«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй...»
Рынок... Только в условиях рынка... Мы идём к рынку... Все эти словеса трещат, вибрируют, гудят, лезут в уши. Слушаешь, слушаешь и вдруг вспоминаешь: «Мы идём к коммунизму». И точно те же сроки называют – примерно 20 лет, и те же торжественные интонации. Как прежде мы всюду обнаруживали приметы и зримые черты коммунизма, так и сегодня находим приметы и черты рынка – при том, что, как говорят экономисты, ни одного ещё дня наша страна не шла по дороге к рынку. Так как же всё это понять?
А кампания такая. Бесконечное наше идеологическое «социалистический выбор» – без выбора, «во имя человека» – без человека, посевные – без уборочных и так далее. Всё равно куда идти, к рынку ли, к коммунизму – лишь бы ничего не менялось.
Какая-то сила держит, сдерживает страну, какая-то угрюмая мощь навалилась на неё и давит, не пускает, не отпускает, словно невидимое иго, или, словами одного пушкинского письма, «Иго незаконное»...
Тризна по перестройке или предреволюция?
Кругом поют похоронную песнь перестройке – мол, кончилась, и в американских журналах можно прочитать, что вокруг Горбачёва теперь не sovietniki, a chinovniki, «которые говорят ему то, что он хочет услышать, и которые не создают политику, а проводят её». Откат?
Но слово это, побродив по газетам, не прижилось. Видимо, всё гораздо серьёзнее, чем движение вперёд и назад.
Не отражается ли в оголтелом антибольшевизме нерассуждающий необольшевизм?
Вдумаемся в ряд: заговор, бунт, переворот, восстание, реформа, перестройка. В 1861 году не было ни заговора, ни переворота, но начались важнейшие реформы – можно сказать, перестройка. В 1905 году было восстание, за ним начались реформы. В феврале 1917-го произошло восстание, за ним – переворот, и началась перестройка.
Во всех этих событиях менялась или изменялась политическая власть. Когда же из рук в руки переходит не только и даже не столько власть, сколько собственность, то лишь эту грандиозную социальную перемену можно назвать революцией. В октябре 1917 года был заговор, затем произошло восстание, за ним переворот и уж тогда только началась социалистическая революция – все слова в этом наименовании правильны. Мы привыкли связывать слово «революция» с кровью, стало модным повторять: «я против революции», «хватит с нас революций», однако именно революции чаще всего бескровны.
Переворот – дело часа или ночи, революция – многолетнее переустройство. Переворот, восстание – насильственные, братоубийственные навороты, однако гражданские войны (которыми нас пугают со всех сторон и чаще всего сверху), обычно сопровождающие революции, вовсе не обязательны.
Что сейчас происходит? Вслед за тихим переворотом, приведшим к власти радикальную ветвь партии, началась перестройка – реформирование многих структур. Но постепенно она стала переходить в новое качество – вопрос о власти перелился в вопрос о смене собственников. Перестройка становится революцией.
Какое слово прилепится к этой необъявленной революции – народная, демократическая, радикальная, постсоциалистическая, – выяснится позже. Пока что очевидно главное: революция. И когда нам приходится выбирать, за кого мы и за что, мы должны думать не только о личностях и не только о власти, но и о собственности. Это главное, от этого зависит отношение к властям и личностям.
От кого же и к кому переходит собственность в начавшейся революции?
Зарубежье внутри СССР
Кто у нас собственник? В капиталистическом обществе почти вся собственность принадлежит корпорациям и частным лицам. Но кому принадлежит она в стране социализма?
Радуга ответов на непростой этот вопрос – от красно-бодрого «Всенародная!» до мрачно-фиолетового «Ничья». Однако прокуроры, например, считают, что вся она государственная, и воров карают за хищение государственной собственности. Странная штука эта социалистическая собственность. Её чтут как народную, охраняют как государственную, растаскивают как ничью.
Кому же всё-таки это всё принадлежит, чьё это добро раскидано по необъятной территории, кто распоряжается заводами и фабриками, кто назначает директоров и министров, кто отнимает и даёт, делит и распределяет, кто хозяин? Или его и вправду нет?
Есть. «Есть такая партия!». Есть такой собственник, правда, особого рода. Особого потому, что когда речь идёт о правах на собственность, то и сомнения у него не возникает – всё его, а когда начинают говорить об ответственности за хозяйничанье, то пожимает плечами: а при чём тут я?
Партия большевиков с самого начала создавалась как айсберг: с подводной частью и надводной, видимой. Одним из наиболее бурных столкновений в её истории был спор между ликвидаторами, призывавшими избавиться от нелегальной, подводной части, и отзовистами, предлагавшими отозвать партийных делегатов из легальных органов. Это соединение легального и нелегального, необходимое для работы в подполье, тем не менее сохранилось и тогда, когда партия пришла к власти. Партия не отдавала завоёванного, и, выйдя из подполья, она оставила его за собой. Почти все партийные документы выпускаются под грифом «секретно», и долгое время секретарь райкома получал одну зарплату легально, по ведомости, а ещё две или три – нелегально, в конверте.
