Удастся ли опровергнуть ЧААДАЕВА?
Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?
Фёдор Тютчев
Так сказал Чаадаев
Говорят про Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир. Пусть будет так. Но надо ещё доказать, что человечество, помимо двух своих сторон, определяемых словами запад и восток, обладает ещё третьей стороной.
Я предпочитаю бичевать свою родину, предпочитаю огорчаться, предпочитаю унижать её – только бы не обманывать.
Горе народу, если рабство не смогло его унизить, такой народ создан, чтобы быть рабом.
Есть умы столь лживые, что даже истина, высказанная ими, становится ложью.
Нет ничего легче, как полюбить тех, кого любишь; но надо немножечко любить и тех, кого не любишь.
Что расы существуют, в этом никто не сомневается; что они внесли во всю совокупность знания на земле свои необходимые начала, никто не станет оспаривать; но как только что выяснено, сейчас дело этим не ограничивается; вопрос в том, должны ли они сохраниться навсегда; следует ли стремиться к общему слиянию всех народов или же надлежит монголу навсегда оставаться монголом, малайцу – малайцем, негру – негром, славянину – славянином? Словом, следует ли идти вперёд по пути, начертанному Евангелием, которое не знает рас помимо одной – человеческой, или же следует обратить человечество вспять, вернуть его к исходной точке, на которой оно стояло в то время, когда слово «человечность» ещё не было изобретено, то есть следует ли вернуться к язычеству?
Дело по существу в том, что вся эта философия своей колокольни, которая занята разбивкой народов по загородкам на основании френологических и филологических признаков, только питает национальную вражду, создаёт новые рогатки между странами, она стремится совсем к другим целям, а не к тому, чтобы создать из человеческого рода один народ братьев.
Думаете ли вы, что для Европы и для самой России было бы полезно, чтобы эта последняя стала вершителем судеб мира?
Я согласен с мнением архиепископа Иннокентия и не сомневаюсь в том, что скипетр мировой власти останется в руках русского императора; меня удивляет только одно: почему святой отец не изобразил нам картины того благоденствия, которым будет наслаждаться мир под эгидой этой отеческой власти.
...Уместно будет заметить, что... хронология Европы чужда нам, мы присутствуем при жизни нашего века, но не участвуем в ней. Не будем заблуждаться: наша роль в мире, как бы значительна она ни была, как бы ни была славна, – роль доныне лишь политическая; и до движения идей в собственном смысле слова нам ещё нет дела. К тому же из тех излучений научной мысли, которые случайно заносят на наши отдалённые прибрежья дуновения Запада, сколько сбившихся с пути, сколько застывших под леденящим дыханием севера.
Как бы то ни было, надо признать, что безотрадное зрелище представляет у нас выдающийся ум, бьющийся между стремлением предвосхитить слишком медленное поступательное движение человечества, как это всегда представляется избранным душам, и убожеством младенческой цивилизации, не затронутой ещё серьёзной наукой, ум, который таким образом поневоле кинут во власть всякого рода причуд воображения, честолюбивых замыслов и, иногда приходится это признать, глубоких заблуждений.
Думаете ли вы, что такая страна, которая в ту самую минуту, когда она призвана взять в свои руки принадлежащее ей по праву будущее, сбивается с истинного пути настолько, что выпускает это будущее из своих неумелых рук, достойна этого будущего?
Мы только что говорили, что хотя русский крепостной – раб в полном смысле слова, он, однако, с внешней стороны не несёт на себе отпечатка рабства. Ни по правам своим, ни в общественном мнении, ни по расовым отличиям он не выделяется из других классов общества; в доме своего господина он разделяет труд человека свободного, в деревне он живёт вперемежку с крестьянами свободных общин, – всюду он смешивается со свободными подданными империи безо всякого видимого отличия. В России всё носит печать рабства – нравы, стремления, просвещение и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде.
Вы претендуете на звание представителей идей; постарайтесь – иметь идеи, это будет лучше.
