Четырежды обиженный в поисках себя самого
Основоположник психоанализа говорил, что человеку пришлось смириться с тремя обидами. Во-первых, космология Коперника опровергла мысль о центральном положении Земли в мироздании. Второй удар был нанесён самолюбию «хомо сапиенсов» дарвиновской теорией происхождения видов: пришлось привыкать к мысли, что мы вроде обезьян. И, наконец, третий неприятный сюрприз – это, по Фрейду, новая психологическая наука XX века и её недвусмысленный вывод: сознание, мысль, разум в человеке не преобладают. Преобладает иное – известно что.
Таким образом, антропологически центрированный миропорядок трижды был потрясён до основ. Продолжая мысль Фрейда, следует предположить, что эпоха посткоммунизма на Востоке и «постисторизма» на Западе – это эпоха четвёртой обиды. Снова отбирают любимую игрушку – веру в то, что люди способны построить рациональный миропорядок – разумеется, вокруг самих себя и со своим суверенным Разумом в центре.
***
Карл Маркс был убеждён в том, что он открыл тайну, ключевое звено исторических процессов и социальной жизни. По поводу этого самого звена среди марксистов никогда согласия не было, но мысль о том, что такое звено обязательно есть, оставалась сама собой разумеющейся. И только в переломном и грозном 1968 году еретик Теодор Адорно произносит в своей университетской лекции: «Возможно, что при некоторых обстоятельствах именно изучение так называемых побочных и неупорядочиваемых явлений приводит к исключительно важным выводам».
В то же самое время сотни и тысячи студентов других университетов, расположенных несколько восточнее, с тоской думали: «Сколько же можно бубнить о прибавочной стоимости и классовой борьбе?» В сущности, и ревизионист Адорно, и получившие оскомину от диамата и истмата советские молодые люди думали об одном. Набирала силу линия «четвёртой обиды». И набрала.
Ужасно обидна для человека новая историческая наука, то есть для того человека, который «мера всех вещей». История становится принципиально иной. Раньше у неё были ключевые, центральные понятия, основополагающие фундаменты. Не важно даже какие – производительные силы или «религиозная этика», главное в том, что у нас было главное и второстепенное (скажем, искусство, литература, музыка и прочие «маргиналии» мирового процесса). Победоносная новая историография, распространяющаяся в основном из Франции, отметает упорядоченную формулу истории. История превращается в океан, в космос событий; там есть свои подводные течения, но общих знаменателей нет, и универсальные отмычки не годятся.
***
Наукология конца XX века заинтересовалась: какие основные мотивы, проблемы какого типа в основном занимают учёных и философов эпохи «четвёртой обиды»? Вывод, сделанный на основании серьёзной статистики, оказался недвумысленным. Изучается сегодня именно то, что Адорно называл «побочными и неупорядочиваемыми явлениями». А именно: флуктуации, маргинальность, хаотичность, переходы, бифуркации, двусмысленность (многосмысленность), ауры, излучения, периферические феномены.
А что же «главное», «центральное», «базисное»? А ничего. Неинтересно и напрасно возиться с этим. Способность разума найти «точку опоры» не отвергается теоретически (иначе наука и мышление были бы вообще невозможны). Точки опоры, как сейчас говорят, скотомизируются, то есть отодвигаются в тень.
А как ещё изучать сегодняшние процессы? Скажем, в политической жизни всего мира наблюдается смешение и соединение традиционно противостоявших друг другу «правых» и «левых» позиций. У нас – коммунисты срастаются с почвенниками-патриотами, не у нас – неоконсерваторы душевно прицепляются к «зелёному» романтизму. Как это можно разумно упорядочить, теоретически выстроить? Типично хаотические, маргинальные процессы. Или прогрессирующее перемешивание мужских и женских социальных ролей. Или постмодернизм в искусстве, построенный на двусмысленности, на колебаниях и бифуркациях.
Камера Жан-Люка Годара снимает камеру, которая, в свою очередь, тоже снимает камеру. Которая из них «главная»? Наивный вопрос.
Во времена Яна ван Эйка можно было бы так спрашивать, если бы тогда было кино. Все камеры главные – то есть ни одна из них.
Фридрих Ницше говорил, что вечные проблемы разгуливают по нашим улицам (имелось в виду, что в книгах и академиях их нет). Насчёт «разгуливают» – это очень верно: то, что люди надевают на себя, чтобы «разгуливать», есть всегда достоверное свидетельство о духе времени.
Присмотритесь к одежде современников. Что в ней красноречиво, так это постоянная игра с идентичностью предметов одежды. Ни один предмет не хочет быть самим собой, то есть тем, чем он был прежде. Юбки становятся отчасти штанами – оставаясь, в общем, женственными. Майка срастается с трусами. Появляются туфли-чулки. Понятие точного размера отметается, и грациозная пятнадцатилетняя дочь моего знакомого с удовольствием щеголяет в модном пиджаке своего монументального предка, закатав рукава до локтей.
Одежда отрицает принцип дифференциальности, упорядоченности, логической привязки (к части тела, к возрасту, к росту, к определённой функции). Такова одежда эпохи «вторичного оволшебствования мира», когда «всё возможно», но в то же время ни в чём нет ничего определённого. Наша одежда вызвала бы одобрение Гермеса – бога двусмысленности и метаморфозы, художничества и жульничества.