Все владения партии состоят из двух частей: легальное, законное имущество, и нелегальная, незаконная, ни по каким документам не проведённая собственность.
Легальное имущество: партийные помещения, типографии, санатории, больницы. Недавно был впервые дан отчёт об этом имуществе – огромные богатства не совсем ясного происхождения.
Партия создала свой, отдельный от страны материальный мир, этакое зарубежье внутри СССР, роскошный (по убогим нашим понятиям) мир посреди нищеты, мир, в котором не то едят, что все люди у нас, не то пьют, не так летают и ездят, не так отдыхают, не так лечатся, не так, в других условиях, умирают и не так, как все, бывают погребены. Можно получить визу в Париж или Брюссель, но в это Зазеркалье туристов не пускают, свидетелей там не любят, оно охраняется понадёжнее, чем государственные границы. Большинство людей даже не догадывается о жизни этого мира.
Однако партийное имущество – лишь небольшая часть принадлежащего партии. О нём спорят, его требуют вернуть народу, но партия от него отнюдь не отказывается, наоборот, танками готова отстаивать.
«Народные массы» – дворовые партократии
Главная же собственность партии, основной массив неисчисляемого добра – всё, что есть в нашей стране: вся промышленность, весь транспорт, все колхозы и совхозы, все учреждения культуры – практически всё, что есть на одной шестой части планеты, включая, в общем-то, и нас с вами – население. В ЦК КПСС, а не где-нибудь, утверждались все главные руководители, и не только партийные, но и хозяйственные, и советские (то есть выборные), – об этом свидетельствует в своих воспоминаниях Егор Лигачёв. Над каждым министром был соответствующий завотделом ЦК. Имя его обычно знал лишь узкий круг, но власть его была безгранична. Что говорит вам, читатель, например, такое имя: Евгений Кожевников? Никто и не слыхал. А между тем этот человек долгие годы командовал министрами просвещения и всей школой. Это он её мучил и корёжил, он «с сотоварищи» довёл её до того, что многие дети школу ненавидят. Однако, если он подаст на меня в суд, я ничего не смогу доказать: никаких документов нет и не было. Всё делалось нелегально. По телефону. Телефонное право распространяется не только на суды.
И так в каждой отрасли. Над всем – партия, а выше неё ничего нет, она полный, абсолютный владелец всего. Все важные хозяйственные постановления печатались под рубрикой «В ЦК КПСС и Совете Министров СССР», все задачи ставили «партийно-хозяйственному активу». И чего больше всех боится директор завода, пусть и самого крупного? Обкома партии. Перед чем дрожит председатель колхоза? Перед райкомом партии. Огромные суммы перечислялись, переводились, тратились с таинственной ссылкой: «По указанию директивных органов». Директивные органы, иначе «инстанции», – подпольные клички партии. Подпольные обкомы действуют и сейчас. Обкомы распределяют все денежные должности в области; в их распоряжении органы внутренних дел и безопасности. Они обладают всей полнотой власти на всю собственность в области. Страна наша имеет мультимонархическое устройство: каждый край, область – удельное княжество, и крайком-обком в нём – абсолютная власть. Обкому даётся полная свобода действий, в обмен на которую он обирает свою область и безоговорочно вывозит почти всю продукцию. В результате центр получает огромные ресурсы и распоряжается ими, держа в узде всех и вся.
Коммерциализирующаяся партия: цепное чувство локтя и... кармана. Рисунок: Н. Черкасов
Единственный собственник в нашей стране – не народ, не государство, не общество, а огромная (для книги Гиннеса) партийная корпорация.
Что происходит? Говорят, что сегодня всё по-другому, что теперь ЦК утверждает только первых лиц. Говорят, что обкомы и райкомы теряют власть. Но соотношение легального и нелегального всегда менялось, суть же остаётся прежней. «Мы – партия законности и порядка, – заявляет Иван Полозков, – и только через них видим возможность стабилизации государственной жизни». Через них. Но что понимается под словами «законность» и «порядок»? Такая законность, при которой партия распоряжается всем, и такой порядок, при котором всё подчиняется партии. Законное сохранение незаконного ига.