Позволительно, думаю я, всякому честному русскому, искренне любящему своё отечество, в этот решающий час слегка досадовать на тех, кто влиянием своим, прямым или косвенным, толкнул его на эту гибельную войну, кто не учёл её нравственных и материальных ресурсов и свои теории принял за истинную политику страны, свои незавершённые изыскания – за подлинное национальное чувство, кто, наконец, преждевременно воспел победные гимны и ввёл в заблуждение общественное мнение, когда ещё не поздно остановиться на том скользком пути, по которому увлекло страну легкомыслие или бездарность.
Позволительно, думаю я, пред лицом наших бедствий не разделять стремлений разнузданного патриотизма, который привёл страну на край гибели и который думает вывести её из беды, упорствуя в своих иллюзиях, не желая признавать отчаянного положения, им же созданного.
Позволительно, думаю я, надеяться, что если провидение призывает народ к великим судьбам, оно в то же время пошлёт ему и средства свершить их: из лона его восстанут тогда великие умы, которые укажут ему путь; весь народ озарится тогда ярким светом знаний и выйдет из-под власти бездарных вождей, возомнивших о себе, праздных умников, упоённых успехами в салонах и кружках.
Слава Богу, я ни стихами, ни прозой не содействовал совращению своего отечества с верного пути.
Слава Богу, я не произнёс ни одного слова, которое могло бы ввести в заблуждение общественное мнение.
Слава Богу, я всегда любил своё отечество в его интересах, а не в своих собственных.
Слава Богу, я не заблуждался относительно нравственных и материальных ресурсов своей страны.
Слава Богу, я не принимал отвлечённых систем и теорий за благо своей родины.
Слава Богу, успехи в салонах и в кружках я не ставил выше того, что считал истинным благом своего отечества.
***
В родословной «Бархатной книге» дворян и князей российских Чаадаевы значатся с XVI века. Наиболее прославился в русской истории прапрадед философа Иван Иванович Чаадаев – воевода и искусный дипломат. При его участии в 1686 году был заключён мир с Польшей, по условиям которого та навсегда отказывалась от своих «притязаний» на Киев. По-своему примечательными слыли и другие представители этого почтенного рода. Что до отца Чаадаева, Якова Петровича, то о нём известно, что он обладал несомненным литературным талантом. Его перу принадлежит комедия «Дон Педро Прокодуранте, в которой высмеивались «достоинства» нижегородского вельможи Прокудина (скупившего и уничтожившего почти все экземпляры о-себе-книги).
Мать Петра Чаадаева, Наталья Михайловна, урождённая Щербатова, была дочерью знаменитого историка и публициста XVIII века князя Михаила Щербатова, чей род вёл своё происхождение от святого князя Михаила Черниговского. Кстати, «Философические письма» Чаадаева были объединены в одно издание с сочинением его деда по материнской линии «О повреждении нравов в России». Эта книга выпущена в свет в 1908 году, и читатель её сразу обратит внимание, что трактат Щербатова представлял собой первую попытку философского осмысления русской истории, которую так блистательно развил его внук.
Пётр Чаадаев родился в Москве 27 мая 1794 года. Родители умерли рано. Трёхлетнего Петра вместе с братом Михаилом взяла на воспитание тётка, старшая сестра матери. Княжна Анна Михайловна, женщина незамужняя, всю себя отдала осиротевшим племянникам. Известная часть забот по образованию и воспитанию детей поручалась по дворянской традиции гувернёрам-иностранцам. А когда пришла пора более основательного учения, дело передали лучшим профессорам Московского университета.
В 1809 году Пётр поступил на словесное отделение университета. Его товарищами стали будущий драматург и дипломат Александр Грибоедов, выдающийся экономист Николай Тургенев, декабрист Иван Якушкин.
По обычаю тех лет после окончания курса наук Чаадаева ждала военная служба. Молодому офицеру довелось участвовать во всех важнейших сражениях Отечественной войны 1812 года и походе на Париж.
