Демократизм: идея и образ жизни
Странные, а возможно, и роковые события происходят сегодня в нашем идейном обороте. Очень много говорится о демократии, демократичности, демократизме, а вместе с тем вновь приобретает влияние на людей, казалось бы, ушедшая навсегда, после миллионов смертей и губительных потрясений, коммунистическая идея. Она не только возрождается, но и становится всё более привлекательной, претендуя на то, чтобы вновь стать массовой.
На то же самое претендует и другая идеология: имперско-шовинистическая расистского толка, где странным образом смешаны самые дикие – и старые, и новые – шовинистические экстазы, дикая злоба ко всему не только инакомыслящему, но и инакорождённому.
Мы можем произносить сколько угодно громких слов, отрицая, ругая, проклиная эти идеи. Но остаётся фактом то, что они обладают каким-то импульсом действия, способностью повести за собой людей, сделать так, чтобы они начали сплачиваться в массу, забыв себя, свою индивидуальность, соединились в нечто аморфное, но страшно мощное, злобное, многоголовое.
Между тем идея, связанная с демократией, завоевать массы, стать действительно идеей никак не может. Почему?
Мы говорим о демократическом устройстве государства, говорим о внутренней связи рынка и демократии, говорим, что демократическое правительство должно сменить тоталитарный режим (и в какой-то мере это произошло), но тут же сами демократы (во всяком случае демократы-политики) начинают судорожно рыться в своём арсенале: а нет ли всё-таки какой- то другой подсобной идеи, которая «подопрёт» демократию и сделает её более «удобоваримой».
.jpg)
Гражданская стать – не встать – выстоять. Автор фото: С. Гурория
В частности, сейчас нашими крупными, вполне прогрессивными и честными политиками выдвинута на первый план идея авторитаризма. Дескать, ситуация сложная, экономическая реформа идёт трудно, со скрипом, масса не понимает всей сложности ситуации, «народец глуповат», и поэтому на какой-то период нужна сильная власть, конечно, с призраком какого-то вождя, но «доброго, умного, понимающего», который и осуществит эту реформу...
Дело не только в каких-то недостатках наших демократов или непривычности для нас самой идеи. Вопрос, кажется, гораздо сложнее. Суть в исходной парадоксальности идеи демократизма: демократия, демократические идеалы не сводятся и не могут свестись только лишь к демократически устроенному государству...
В русском языке «демократизм» чуть ли не единственный из многочисленных «измов», который обозначает не какое-то Учение, но прямо указывает на образ жизни, на стиль взаимоотношений. Демократичен человек или нет – это не вопрос о власти, не вопрос о государстве, это вопрос о некотором индивидуальном поведении. Далее.
Произнося «социализм» или «фашизм», мы каждый раз связываем это с представлением о каком-то пусть неопределённом, но будущем. «Мы хотим строить социализм!» «Фашизм может спасти истинную расу, очистит кровь!» Но вот опять-таки «изм», говорящий не о будущем, но о настоящем, – это «демократизм». Он не требует затрат материальных или исторических; он не откладывается на завтра; его нельзя «строить», как социализм. Демократизма нельзя добиться каким-то усилием народа, но только личным усилием, выбором судьбы. Он или есть, или его нет.
Его главная отличительная особенность, «родовой признак» – наличие особого, очень необычного равенства, вне которого все демократические и политические институты, все законы, вся экономика рынка и всё прочее оказываются лишь пустым звуком или неприятным диким рыночным экстазом. Но об этом равенстве – чуть дальше. Сейчас ещё немного констатаций.
.jpg)
«До ветру» возвратных перемен. Автор рисунка: И. Смирнов
Отсутствие демократизма остаётся, на мой взгляд, главным пороком наших самых лучших демократов, политически достаточно деловитых и искренне стремящихся покончить с тоталитаризмом. Большинство из них убеждены, что демократ – это тот, кто исполняет волю большинства (выборы!), кто помогает организовать рынок, проводит политику, направленную, скажем, на развитие частной собственности. Всё это очень важно. Но это ещё не признак демократизма.
Вопрос «а демократ ли ты?» означает в первую очередь: «Насколько ты, дорогой, демократичен в личном поведении, по отношению к секретарям, просителям и любому другому человеку?» Вот тут-то и оказывается, что зараза, каверна определённых тоталитарных отношений между людьми проникла глубоко в сознание демократов. И это обстоятельство уже изначально страшно компрометирует идею демократизма, да и демократии в целом.
