Человек отменяется
Повторяли, как языческое заклинание: «Мы не можем ждать милостей от природы!» И не смели ждать милостей от людей, власти. Век XX – век торжества нечеловеческой мощи человечества: глобальный экологический кризис и мировые войны (жестокая ирония языка, связавшего в единое понятие слова «мир» и «война»), всемирные позывы к революции во имя общечеловеческого братства и классовой борьбы.
Человек ощутил в себе силу переделывать всё вокруг по своему разумению, постиг, что он – ноосфера, сила, изменяющая лик Земли и Вселенной. Он решился наконец переделать себя самого, вывести новую породу людей («истинных арийцев» или «советский народ, строитель коммунизма» – не суть важно, много было и иных проектов). Мир разделился на просто людей, «массы», «атомы общества», и человекоделов, «творцов» новых Адамов и Ев.
Нашлись и средства – от Гулагов и Освенцимов (для «низших», отбраковки) до научных лабораторий, СС и КПСС (для лучших представителей). Человек обрёл такую силу, которую не смог вынести. Впрочем, стоп. Не сваливаем ли мы всё в одну кучу: и победу над природой, и технический прогресс, и системы уничтожения человека?
Век мой, зверь мой, кто сумеет заглянуть в твои зрачки... Отменив Бога, человек не понял, что..
Клайв С. ЛЬЮИС
Война времён, или человекоделы против человеков Мы пользуемся плодами науки, потому что кто-то продал их нам или дал нам на них право. Тот, кто изготавливает противозачаточные средства, обретает власть над теми, кто их покупает; но и те и другие вдобавок обретают власть над неродившимися людьми. Говоря строго, так называемая победа человека над природой означает, что одни люди распоряжаются другими при помощи природы.
Социологи и прочие исследователи общества не включают в свои расчёты фактор времени. А без этого мы не поймём, каким образом человек распоряжается природой. Каждое поколение влияет на следующее и в той или иной мере противится предыдущему. Поэтому речь о непрестанном улучшении здесь не совсем уместна. Если кто-нибудь и впрямь научится лепить своих потомков по своему вкусу, все последующие поколения будут слабее тех, кому выпала такая удача. Речь может идти не о «прогрессе», но об одном столетии, которому лучше прочих удастся подмять под себя все остальные века и овладеть родом человеческим.
Конечно, всегда и везде воспитатели пытались сформировать других, исходя из своего миросозерцания. Но, как правило, воспитателям удавалось и удаётся немного. Однако человекоделы удачливого века будут оснащены самой лучшей техникой и сумеют сделать именно то, чего хотят.
Прежде воспитатели сообразовывали свои намерения с дао (1), которому подчинялись сами. Они хотели сделать других такими же, какими хотели стать сами. Они проводили инициацию, передавая младшим тайну того, что такое – быть человеком.
Теперь ценности стали чем-то вроде явлений природы. Старшие внушают младшим суждения не потому, что верят в них сами, а потому, что «это полезно обществу». Сами они от этих суждений свободны. Их дело – контролировать выполнение правил и не следовать им. Они могут считать, что служат человечеству. Но это пройдёт. Рано или поздно они припомнят, что понятия помощи, служения, долга – чистая условность. Ни «долг», ни «добро» для них ничего не значат.
Многим покажется, что я придумываю мнимые сложности. Мне скажут: «В конце концов, люди хотят примерно одного и того же – есть, пить, развлекаться, жить подольше. Ваши человекоделы могут просто-напросто воспитывать других так, чтобы они обеспечивали эти возможности». Но прежде всего, наверное, что люди хотят одного и того же. Даже если бы было так, с какой стати человекоделам трудиться в поте лица, чтобы следующие поколения получили то, чего хотят? Из чувства долга? Но оно для них ничего не значит.
Ради сохранения вида? Но зачем, скажите, надо его сохранять? Они не плохие люди, они – не люди. И тех, кого они формируют, нельзя назвать несчастными людьми, ибо они – предметы, изделия. Победив природу, человек отменил человека.
Итак, когда человек победит природу, род человеческий окажется во власти небольшого количества существ, подвластных уже только одним импульсам. Природа сможет отпраздновать победу, сможет жить так же спокойно, как жила миллионы лет назад.
«Мы не рабы...» (до времени, до поры)
Когда мы считаем что-либо только объектом и употребляем только себе на пользу, мы ставим это на уровень природы; ценностные суждения уже неуместны, causa final is (2) – не важна, качественный подход не нужен.Такое снижение статуса совсем не просто, а порой и мучительно – нужно что-то в себе сломать, прежде чем вонзишь стилет в мёртвого человека или живого зверя. Эти «объекты» словно бы сопротивляются.