После возвращения в Россию, в Царском Селе (где тогда квартировал лейб-гвардии гусарский полк Чаадаева), он познакомился с лицеистом Александром Пушкиным. Неудивительно, что вскоре располагающий глубоким умом и обширными познаниями Чаадаев занял положение своеобразного друга-учителя юного поэта. Влияние его было «изумительно»: он «заставлял Пушкина мыслить». Уроки не пропали даром. Ученик стал самым глубоким критиком взглядов своего учителя, касающихся исторического прошлого России.
Центральное место в тогдашнем мировоззрении Петра Чаадаева занял чисто декабристский мотив: «Обогащать Россию сокровищами гражданственности». Он не мог остаться в стороне от тайных обществ, исповедовавших эту идею. Правда, в восстании на Сенатской площади не участвовал, так как ещё в 1823 году отправился в длительное заграничное путешествие: судьба хранила.
.jpg)
Пётр Чаадаев
До заграницы случилось некое событие, весьма заметно повлиявшее на дальнейшую жизнь Чаадаева, заставившее его оставить военную службу, – возмущение в Семёновском полку. Вызвано оно было недовольством деспотическими порядками в армии. К царю с подробным докладом о происшедшем послали Чаадаева. Тот решил использовать эту возможность, чтобы убедить государя в необходимости политических реформ, отмены крепостного права – донкихотства офицеру было не занимать. Свою роль сыграл, вероятно, и некоторый личный интерес: Чаадаева прочили во флигель-адъютанты высочайшей особы, и прежде чем принять это предложение, он хотел убедиться в искренности либеральных намерений российского самодержца. Александр I надежд не оправдал. Пётр Яковлевич понял, что, войдя в ближайшее окружение монарха, он станет соучастником лицемерия, официально освящённого самодержавным Олимпом. Для него это означало отказаться от собственных убеждений, отдалить себя от близких друзей, настроенных против абсолютизма.
Его ожидала блестящая карьера – он пренебрёг ею.
Во время заграничного путешествия Чаадаев тщательно изучал философию и историю. Познакомился с немецким философом Шеллингом, с которым в последующем состоял в переписке; сошёлся с зоологом Кювье, естествоиспытателем Александром Гумбольдтом.
Вернувшись на родину, Пётр Яковлевич сделался затворником, вновь погрузился в философские штудии, занялся религиозными* изысканиями, много писал. В 1829–1831 годах закончил свои знаменитые «Философические письма». Пытался напечатать, но безуспешно, давал читать своим друзьям, высказывал особо занимавшие его идеи в московских салонах. Они распространялись и имели достаточно широкое хождение среди образованного общества.
После напечатания первого «Философического письма» в журнале «Телескоп» над головой автора начали сгущаться тучи. Он превысил дозволенную представителям благородного сословия России свободу выражения мысли. Пётр Яковлевич Чаадаев, владелец крепостных душ, «перестал владеть» собственной: высочайшим повелением его объявили умалишённым, взяли под домашний арест и подвергли принудительному лечению. Ему было запрещено печататься, и этот запрет действовал в течение всей жизни мыслителя.
Есть что-то жуткое в том, что человека не только здорового и нормального, но сверходарённого по прихоти другого человека объявляют сумасшедшим и только что не сажают на цепь. Чаадаев отнёсся к своей участи со свойственной ему иронией: всё «произошло законным порядком», объявление умопомешанным – старинное средство идеологического удушения.
Шум от первой и единственной прижизненной публикации уподобился «выстрелу в глухой ночи». Ужасною клеветою на Россию заклеймили «Письмо» молодые отчизнолюбцы и старые проверенные патриоты.
В цивилизованных странах историко-философские парадоксы Чаадаева вызвали бы разностороннее обсуждение, получили бы право на существование как своеобразное индивидуальное мнение, или, могло статься, были бы доказательно опровергнуты. Не то в России. Здесь всегда наготове – нате вам – вопль-призыв приверженцев дисциплины и порядка: куда же власти смотрят!