Вообще следует сказать, что эта идея действительно очень рискованная для нас, очень трудная. Мне пришлось сталкиваться со многими власть имущими людьми (я говорю не о каких-то подонках, коррумпированных типах, а о наших нормальных политиках), и в их поведении, отношении к людям демократизма не чувствовалось. Наши демократы – менее всего демократы в общении с людьми. А это заранее делает невозможным существование демократии в качестве идеи (и – образа жизни), в качестве основы душевной жизни людей.
Не успев родиться, идеи демократии у нас отождествляются всего лишь с определённым устройством власти, когда большинство выбирает соответствующий парламент или правительство. Выбрали и отпали. А сам демократизм как форма жизни людей, живущих в каждом доме, в каждой квартире, стоящих в очереди, оказывается пустым звуком, пустым местом, которое легко занимают иные, более привычные для нас идеи и импульсы из прошлого.
Между тем демократизм предполагает очень простую максиму. Её можно выразить так: нет ни одного человека выше и ни одного человека ниже меня (какое бы официальное место в обществе он ни занимал). И вот эта простая максима таит в себе, в своих глубинах один существенный оборот в отношениях между людьми – очень необычный и мучительный для нашего сознания. Повседневно сталкиваясь с людьми, мы видим, что один умнее, образованнее, другой глупее; один способен активно творить, другой – нет.
В итоге в нашем сознании легко выстраивается некая вертикальная иерархическая структура: один становится власть имущим, другой – тем, кому власти дарят некоторое «благодарение» или не дарят, и тогда он возмущается. Казалось бы, что это вполне нормальное явление, ведь, действительно, все люди разные, и мы все сейчас справедливо выступаем против уравниловки, внешнего примитивного равенства всех людей и пр. Но вдумаемся глубже. За внешней (необходимой) оболочкой разглядим особый тип сознания, духовного решения.
Демократизм предполагает, что каждый без исключения человек – это книга за семью печатями, некоторая тайна. И то, что индивид представляет собою сегодня в реальном своём поведении и «положении», – это лишь самая-самая вершинка айсберга. Каждый – внутренне – абсолютно безграничен, безмерен. Но мы обычно сталкиваемся лишь с внешним «положением», не чувствуя совершенно этой, никак не выражаемой вовне, интересности, глубинности, неисчерпаемости каждого человека. Но если исчезнет внутреннее ощущение неопознанности его личности, загадочности, индивидуальной глубины его, то исчезнет основа того, что я условно назвал демократизмом.
Демократизмом, который предполагает, что только так надо относиться к человеку, чувствовать в нём нечто, не выявленное условиями его жизни, случайностями его судьбы, но остающееся в нём, и, возможно, ему самому неизвестное. Такое сознание рождается в рынке, но преодолевает рыночную заданность.
Вот с учётом этого оказывается, что демократизм принимает в расчёт лишь это равенство. То, что в привычном буржуазном обороте называется «равенство возможностей». Не дешёвое равенство социальной уравниловки и не равенство подданных перед Вождём, но глубинное равенство, предполагающее, однако, отнюдь не тождественность, а неисчерпаемое различие духовных, телесных, душевных, интеллектуальных миров любого индивидуума.
К этому мы не привыкли. Мы всегда спешили влиться в массовый энтузиазм, экстаз, толпу, вопль. Нам было неуютно в осознании, что подлинное общение людей предполагает их особую, непохожую на меня индивидуальность, то, что мы находимся как бы в разных вселенных и перекликаемся через бездонные провалы непонимания. Вот и следующий критерий. Демократизм – в своих глубинах – связан не только с признанием глубины и неповторимости каждого человека, но и с принципиальным индивидуализмом, в «режиме» которого общение людей – в экономике, политике, семейных отношениях, в отношениях на улице, в очереди, транспорте – требует некоторого свободного соглашения.
Совместное, общение выступает реально и даже углубляется, но не потому, что оно заранее дано, «предписано», а потому, что я на это соглашаюсь. И притом я сохраняю внутреннюю свободу! Общение в стиле демократизма – это общение индивидуальностей. И всё это, повторю, укоренено в настоящем, а не ориентировано на светлое будущее.
Есть у демократизма ещё одна сторона. Демократизм предполагает культ внешней, формальной воспитанности, цивилизованности. Демократизм существует, когда он... «автоматичен».
Допускаю, что Руслан Имранович Хасбулатов – великолепный, непревзойдённый демократ по своим политическим устремлениям, но когда он позволяет себе говорить «мальчишки», обращаясь к министрам, или когда он говорит о «Петьке Филиппове» – это элементарное хамство. И это вовсе не мелочь. Демократ, который хамит своим коллегам, – это не демократ. Его нельзя близко подпускать к правительственным верхам, потому что элементарная воспитанность оказывается в демократизме глубоко содержательным фактором.