Все уже привыкли: всегда выставляются лозунги, прямо противоположные тому, что происходит. Когда шло последовательное уничтожение свобод, лишение трудящихся всех прав, когда тюрьмы и лагеря были переполнены, громко объявлялось, что идёт строительство социализма. Когда военно-промышленный комплекс, постепенно усиливаясь, охватил половину производства, выдвинули лозунг: «Всё во имя человека! Всё для блага человека!». Когда разваливается государство, отталкивая целые республики, выдвигают лозунг государственности. Теперь оказывается, что тот, кто против партийного ига, – тот против государства. Раздавили государство, подмяли его под себя, унизили и объявляют себя чуть не единственными защитниками государственности. И вот уже создан стандартный образ лжедемократа: тайный пособник теневой экономики и зарубежных спецслужб, который в угоду своим политическим амбициям рвётся к власти для развала нашего государства, чтобы превратить его в сырьевой придаток капитализма, вызвать социальное расслоение и безработицу.
Чем отличается спецпаек от спецдостоинства?
Но кто это – партия? В партии 16 миллионов человек или больше, и скажи любому, что он собственник всего, он, пожалуй, рассмеётся.
В публицистике стало общим местом, что, как в антиутопии Оруэлла, существуют две партии: внешняя, массовая, и внутренняя – партийный аппарат. Русское слово «аппаратчики» вошло во многие языки мира. Аппаратчики – те люди, которые руководят страной от имени партии.
Это и так, и не так. Действительно, существует слой особым образом отобранных и вымуштрованных партийных чиновников, которые несут личную ответственность за всё, что делается от имени партии. Но этот аппарат, действующий на стыке легального и нелегального, по природе своей не может существовать без миллионноголовой партии, которая голосами своими и безгласием подпирает верхние структуры, питает их, и материально и морально, охраняет от народного гнева и придаёт им видимость народности, законности. Вступая в партию, человек получает не только дополнительные возможности для карьеры, это не главное, – начальниками становится лишь небольшой процент. Главное преимущество – чувство избранничества, защищённости, причастности к большой власти. Партийный билет – как сертификат первосортности, он повышает социальный статус человека, даже если тот остаётся простым рабочим. На нелегальной собственности основано собственно партийное имущество, к ней восходят партийные преимущества для всех. У верхних – спецпаек, у нижних – спецдостоинство.
...Открыл свежую газету. Пишут: на пермской земле создано межгосударственное объединение «Проминформ». Поддержку ему оказал зампред Совмина. Нормально. И сам предсовмина (бывший) одобрил – тоже нормально. Однако первым в списке из трёх влиятельных лиц, без которых всё дело было бы невозможно, – секретарь ЦК КПСС. То есть всё по-прежнему, всё как и всегда было. Сначала хозяин, сначала ЦК.
Вот и «Коммунист» пришёл свежий. Георгий Шахназаров, свидетель весьма осведомлённый, пишет: «И хотя декорум государства сохранялся, фактически всё управление с самого начала пошло в обход его учреждений. Партия взяла на себя прямое командование армией, контролировала все другие участки управленческой деятельности, фактически она-то и стала тем, что принято понимать под государством».
Представляете себе, что скрывается за полуфразой «все другие участки управленческой деятельности»? Да это же все мы, все наши раздавленные, придушенные жизни.
Часто повторяют, что до революции Россия кормила полмира, а большевики довели её до хлебного импорта. Неточность. Большевикам досталась не богатеющая предвоенная страна, а разруха, карточки, продотряды, продовольственный кризис, очереди за папиросами, страна, которой никто не мог управлять. Четыре сменивших друг друга кратковременных правительства не остановили разрухи. Народ восстал по всей стране, он передал большевикам управление хозяйством. Но управитель присвоил чужую, народную собственность, и грабит своего хозяина, и помыкает им уже семьдесят с лишним лет.
Совокупный советский буржуа
Почему никогда не говорят прямо, что вся собственность в нашей стране принадлежит партии, а пользуются прикрытиями вроде «система», «административная система»? Почему в вузах не учат студентов тому, что есть на самом деле, не называют собственником партию? Только ли из цензурных соображений, всё ещё довлеющих над нами?
Нет, всё сложней. Секрет в том, что кроме политического камуфляжа («всенародная собственность») всё, что есть в нашей стране, укрыто от прямого взора ещё и экономическим туманом. Французский завод «Рено» – экономический объект, государственная собственность. Наш автозавод формально тоже государственный, но над ним этажерка административных структур, вплоть до министерства, и ещё одна вертикаль партийных структур, вплоть до ЦК. Этих надставок столько, что границы собственности размываются и завод, как говорят экономисты, перестаёт быть экономическим объектом. Теперь вопрос о том, кому же он принадлежит и чья это собственность, строго говоря, бессодержателен, не имеет смысла. Собственность – экономическое понятие, а рассматриваемый нами автозавод не имеет отношения к экономике, он часть административной структуры, и поэтому его истинный хозяин, партия, может управлять им безнаказанно и стричь с полумифической экономики вполне реальные купоны. Если бы государство могло продать завод негосударственному лицу, как французская республика может продать «Рено», то партия не имела бы от завода ничего.
