901 года он уже жертвовал из своих гонораров тысячи рублей на подпольную работу... В том же году появилась знаменитая «Песнь о Буревестнике». Каждое новое сочинение писателя воспринималось как призыв к борьбе с российским самодержавием, к восстанию.
Ленинская «Искра» назвала Горького «талантливым выразителем протестующей массы».
И Горькому «Искра» пришлась по душе. Он стал, как теперь говорят, спонсором не только этой газеты, но и партии, тяготея душой к большевикам...
Радикализм писателя усилился после кровавой расправы армии над народом в 1905 году в Петербурге, свидетелем которой он был. Горький не наблюдает – участвует в исторических событиях. Из-под его пера выходит воззвание, зовущее «к немедленной упорной и дружной борьбе с самодержавием».
В том же году Горький вступает в партию, находившуюся в подполье. Доверие к нему абсолютное. Квартира писателя становится центром восстания; здесь же изготавливают бомбы, сюда доставляют оружие.
Всего, что успел совершить Максим Горький нелегально в 1905 году, могло бы хватить на несколько героических биографий, а также на серию приговоров военно-полевого суда, самых тяжких.
Вот почему после поражения восставших писатель – в долгой эмиграции. В Европе его всюду встречают как трибуна революции. И здесь, за границей, он продолжает финансировать партию; пишет рассказы, повести, драмы, сказки, статьи и... воззвания. Ведёт себя как партийный литератор, содействуя успеху ленинского крыла социал-демократии. Большевики высоко оценивают его работу. Он получает приглашение на V съезд партии и приезжает в Лондон как делегат с правом совещательного голоса. Здесь он сближается с Лениным. После Лондона между ними завязывается переписка, знакомство переходит в дружбу.
Первая размолвка относится к началу 1908 года, когда возникают философские разногласия в связи с увлечением Горького (как и некоторых других большевиков-интеллигентов) «богостроительством»*. В газетах начали писать о якобы выходе Горького из партии. Вождь большевиков опроверг эти слухи, отметив, что Горький слишком крепко связал себя своим творчеством с рабочим движением России и всего мира, чтобы ответить на наветы буржуазной печати иначе, как презрением.
Максим Горький и Фёдор Шаляпин. Кто-то однажды заметил об этой паре: природа-дура – произвести на свет две такие замечательные особи, чтобы затем, по прошествии короткого человеческого века, бросить их в яму...
«Несвоевременные мысли»
Ничего другого от власти, боящейся света и гласности, трусливой и антидемократической, попирающей элементарные гражданские права, преследующей рабочих, посылающей карательные экспедиции к крестьянам, – нельзя было и ожидать.
М. Горький (послеоктябрьский период)
В дни Февральской революции 1917 года писатель явился в Петроградский Совет рабочих депутатов, несказанно обрадовав всех, кто там находился...
С одной стороны Горький поддерживает Временное правительство, с другой — Петроградский Совет. Эта позиция вызывает резкую критику Ленина, высказывавшегося в том смысле, что Горькому не следует заниматься политикой.
Как бы там ни было, писатель с головой уходит в политику; начинает как редактор издавать газету под названием «Новая жизнь», публикует в ней много авторских статей под постоянной рубрикой «Несвоевременные мысли». Максим Горький как летописец революции писал обо всём, что его волновало и вызывало протест. В регулярных горьковских публикациях читатели довольно быстро увидели, что перед ними – отнюдь не хорошо знакомый им Буревестник, громко, на всю Россию некогда кликавший бурю.
За двенадцать лет пребывания в партии большевиков Горький «полинял», красный его цвет «потускнел» основательно. Пути его с Лениным и большевиками разошлись, что давало основание партийным публицистам видеть в нём уже не Сокола и Буревестника, а Чижа и даже хуже того – Ужа, а если говорить, расшифровывая горьковские же образы, – мещанина, обывателя, напуганного революцией, больше не желающего крови и жертв.