Если спросить, в чём содержание идей социализма, ответ ясен: «общественная собственность на средства производства, необходимость наличия громадных мегаколлективов на производстве...» В чём фашизма? «В признании господства одной расы...» Но в чём (отдельное от формы) содержание идей демократизма? Да нет у него никакого особого содержания. Заранее сказать: «Демократизм – это то-то и то-то...» – невозможно.
Он каждый раз формируется и раскрывается по-своему, и в этом состоит громадная трудность для нас, россиян. Мы ведь привыкли к содержательному определению идей. А там, где основное содержание – индивидуальность каждого человека, там какого-то массовидного идеологического определения дать невозможно, и нас это раздражает. «Это – узко, это – бессодержательно, пусто, формально!» – кричим мы внутренне и бросаемся в русло привычных идей – имперство, шовинизм, национализм, коммунизм, расизм и прочее... Или – единая «национальная идея».
Вот в чём действительная сложность, а вместе с тем и насущность идей демократизма и демократического образа жизни в нашем современном обществе.
Крайне опасен в современных условиях и квазидемократизм, когда демократичность отношений между людьми берётся не как внутренняя цель, но как некое средство для достижения политических целей. «Чтобы меня слушали, любили, за мной шли, я буду всячески и даже утрированно подчёркивать свою демократичность». Но эту фальшь люди всегда разглядят, и эта игра в демократию, соблазн популизма – вещь очень опасная. Опасная именно для демократизма: идеи и образа жизни. Здесь это тождественно.
.jpg)
Потерпите ещё минуту, читатель, и вы узнаете, кто из этих двух демократов народнее
В этой связи можно вспомнить о таком феномене квазидемократических структур, как «демократизм» внутри коммунистической (или нацистской) партии, в отношениях между её членами (товарищами, parteigenossen). Ведь как было: возникала мнимость – все мы товарищи, все равны, имеем равный голос и равное право и можем смело критиковать друг друга и спорить, хотя один из нас может быть Генеральным секретарём, а другой – последним «винтиком». Это очень привлекательно. Я вспоминаю свои ощущения в очень давние годы – ощущение того, что я могу, будучи в партии, смело говорить хоть с самим Сталиным.
И я, помню, написал ему письмо, году этак в 37-м, а потом – в 49-м, где критиковал его произведения. «А как же! Мол, мы, товарищи, равные, и я понимаю, что сор из избы выносить не следует, – «чужаки» могут это использовать против нас, но мы-то равны, между нами-то нет секретов, и поэтому я говорю, что вот тут Вы, Иосиф Виссарионович, ошибались». Тогда я чудом уцелел (взялись за меня позже – по иному поводу) и до сих пор хорошо помню эту упоительно интересную «игру в равенство».
Мы – особые; те, кто не с нами, – от них надо что-то таить, они не все могут понять, они не такие, как мы, на них могут повлиять другие силы, но мы-то совсем другое дело. Эта идеология переворачивания жёсткой иерархии деспотизма в некое внутрипартийное квазиравенство страшно привлекательна.
Выделение партийцев из общего числа «обычных людей» и их квазиравенство (внутри партии) крайне опасно, потому что как только остаётся равенство и демократизм (также мнимые) лишь для членов партии, всякие идеи демократизма рушатся мгновенно и полностью. Тут нет и намёка на индивидуализм, глубину и безграничность каждого человека.
Сейчас снова возникает это явление – квазидемократизм в сфере демократии: «Мы, люди, принадлежащие власти, совершаем иногда не те поступки. Мы-то это осознаём, но народ это не поймёт, мы вынуждены под него подлаживаться. Хотя, конечно, внутри мы понимаем, как надо». Сегодня этот псевдодемократизм часто принимает форму дешёвой демагогии, игры в поддавки с «простыми» людьми, с «массой».
Самые крупные наши политики считают возможным, говоря «с народом» («Он не всё ведь понимает, и надо под него подлаживаться!»), выдвигать шовинистические лозунги. Требовать, скажем, изменения границ или отвергать срочную необходимость устройства республики немцев Поволжья.