***
.jpg)
Искусство и философия сегодня – это искусство и философия эпохи юбки-штанов, эпохи «коммунистического капитализма», эпохи поисков себя самого четырежды обиженным человеком.
Произведение искусства становится чем-то принципиальным. Перед нами – существа, биологически немыслимые, или физические феномены, невозможные с точки зрения естественных наук. Живопись, фотография, видеоискусство играют с двусмысленностями ситуации, идентичности и смысла. Реально или нереально? Живое или мёртвое? Всерьёз или шутейно? Нету никакого «или». Искусство становится методом уничтожения всяческих «или». Не надо дурацких вопросов о том, кто «правый» и кто «левый», кто «демократ» и кто «республиканец», на ком юбка, на ком штаны, и есть ли разница между смыслом и бессмыслицей.
Утратив первобытную доверчивость к жизни до самого конца, искусство почему-то снова возвращается к принципу шаманства: ничто не запрещено, ничто не завершено. Всё можно перекроить. Если генетика может изготовить мышь размером с овчарку и подбирается к корове слоновьего формата, а практически неживого человека можно бесконечно долго удерживать в состоянии «жизнесмерти» (не давая умереть и не обеспечивая полноценную жизнь), то о чём ещё говорить? И шаманы шаманят, уверяя нас, что между живыми и мёртвыми нет, собственно, принципиальной разницы.
Адольф Гитлер пишет в 1925 году не очень художественную, но очень симптоматичную книгу «Майн кампф», в которой мечтает встать во главе легионов мертвецов, убитых на фронтах мировой войны и восстающих для мести – евреям, авангардистам, либералам. Между сегодняшними изображениями «жизнесмерти» в литературе и кино и истоками этой великой магии (у Босха, у де Сада) есть то звено, о котором современные художники предпочитают не упоминать. Иное родство компрометирует. Иного отца лучше было бы вообще не иметь.
***
Вальтер Беньямин пустил в обращение ту мысль, что художник – это «двойной агент», который сам уже в точности не знает, кому служит и во имя чего действует. С одной стороны, он подрывает обывательский порядок, а с другой стороны, неизбежно работает на «истеблишмент». То есть всякий революционер в нашу эпоху ещё и жандарм, хотя бы частично. Не будем очень уж заострять эту мысль. Но не будем и противопоставлять друг другу разные ипостаси. В конце концов, мы же всё поняли, наблюдая за «демократическим правительством» и развитием (ещё раз) капитализма в России.
Потому герой Умберто Эко, неуловимый Гермес, как и родоначальник кинизма Диоген (герой Слотердайка) и «двойной агент» Беньямина – это всё наши люди. Мы ещё, надеюсь, помним Великого Инквизитора у Достоевского и методы исследования амбивалентных структур сознания, предложенные Бахтиным. Мы и Зиновьева читали, и с Довлатовым снисходительно ознакомились. Один объяснил нам, что такое реакционер, идущим впереди прогресса, а другой рассказал о том, как рождается новый антропологический тип, соединяющий в себе признаки тюремщика и заключённого. Жертвопалач эпохи жизнесмерти.
Одно только жаль – хорошие мысли всё равно пропадут, ибо не в те головы пришли.
***
.jpg)
На фото певица Мадонна
Россия бесконечно богата. На одно оружие ушло столько, что хватило бы всех озолотить. Но здесь тот случай, когда богатство не кормит, а сила не защищает: в случае большой войны всё равно всем конец. Такова логика эпохи «четвёртой обиды»: богатство и нищета, могущество и бессилие стали синонимами, и мы это показали, как никто, без всякого «шизоанализа». А всё равно ищем того, кто мог бы объяснить время и нас. Открываем «постструктурализм» и теории постмодернизма. А там, где это всё открыто и пройдено, открывают Бахтина и русский «серебряный век».
Им тоже нужны отцы, предшественники, истоки. И по всему получается, что независимая мысль России и эмиграции, впитавшая в себя хорошо усвоенные идеи Ницше и традиции апофатического мистицизма, подготовила четвёртую революцию культуры. Стали говорить о том, что утрата или отрицание своего лица и становится лицом культуры; о том, что отказ от однозначного «Я» превращается в новое «Я». На Западе к этому интуитивно шли художники, именовавшие себя дадаистами.
Всё, что они написали в своих манифестах, стихах, о чём они заявили своим поведением, зафиксировано и проработано. Наши звёзды независимой культуры ещё долго собираются думать, будто Бердяев – это «религиозный экзистенциалист», а Бахтин – очень умный литературовед. Всё это символически означает мечту о «другом отце», более респектабельном.
Тайная, скрываемая от себя мечта о другом отце раньше или позже придёт в противоречие со временем. Ибо время будет таково, что и отцы смешиваются – как жизнь и смерть, богатство и бедность, палачи и жертвы.
Уже соединились в одно Сталин и Гитлер, уже начинают сближаться кометы Кабакова и Налбандяна. Кант, создатель «априорных форм сознания», лежит в могиле, подведомственной Калининградскому исполкому. Процесс, как говорится, идёт и дойдёт до конца, даже если понадобится для этого «пятая обида».
Александр Якимович. На основе публикации в «Независимой газете»
Ещё в главе «Наука - политика - практика»:
Четырежды обиженный в поисках себя самого