Да, Горький был напуган октябрьскими днями 1917 года. Во время взятия Зимнего он находился в Москве. Писатель не стремился туда, где шла яростная схватка, не сочинял воззваний, листовок, как прежде, в 1905 году. Вёл жизнь человека, затыкающего уши от грохота уличной стрельбы.
С Антоном Чеховым. Скажи, кто ты, Чехову...
По словам Троцкого, называвшего Горького сателлитом, спутником революции, солнце этого социального взрыва «освещало иногда его лицо, иногда спину». Октябрь светил ему в спину. Рядом с поникшей головой Буревестника выросла голова совсем не героической птицы...
Незадолго до октябрьского переворота на страницах «Правды», которая вела острую полемику с «Новой жизнью», появился памфлет «Окружили мя тельцы мнози тучны», в котором давалась отповедь бывшему Буревестнику. Автором был Сталин.
«Русская революция ниспровергла, – писал он, – немало авторитетов... Мы боимся, что лавры этих «столпов» не дают спать Горькому. Мы боимся, что Горького «смертельно» потянуло к ним, в архив. Что ж, вольному воля!.. Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов».
Вслед за Сталиным против Горького в той же «Правде» выступили рабочий И. Логинов, публицист В. Полянский... Большевиков никак не устраивали «Несвоевременные мысли» издателя газеты «Новая жизнь», где он резко критиковал Ленина, Троцкого, Зиновьева, вождей партии, их тактику и стратегию, нацеленную на захват власти. За этим Горькому виделась гражданская война, истребление лучших представителей пролетариата, за судьбу которого опасался писатель. Крестьянство его так не волновало.
Многие крупнейшие и влиятельные газеты Петрограда и Москвы после Октября были «временно» закрыты. «Новая жизнь» не разделила их участи (в память о прошлых заслугах Горького перед революцией и партией). Газета, защищавшая интеллигенцию и «отменявшуюся» старую нравственность, оказалась в исключительном положении: её издатель, ничего и никого не страшась, открыто перешёл на сторону оппозиции.
«Несвоевременные мысли» Горького, которыми он делился с читателями «Новой жизни», власти терпели недолго. В июле 1918 года вместе с немногими другими всё ещё выходившими оппозиционными газетами «Новую жизнь» навсегда закрыли, обвинив в том, что она «продалась» империалистам, помещикам, банкирам, буржуазии.
«За окончательным решением этого вопроса, – как пишет очевидец, причастный к делу, – обратились к Ленину. «Конечно, «Новую жизнь» надо закрыть. При теперешних условиях, когда нужно поднять всю страну на защиту революции, всякий интеллигентский пессимизм крайне вреден. А Горький – наш человек...».
Почему вдруг «интеллигентский пессимизм» проявился в самый неподходящий момент триумфа партии у того, кто переводил на дело революции регулярно тысячи и тысячи рублей?
Горький был поражён ужасами начавшейся гражданской войны, разжиганием большевиками классовой ненависти в обществе, их деспотизмом, против которого, по словам писателя, так мучительно боролись все лучшие силы страны.
Наблюдая за комиссарами Петрограда, Горький бичевал их не только в статьях. Написал пьесу под названием «Работяга Словотеков». Состоялось несколько её представлений. После третьего показа новая цензура осмелилась сделать с великим писателем то, на что не отваживалась по отношению к его прежним пьесам цензура царская, – она сняла «Работягу». Такого позора Горький никогда не переживал...
В чём разгадка случившегося? В этом образе увидел себя... трибун Зиновьев, завораживавший слушателей и до и после революции пламенными речами.
В самые страшные годы гражданской войны, когда страну охватили мор, глад и хаос, когда люди вместо очистительной бури переживали поистине апокалипсис, Горький не покинул родину.
Всех спасти не мог, но предотвратил казнь немалого числа интеллигентов, многих несчастных, попавших в застенки работяги Словотекова. А создав комиссию по улучшению быта учёных, избавили не одного из них от смерти «на пустой желудок».