Когда мы рубим дерево, мы не можем одновременно видеть в нём дриаду и даже растение. Должно быть, первые дровосеки живо ощущали это, и кровоточащие деревья Вергилия – отзвук древнего чувства, подсказывавшего человеку, что он совершает святотатство. Звёзды утратили величие с развитием астрономии, Богу нет места в научной агротехнике. Многим кажется, что оно и лучше, а старый спор с Галилеем или с «потрошителем трупов» – просто мракобесие. Но это далеко не вся правда. Крупные учёные не так уж уверены, что действительно есть предметы, к которым можно подходить только количественно.
Мы непрестанно побеждаем природу и называем природой то, что мы победили. Каждый наш успех расширяет владения её. Звёзды не станут природой, пока мы их не измерим; душа не станет природой, пока мы не подвергнем её психоанализу. Пока процесс этот не закончен, нам кажется, что выгод больше, чем потерь. Но стоит сделать последний шаг – перевести на уровень природы самих себя – и потеряет смысл речь о выгодах. Ибо тот, кто должен выгадать, принесён в жертву.
«Отдай мне душу, а я тебе дам могущество». Но без души, то есть без самого себя, о каком могуществе можно говорить? Мы станем рабами, марионетками того, кому отдали душу. Низведя себя, человека, на уровень природы, сочтя себя сырьём, материалом, сырьём и станешь. Тобою будет распоряжаться та же природа в лице обесчеловеченного человекодела.
Подобно королю Лиру, мы пытаемся сложить с себя королевское достоинство и остаться королями. Это невозможно: или мы разумные духовные существа, подчинённые навек абсолютным ценностям, или мы «природа», которую могут кромсать и лепить некие избранники по одной своей прихоти. Без догмата объективной ценности невозможна никакая власть, кроме тирании, и никакое подчинение, кроме рабства.
Мысль о том, что мы вправе изобретать «идеологию» и подгонять под неё ближних, уже коснулась повседневной речи. Раньше убивали злодея, теперь – «ликвидируют нежелательный элемент». Многие профессора в пенсне, модные драматурги, самозванные философы думают, в сущности, то же самое, что и немецкий нацист.
.jpg)
ФаустиАда
Меня обвинят в нападках на науку. Я отвергаю это обвинение; настоящие натурфилософы, то есть люди, осмысляющие природу (они ещё бывают на свете), поймут, что среди ценностей я защищаю знание. Но я пойду дальше, сказав, что только от науки можно ожидать исцеления.
Обычный человек не понимает, как наука родилась. Многие верят и даже пишут, что в XVI веке магия была пережитком Средневековья, смести который собиралась новорождённая наука. Те же, кто изучал этот период, так не думают. В Средние века колдовали мало, в XVI и XVII веках – очень и очень много. Серьёзный интерес и к магии, и к науке возник одновременно. Они – близнецы.
И магия, и прикладная наука отличаются от мудрости предшествующих столетий одним и тем же. Старинный мудрец прежде всего думал о том, как сообразовать свою душу с реальностью, и плодами его раздумий были знание, самообуздание, добродетель. Магия и прикладная наука думают о том, как подчинить реальность своим хотениям, плод их – техника, применяя которую, можно сделать многое, что считалось кощунственным (скажем, нарушать покой мёртвых).
Когда мы сравним глашатая новой эры Бэкона с Фаустом из пьесы Марло, сходство поразит нас. Нередко пишут, что Фауст стремился к знанию. Ничуть не бывало, он о нём почти не думал. От бесов он требовал не истины, а денег и девиц. Точно так же и Бэкон отрицает знание как цель; он сам говорит, что узнавать ради знания – всё равно, что тешиться с женщиной и не рожать с нею детей. Истинная задача науки, по его мнению, – распространить могущество человека на весь мир. Магию он отвергает лишь потому, что она бессильна.
Конечно, у тех, кто создал науку в нашем смысле слова, тяга к истине, хотя бы к знанию, была больше, чем тяга к могуществу, – во всяком смешанном явлении доброе плодоноснее дурного. Но можно и нужно сказать, что наука родилась в исключительно нездоровой среде. Успехи её слишком быстры и куплены слишком большой ценой; поэтому ей надо оглядеться и даже покаяться.
Нельзя всё лучше, и лучше, и лучше «видеть насквозь» мироздание. Смысл такого занятия лишь в том, чтобы увидеть за ним нечто. Окно может быть прозрачным, но ведь деревья в саду плотны. Незачем «видеть насквозь» первоосновы бытия. Прозрачный мир – мир невидимый; видящий насквозь всё на свете – не видит ничего.
По публикации фрагментов книги
в журнале «Знание – сила»
****
1 – «Дао» – это путь мироздания... Но это и путь, которым должен следовать человек, подражая порядку Вселенной»; это некая высшая истина, подобная добродетели, которой, согласно Платону, держатся звёзды.
2 – Causa finalis – причина, ради которой это происходит.
Ещё в главе «Наука - политика - практика»:
Человек отменяется
Народ безмолвcтвует, ибо чуток к фальши