Бес независимости. Постимперский мир перед новым вызовом
В последние 200 лет мировая история обрела единый сквозной сюжет: наступление Запада. Роль остальных народов – не только африканских или азиатских, но и всех народов Российской империи, включая русский, – определялась временем и формой включения в этот всемирный сюжет: от поставки колониальных товаров до славы Достоевского и Чехова в той ойкумене, которую создала именно экспансия Запада.
Ключевая черта цивилизации, навязанной Земле наступлением Запада, состояла в выведении экономики из-под диктата власти, вплоть до подчинения самой политики экономике. Это обеспечило экономике перспективу развития на основе критерия максимальной эффективности – в противовес и на погибель социумам, где власть господствовала над хозяйством.
Следствием стала их дискредитация и всемирное распространение западных институтов, присущих обществам эмансипированной экономики: парламентской демократии, разделения властей и так далее. Раскрепощённый принцип эффективности, какие бы моральные упрёки ему ни предъявлялись, сделал из мира то, что он есть сегодня: единое экономическое и информационное пространство, благоприятствующее вестернизации обществ и отсеву либо изоляции неспособных встроиться в это пространство самобытных образований. К числу последних принадлежит и отечественный опыт.
Здесь-то, в этой тяге к формированию того, что можно назвать мировым «пространством нормы», западная цивилизация встретилась с имперским идеалом Града Земного, «универсальной гражданственности человеческого рода», по Данте («Монархия», 1, 2).
.jpg)
А. Бродский. И. Уткин. Обитаемый колумбарий
Хоть бы кто за много лет
Объяснил научно:
Нет порядка – жизни нет;
Есть порядок – скучно!
А. Закерн
Империя и капитал
Я не готов отождествлять имперский принцип ни с тоталитаризмом, как А. Камю (в Британской империи, например, я не вижу ничего тоталитарного), ни с экспансионизмом. Сама по себе экспансия не всегда приводит к империи. Национальные же государства часто создаются экспансией какого-то из субнациональных политических образований. Едва ли Московское царство в начале правления Ивана IV, возникшее в силу того, что Великое княжество Московское поглотило другие русские княжества и вольные города или же Италия 1870 года, сложившаяся в ходе экспансии Пьемонта, могут быть всерьёз названы «империями».
Не считаю я необходимым признаком империи и эксплуатацию государством – завоевателем покорённых провинций. Слишком уж показателен опыт СССР, где в итоге споров о том, «кто кого обирал», практически все территории, не исключая и России с Москвой, признавали себя «колониями Центра».
Тем самым понятие Центра из геополитического становится самым общим обозначением сил и учреждений, диктующих стране нормы политической и хозяйственной жизни. Империя создаётся отношением между ценностями существующих в её рамках групп (этнических, конфессиональных и тому подобных), притязающих на суверенитет, и тем единым «пространством нормы», в которое интегрируются эти группы. При этом интеграция обусловливается наличием единой власти, задающей это «пространство нормы».
В этом и состоит общность между империями и космополитической цивилизацией, сформированной наступлением Запада. Общим оказывается конфликт между групповыми, в том числе этническими, ценностями и необходимостью для их носителей смириться с подчинением этих «тёплых», «своих» ценностей – «холодным», «чужим», универсальным нормам.
В деле Салмана Рушди Запад говорит Востоку: «Веруй во что хочешь, но не смей выдавать себе алиби, ссылаясь на благодать! Благодать благодатью, а нормы – нормами!» Не так ли и Рим позволял подданным чтить любых богов, лишь бы не в ущерб гражданским обязанностям перед Гением Императора – Хранителем Державы?
Но здесь же видим и глубокое несовпадение между имперским принципом и теми интенциями, которые направляли экспансию Запада. Для Империи главной оказывается интеграция отдельных «суверенных» по своим ценностям этнических, территориальных и так далее групп в единую систему. Напротив, для западной цивилизации доминирующей становится функция адаптации и утилизации мирового пространства. Ей и подчиняется экспансия.
Хотя такую цивилизацию и объединяет с Империей стремление к мировому «пространству нормы», но в то же время разводит с имперским идеалом негативное отношение к довлеющим структурам власти, играющим непомерно большую роль в жизни любой реальной империи.
Подобная цивилизация может использовать в своих нуждах имперские механизмы, пока они достаточно рентабельны с точки зрения «экономической доминанты». Но она без особого стресса откажется и от имперского аппарата, как только для осуществления её основных функций более эффективными представятся иные инструменты – скажем, «неоколониалистского» типа. Этого как раз не понял Ленин, прогнозируя будущий крах капиталистической цивилизации вместе с империализмом.
.jpg)
Д. Моор. Торжественное общение
Возглавляя партии и классы,
лидеры вовек не брали в толк,
что идея, брошенная в массы, –
это девка, брошенная в полк.