С Андреем Ждановым (бывшим в своё время главным идеологическим начальником страны). Режим протянул автору некогда скандальных антибольшевистских «Несвоевременных мыслей» руку. Тот (вернувшись из итальянской эмиграции) принял рукопожатие, так и не сумев до конца жизни освободиться от него...
Последние недели Горького перед второй эмиграцией были заняты хлопотами в комитете помощи голодающим. В «Помгол» входили люди, явно оппозиционные режиму, но выразившие готовность организовать сбор средств, на которые можно было бы закупить бедствующим во многих регионах России хлеб и другие продукты.
Милосердный «некрасный Помгол» критиковал власть за инертность. Такого в Кремле допустить не могли. Ленин предложил распустить комитет, руководителей – арестовать. Так и сделали, однако арестовали не только руководителей, но и многих членов комитета, которым грозил расстрел...
Руководитель государства настойчиво советовал Горькому переменить обстановку, уехать из Петрограда, где его без конца одолевали ходатайствами, просьбами, вынуждая переадресовывать их наверх.
Эмиграция стала неотвратимой. Средств, как прежде, для жизни за границей не было. Помощи из партийной кассы, куда внёс десятки тысяч, или из казны дожидаться не приходилось.
Официальная версия отъезда гласила: Горький отправляется лечиться. Неофициально это прочитывалось так: не путайся под ногами на пути к новой жизни.
В эмиграции
В принципе я совершенно разделяю теорию Ленина и твёрдо верю в международную социалистическую революцию.
М. Горький (двадцатые годы)
Итак, в конце 1921 года Максим Горький снова очутился в эмиграции, повторив путь многих русских демократов, которым приходилось покидать родину первый раз в эпоху царизма, второй – в годы гражданской войны и нэпа.
Вдали от дома Горький попытался было, как и раньше, играть роль заступника за обиженных и преследуемых на родине. В 1922 году обратился в Кремль с просьбой пощадить – на этот раз руководителей партии эсеров, над которыми затеяли суд за минувшие грехи. Письмо Горького Ленин назвал «поганым», однако своему окружению не советовал публично выступать против заступника.
Вождя ослушались. Началась газетная травля перьями виднейших публицистов, обвинявших Буревестника революции в отсиживании в эмиграции, неучастии, как до недавнего времени было принято писать, «в деле строительства социализма».
В 1922 году в письме Р. Роллану Горький признавался, что не помышляет о возвращении: «Не чувствую ни малейшего желания возвращаться в Россию. Я не мог бы писать, если бы был вынужден всё своё время тратить на то, чтобы непрестанно повторять: «Не убивай».
Крутой поворот во взглядах Буревестника произошёл в 1927 году.
Конечно, до Горького доходили известия о лагерях, судах, процессах, суровых приговорах, массовых расстрелах...
Но, как и в дни первой русской революции, он снова заговорил о праве народа на месть и жестокость, поскольку «есть жестокость самозащиты народа, окружённого тайными и явными предателями, непримиримыми его врагами. Эта жестокость вызвана и – тем самым – оправдана». Но можно ли было оправдать (тогда, так же как и сегодня) процессы и уничтожения ни в чём не повинных людей.
Позиция Горького не осталась незамеченной Сталиным. Ему хотелось, чтобы Горький, в какой-то мере, своим словом оправдывал «необходимость» и «неизбежность» кровавой вакханалии.
Сближение с вождём началось в 1929-м (год «великого перелома»). Горький посылает в Кремль подробное письмо, где предлагает изменить коренным образом лицо советской печати, требует, чтобы «факты отрицательного характера» обязательно уравновешивались «фактами характера положительного». Этот постулат, постепенно внедрённый в жизнь, нанёс огромный вред советской журналистике, сделав её орудием партийного аппарата.
Сталин ответил; принял предложения; справился о здоровье; высказал готовность прислать для хворающего писателя лучших врачей...
1930 год. Горький пока ещё в Италии. Решение о том, как ответить на настойчивые зазывания вернуться на социалистическую родину, далось не без серьёзных колебаний...