К счастью, у русских на фоне чувства властного и подвластного патриотизма никогда не пропадало чувство национального стыда, очевидно, заменяющее самосознание. Письмо Чаадаева, без прикрас говорящее о положении дел в России, заставило вздрогнуть всю читающую прогрессивную публику. Это был первый прорыв молчания после национальной катастрофы 14 декабря 1825 года, когда «патриотически» душилось инакомыслие, когда даже критика мелких чиновников считалась потрясением основ, ибо каждый чиновник олицетворял собой власть.
Как завет будущим поколениям звучат чаадаевские строки: «Я не научился любить свою Родину с закрытыми глазами, с преклонённой головой, с запертыми устами...».
Своей такого рода «ненаученностью» он сильно выбивался из всего общепринятого, общепризнанного в России. Здесь к мыслительной деятельности относились по формуле: польза философии не доказана, а вред от неё возможен. Университетских профессоров-философов начальство не жаловало, и они уныло донашивали кафтан европейской учёности либо пробавлялись оказёненной догматикой церковников. И есть нечто особо примечательное в том, что с оказёненностью, оказарменностью мысли первыми начали бороться первый философ истории офицер Чаадаев и первый самобытный богослов офицер Хомяков.
В своих «Философических письмах» (между изданием первого и последующих была огромная пауза) Чаадаев ищет ответ на вопрос, что «замыслил Творец» об исторических судьбах России. Сможет ли русский народ пойти своим неизведанным путём, не повторяя всех этапов европейской истории?
Благодаря проницательному слову мыслителя и пророка споры об этом не утихнут ни в XIX, ни в XX веке, ни за рубежом, ни в нашем бурлящем обществе, в котором мы ох как далеки от ответа на этот вопрос.
Мы обречены возвращаться и возвращаться к Чаадаеву.
Хотя многое в России зависит от её уникального географического положения между Востоком и Западом, не это главная причина изолированности нашего Отечества от общечеловеческого развития. Может быть, ей было уготовано синтезировать положительные начала двух почти не соприкасающихся миров. Но беда России, что она пребывает как бы не только вне пространства, но и вне времени: она выпала из хода истории. Здесь сложились такие условия существования, при которых естественная человеческая жизнь затруднена. И речь идёт не о каких-то «моральных принципах и философских истинах, а просто о благоустроенной жизни», которая сообщает «непринуждённость уму» и «вносит правильность в душевную жизнь человека».
Все страны пережили эпохи подъёма и расцвета, и только в России как бы ничего не меняется. «Мы живём среди мёртвого застоя... Мы растём, но не созреваем; движемся вперёд, но по кривой линии, то есть по такой, которая не ведёт к цели. Возник заколдованный круг, и мы бессильны выйти из него.
«...Россия – целый особый мир, покорный воле... одного человека, – именуется он Петром или Иваном, не в этом дело: во всех случаях одинаково, это – олицетворение произвола».
Чтобы продвинуться вперёд, «придётся себе всё создавать... вплоть до воздуха для дыхания, вплоть до почвы под ногами». Главное – вытравить в русском человеке раба: рабство конституционно свободных не только опасно, но и гнусно.
Чаадаев сказал только про боль, светлого в его «Письмах» мало.
«Мы принадлежим к числу наций, которые как бы не входят в состав человечества, а существуют лишь для того, чтобы дать миру какой-нибудь важный урок».
***
Едва намеченные контуры миромыслия – малая частица Чаадаева. В его письмах и афоризмах сохраняется эмоциональная основа того умонастроения, которое время от времени возрождается в нашем Отечестве, гнетёт и в каких-то неосознанных предожиданиях волнует нас вновь и вновь.
Очевидно, урок не завершён.
Удастся ли опровергнуть Чаадаева?
Ещё в главе «Личность - культура - ноосфера»:
Удастся ли опровергнуть ЧААДАЕВА?