И, предполагаю, дело здесь не в тайном шовинизме самих политиков. Дело в том, что в нашей истории, и особенно в нашем настоящем, политик быстро съедает (в самом себе) гражданина. Тот демократизм, о котором я говорю, предполагает, помимо всего прочего, верховенство свободного, одинокого, внутренне ответственного гражданина над политической ролью. Да, как политик я понимаю всю сложность и незамедлительность, скажем, восстановления немецкой автономии...
Но свободный гражданин – тот частный индивид, кто никогда не сливается с политической личиной, но сохраняет своё гражданское достоинство и – это существенно – возможность уйти из политики и остаться столь же свободным и независимым, – этот свободный гражданин сознаёт не только актуальность отклика на сиюминутный порыв массы, но и предельную ответственность перед своей свободной волей. Конечно, легко об этом рассуждать, но реально всё это очень трудно.
В стране бесправия политик без должности быстро перестаёт быть не только политиком, но – часто – лишается всех гражданских прав. Ни своего имущества, ни своей гражданской и правовой ниши у него не остаётся. Всё это так. И всё же, пока «гражданин в нас» не будет судьёй нашей политической активности, до тех пор демократизма, настоящего демократизма быть не может.
Или, возвращаясь к немецкой теме, слова гражданина в этой странной речи звучали бы примерно так: «Да, я понимаю, что политически создание немецкой автономии – очень трудное дело, но, как для гражданина, для меня омерзительна даже мысль, даже предположение, что немцы могут быть выброшены на какой-то полигон, начинённый ещё снарядами! Я, гражданин X, за немедленную автономию».
Современное общество – это не просто общество рынка, это общество граждан, гражданское общество. Не каждый хочет и может быть торговцем – кто-то хочет быть философом, кто-то – математиком, а кто-то с утра и до ночи погружён в мир музыки, и ничего больше для него не существует. И это насущно.
Теперь – в корень проблемы. Гражданское общество даёт возможность коренной «тайной свободы» человеческого бытия, которая не сводится к свободе (при всей её необходимости) рыночных отношений.
В условиях современной цивилизации демократизм предполагает свободное бытие вне рынка, на выходе из рынка, в преодолении рыночной детерминации. Или, наиболее обобщённо: в ключе демократизма (в идее свободного, но – насущного – общения разобщённых, эгоцентричных и – предположительно – равномощных «человеков-вселенных») частная бюргерская цивилизованная индивидуальность выходит за свои пределы и возникают те начала культуры Нового времени, что дают извечный вклад этой исторической эпохи во всемирное общение личностей, внеисторическое общение культур.
.jpg)
Автор рисунка: Ю. Самарин
Демократизм – вот ядро, в котором индивид современной цивилизации превращается в личность культуры. Но вернусь на нашу Российскую землю.
Политик, государственный деятель Российской Федерации, перестающий быть рядовым членом гражданского общества, не годится для той общественной структуры, к которой мы с таким трудом, скрипом, мучениями подступаем.
Наконец, об одной «мелочи». Чтобы наши политики сохраняли напряжённый дух демократизма, для них сегодня очень существенным, может быть, даже подчёркнуто преувеличенным должен стать аскетизм собственной жизни. Сам по себе он вовсе не требуется, это совсем не идеал. Но когда нынешние члены правительства или законодатели считают возможным включаться в рыночно-коммерческие структуры, они перестают быть политиками, годными для построения демократической и свободной рыночной экономики.
Между тем ну никак в ВС России не хотят принимать закон, запрещающий членам правительственных организаций включаться в коммерческую деятельность. А эта смесь большой политической власти и экономической силы – как раз то, что может нас погубить.
Политически властный человек должен подчёркнуто, преувеличенно быть равен с другими по своему экономическому положению. Потом это может измениться, смягчиться. Но это потом. А сегодня экономически утрированный демократизм, связанный для политиков-демократов с аскетизмом в отношении любой материальной выгоды, для нас по горло необходим. От этого также зависит «рейтинг» демократизма: идеи и образа жизни. Самой простой и самой неуловимой идеи. Самого очевидного и самого труднопредсказуемого образа жизни. Для России – особенно.
И в заключение. Демократизм, о котором я сейчас говорю, – это лишь один из двух полюсов современного гражданского общества. Второй полюс – либерализм. Если демократизм раскрывает смысл основных форм общения в этом обществе, то либерализм – сосредоточивает смысл свободы, смысл поступка индивида в обществе граждан. Но это уже особый и новый предмет разговора, точнее, – особый момент нашей повседневной жизни.
Владимир Библер. Сокращённый вариант статьи, опубликованной в газете «Мегаполис-Экспресс»
Ещё в главе «Гражданин - государство - мир»:
Демократизм: идея и образ жизни