Ко дню 50-летия вождя из Италии ушла короткая телеграмма:
«Сталину. Кремль. Москва.
Поздравляю. Крепко жму руку. Горький».
Сталин руку пожал и больше уже её не выпускал.
Через несколько дней было принято решение ЦК «О выступлениях части сибирских литераторов и литературных организаций против Максима Горького». После этого документа никто не только в Сибири, но по всему Союзу не смел, как прежде, хулить эмигранта.
В 1930 году Горький всё ещё жил в Италии. К нему доходило множество писем советских крестьян с мольбой о помощи. С Украины, Урала, из Сибири... Их пропускают, потому что знают: Горький поймёт всё так, как нужно, – глаз на «очернителей» намётан.
«Враждебных писем, – анализируя почту, делится он мыслями со Сталиным, – я, как и Вы, как все мы, «старики», получаю много. Заскоки и наскоки авторов писем убеждают меня, что после того как партия столь решительно ставит деревню на рельсы коллективизации, – социальная революция принимает подлинно социалистический характер. Это переворот почти геологический, и это больше, неизмеримо больше и глубже всего, что было сделано партией. Уничтожается строй жизни, существовавший тысячелетия, строй, который создал человека крайне уродливого, своеобразного и способного ужаснуть своим животным консерватизмом, своим инстинктом собственника. Таких людей два десятка миллионов. Задача перевоспитать их в кратчайший срок – безумнейшая задача, однако она практически решается...».
Длинное это письмо, подробное. Горький пишет как пастырь послушнику, забыв, кого поучает... Он отпускает грехи, успокаивает совесть Сталина, укрепляет его веру в правильность выбранного решения.
«...A в общем, всё идёт отлично. Гораздо лучше, чем можно было ожидать. Так что не наказывайте ругателей, Иосиф Виссарионович, очень прошу Вас», – заключает своё обращение к главному «геологу» бывший Буревестник.
Таким вот апостолом сталинизма становится ещё в эмиграции Горький не только в письмах, но и в статьях, появляющихся в центральных советских газетах.
Горький просит «не наказывать» раскулаченных крестьян. Учёных и инженеров, сидевших на скамье подсудимых, он, как прокурор, призывает уничтожать.
«Внутри страны против нас, – пишет он, – хитрейшие враги организуют пищевой голод; кулаки терроризируют крестьян-коллективистов убийствами, поджогами, различными подлостями, – против нас всё, что отжило сроки, отведённые ему историей; и это даёт нам право считать себя всё ещё в состоянии гражданской войны. Отсюда следует естественный вывод: если враг не сдаётся – его истребляют».
Да. Сталин, сам публицист, так складно сказать бы не смог...
1935 год. У Мавзолея Ленина. До смерти Горькому оставалось совсем немного. Он силился подавить в себе тяжёлые сомненья и прозренья, скрывал их от окружающих. «Свинцовые мерзости жизни» предрешили безвременный конец «Буревестника».
1935 год. У Мавзолея Ленина. До смерти Горькому оставалось совсем немного. Он силился подавить в себе тяжёлые сомненья и прозренья, скрывал их от окружающих. «Свинцовые мерзости жизни» предрешили безвременный конец «Буревестника»...
Возвращение
Лет этак через пятьдесят, когда жизнь несколько остынет и людям конца XX столетия первая половина его покажется великолепной трагедией, эпосом пролетариата, вероятно, тогда будет достойно освещена искусством, а также историей удивительная культурная работа рядовых чекистов в лагерях.
М. Горький (тридцатые годы)
Только в 1931 году Горький приезжает на родину. Для Буревестника революции подготовили дом, бывший особняк миллионера Рябушинского в Москве.
Через год после возвращения Горький совершает поездку на крупнейший тогда объект ОГПУ – строительство Беломорско-Балтийского канала.
Поездка на каторгу мыслилась Горьким как экскурсия в воспитательный дом, куда успели заключить сотни тысяч людей. Зачем? Чтобы увидеть плоды гепеушного просвещения?