Именно оттого, что наша экономика по сути не есть экономика, ею владеет Большой Бесхоз, и огромные материальные средства пропадают зря, словно сжигаются в крематориях. Чем сильнее партийное вмешательство, тем дальше от экономики, тем ужаснее хаос и вызываемые им потери. Но как только партия отстраняется от руководства, хаос ещё и разрастается. Таковы последствия всего этого химерического устройства.
Неявность принадлежности держится на неявности экономического существования. Если размытая собственность сгустится и приобретёт экономическую плоть, то есть обретёт реального владельца, она будет потеряна для партии. Если...
Вот что происходит в любезной нашему сердцу советской стране: партия стала совокупным собственником, совокупным буржуа. А у буржуа всегда один враг – другой буржуа. Новый, рвущийся к собственности класс, новый собственник.
Смотрите, кто пришёл!
Как было бы легко вслед за официальными пропагандистами написать, что идёт новый собственник – трудящийся человек, что теперь коллективы вольны выбирать форму собственности, что владеть десятком акций – значит быть хозяином, заинтересованным в качестве труда... Ура! Мы идём к рынку.
Но это же неправда. Это новая уловка: передадим все права совету трудового коллектива... А там рядом партком, и всё будет по-старому. Так и во всём мире: когда корпорации угрожает банкротство, она обычно создаёт подставные фирмы, чтобы спасти капитал.
Это мы – «гегемон», «ведущая сила», «хозяева», «ударники», «зачинатели», «продолжатели», «открыватели»...
Как вы нас там ещё называли? Рисунок: С. Моисеенко
Никогда не станет рабочий владельцем мартена, не по карману это ему, и никогда коллективный собственник, если не будет конкуренции с частным предпринимателем, не создаст современного предприятия.
Как это бывает во всех революциях, новый собственник выходит на арену в самом непривлекательном виде. Нынешние хозяева благообразны, их права «освящены законом» и великой идеей социализма, а новые что? А новые кто? Никому не известные, ни в каких номенклатурах не состоящие, проходимцы-теневики... Смотрите, кто пришёл!
Пришёл новый Чумазый, делец, ничего святого. Но он ловок, изворотлив, он добытчик, он может создать полезное производство буквально из воздуха, он умеет считать деньги и вести дело с прибылью, и он, презираемый этот нувориш, увеличивает общее народное богатство, он создаёт новые рабочие места.
Всех постоянно пугают безработицей. Одно из главных лиц в государстве клеймит с телеэкрана главного своего врага: «Пусть он прямо скажет, что он за безработицу!».
Но у нас безработица достигает сейчас не пяти или даже пятнадцати процентов, как в других странах, а сорока или пятидесяти, а то и больше, потому что количество рабочих мест, дающих в достойных условиях достойный заработок, мизерно мало, и люди работают на таких условиях, на какие не согласится ни один рабочий в мире.
Недавно писали о дельце, который нанимал советских рабочих для фирм Лос-Анджелеса. Он предупреждал, что условия будут самые невыгодные (с американской точки зрения). И что же? За короткий срок было подано почти миллион заявлений.
Миллион!
Там, в Лос-Анджелесе, тоже наверняка безработица, но отчего же люди стремятся туда, а не наоборот? Говорят: «А вы спросили рабочих, хотят ли они перемены строя?». Но вот оно, голосование: по первому зову – миллион. Это и есть выбор в начавшейся революции: рабочие голосуют, а теперь уже и бьются, как шахтёры, за такой строй, который обеспечивает высокую цену труда и даёт лучшую жизнь тем, кто хорошо трудится. Политически бьются. Узнает ли партгосноменклатура тех, кого она ещё совсем недавно называла «основным отрядом партии», «ведущей силой социалистического общества»? Это уже пошла жизнь, а не игра в неё «во имя счастья людей труда» и проч.
На стороне рабочих сегодня демократы. Но что же получат они, эти демократы, от разворачивающейся революции, кто бы ни входил в их число?
Ничего. Ровным счётом. Кто-то окажется у власти, кто-то станет депутатом, но ведь это весьма небольшой процент. А все те сотни тысяч людей, которые выходят сегодня на митинги, лично не получат ничего, как не получили революционеры-подпольщики, готовившие Октябрьскую революцию.
Ничего – кроме чувства свободы и освобождения, кроме нового человеческого достоинства, кроме сознания, что ты поддерживаешь правду или по крайней мере не поддерживаешь ложь, сознания, что благодаря твоему голосу, твоим усилиям страна выберется из тупика.
Из журнала «Новое время»
Ещё в главе «Наука - политика - практика»:
Эффект «кетгута» (гипотеза, опрокинутая в недавнее прошлое, или неиспользованный шанс)
«Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй...»