В память о поездке была выпущена объёмистая книга «Канал имени Сталина», прославлявшая рабский труд его строителей. Выпущена «молнией». Одним из её редакторов был М. Горький. Он восславил не только подневольный труд строителей Беломорско-Балтийского канала, но и того, чьим именем это сооружение нарекли – Сталина, его «неутомимую и чудодейственную железную волю». В одной из телеграмм, направленных в Кремль, писатель назвал Сталина доверительно «дорогим товарищем и другом». А в статье, озаглавленной «Пролетарский гуманизм», поставил «друга» как гуманиста в один ряд с Марксом и Лениным. Естественно, что этот панегирик, напечатанный директивно в «Правде» и «Известиях», пришёлся по душе «гуманисту».
«Гуманист», в свою очередь, не остался в долгу. В 1932 году при жизни писателя его родной Нижний Новгород был переименован в Горький (ныне ему возвращено прежнее название).
Точно так же при жизни Алексея Максимовича его именем была названа центральная улица в Москве. И не только в ней. Горьковские улицы появились в сёлах и даже дачных посёлках. Высоко – выше не бывает – поднялась звезда писателя Горького, осветив казённым огнём одну шестую часть земного шара.
Все почести, обрушившиеся на его седую голову, оказывается, приурочены были к довольно заурядному юбилею – сорокалетию со дня начала литературной работы. Такие «некрутые» даты если и отмечают, то в домашнем кругу.
В связи с этим событием в сентябре 1932 года Горький был награждён орденом Ленина. Правительственный акт подписал «всесоюзный староста» Калинин, но принимал решение о награждении, дирижировал всем юбилейным действом, включавшим публикации в прессе, не кто иной, как Сталин. Он-то и решил отметить это сорокалетие.
Не счесть было приветствий в адрес юбиляра со всей страны. В потоке многочисленных, в том числе, безусловно, искренних приветствий не могло затеряться одно короткое приветствие, поступившее на бланке правительственной телеграммы:
«Дорогой Алексей Максимович!
От души приветствую Вас и крепко жму руку. Желаю Вам долгих лег жизни и работы на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса. И. Сталин».
...Любил Иосиф Виссарионович бывать у Горького. Приезжал с соратниками, слушал сказку «Девушка и смерть» в чтении автора (её он считал посильнее «Фауста» Гёте). Толковал с гостями писателя, не раз обсуждал проблемы культуры. Политика партии в области литературы вырабатывалась здесь в не меньшей степени, чем в коридорах власти.
Трижды наведывался вождь в особняк к Горькому в последние дни жизни писателя. Даже выпил с ним (после того, как смерть отсрочила на несколько дней свой приговор Алексею Максимовичу) хорошего вина...
Истины ради нужно сказать, что Горький и в этот период своей жизни кое-кого вытаскивал из лагерей, кое-кому помогал уехать за границу, хлопотал о несчастных то перед Ягодой, то перед Сталиным. Можно припомнить и другие добрые дела...
Прорывались порой и притухшие «несвоевременные мысли». Когда поднялась лавина казней после выстрела в Кирова, Горький пытался что-то писать в знак протеста, что-то заносил в дневник. По-стариковски ворчал, жаловался на режим, установленный в его «казённых домах» – в Москве, Горках, Крыму. Сетовал, что в Италию путь закрыт навсегда. Не мог не сознавать этого.
Ворчанье писателя, порой бессознательное, плач по ночам доносились до людей, окружавших его в особняке. Но народ не знал об этих стенаниях. Он видел Горького на трибуне Мавзолея Ленина рядом с вождями. Слышал призывы к борьбе... К борьбе за что?
*Богостроительство – социально-теософское течение в России. Оно ставило целью создание «новой» религии без Бога, рассматривая её в качестве нравственного и эстетического идеала, который призван сплотить человечество, объявляло марксизм религиозной системой. Представители этого течения считали, что религия – организующая сила социализма. Ред.
Ещё в главе «Мышление - вера - нравственность»:
Двуглавый буревестник. Выразитель протестующей массы