И. Губерман
Суверенитет против авторитета?
Расцвет колониальных империй не случайно совпал по времени с бумом вокруг идеи «народного суверенитета». Охват мира западной цивилизацией в эту пору принимает образ экспансии суверенных буржуазных государств, закономерно перерастающих в столь же суверенные империи. Вообще, идея «суверенитета» патетически пронизывает всю историю империй Нового времени: они растут под знаком «суверенитета» и под ним же распадаются, как только отдельные «национальные» территории в своём росте самоопределяются, выпадая из имперских рамок.
Возможна и обратная последовательность этих фаз, как видим на примере гитлеровской Германии, которая под лозунгом «права наций на самоопределение», поглотив немецкоязычные области бывшей Австро-Венгерской империи, кончила попыткой создания панъевропейского рейха. В неустанной грызне малых национальных государств Восточной Европы в 30-е годы за кусочки пограничных полиэтнических территорий в гротескной форме проявляется всё та же роль суверенитета, силой крушащего и силой же строящего мега- и микроимперии.
Разложение империй после Второй мировой войны рука об руку идёт с процессами «упадка суверенитета» в западных государствах. Жёсткое размежевание суверенных колониальных сфер отмирает по мере первых шагов Запада к сращению в огромную политико-экономическую конфедерацию. Борьба начала 60-х годов, увенчавшаяся принятием бывших колоний в ООН, напоминает в исторической ретроспективе Союзническую войну I в. до н. э., когда города Италии, восставшие против Рима, добивались отнюдь не свободы, но полноправного римского гражданства.
По существу, они требовали от Рима быстрей стать империей! Аналогична интеграции Запада и деколонизация, снимающая с государств евро-американской цивилизации «бремя белого человека» – бремя колониальных суверенитетов – это два органически связанных процесса, облегчавших и подстёгивавших друг друга, вместе работавших на создание единого постимперского мира.
Именно так, с 50-х годов нашего века, возникает мир, которому в полном его виде предстоит быть не только посткапиталистическим и постиндустриальным, но в равной мере – миром постимперским. Это значит, что в нём существование мирового «пространства нормы», сильно эволюционировавшего по сравнению с началом XX века, будет достигаться неимперскими методами, без обращения к инструментарию имперского суверенитета.
Я осмелюсь высказать гипотезу, что для этого мира уже сейчас определяющей становится политическая категория не суверенитета, но авторитета, то есть способности задавать окружающему миру норму, основываясь на колоссальных успехах западной модели развития.
При этом важнейшим компонентом авторитета на деле оказывается роль государства в сохранении существующего пространства нормы. Сама структура ООН делает эту организацию прежде всего воплощением политического авторитета, а расстановка сил внутри неё выступает показателем способности авторитета из символических жестов трансформироваться в целенаправленную экономическую и политическую силу.
С этим согласуется и характер ООН как действительно всемирного сообщества, ставящего любой режим, который остаётся за пределами этой организации, в положение «мирового аутсайдера»; и полномочия Совета Безопасности с фиксированными местами постоянных членов, и принцип единогласия постоянных членов, единственно открывающий возможность для далеко идущих решений, вплоть до вооружённого подавления «суверенного» агрессора; и закрепление среди постоянных членов трёх мест за государствами – эталонными носителями западных политических норм.
Но складывающийся постимперский миропорядок, естественно, не ограничивается системой ООН. Последние десятилетия отличает выделение разных типов «центров авторитета», в качестве которых часто выступают прежние колониальные метрополии по отношению к бывшим колониям. Достаточно напомнить, скажем, позиции Франции в жизни Чада и так далее.
Только с материализацией таких космополитических «центров авторитета» становится реальностью контроль за соблюдением прав человека, ибо суверенитет личности не что иное, как ограничение суверенитета государства, невозможное в отсутствие авторитетных внешних сил, способных стать между суверенным государством и его подданным, грозя режиму-насильнику положением изгоя в мире.
Новая парадигма
Мир, основанный лишь на «суверенитете» (концепте, в котором своеобразно сливаются признание за некой силой возможности независимо осуществлять власть с признанием законности этой власти), – этот мир принципиально нестабилен.
В нём не прекращаются торги между государствами и конфликты между самими принципами легитимности и баланса сил. Мироустройство же, основанное на идее авторитета, проникнуто гораздо более стабильными, своего рода «молекулярными» связями. Это порядок, при котором сила государства не оборачивается волей к переделу мира и бунтом против существующих рамок легитимности.
Возрастающий вес государства в международных структурах влечёт за собой повышенную его заинтересованность в их сохранении и жизнеспособности «пространства нормы». Такое мироустройство начало оформляться в условиях и на базе привычной нам общественной формации Запада с «экономической доминантой», где идеальной формой существования цивилизации предполагается рост и прогресс, а господствующим критерием служит критерий эффективности.
Но можем ли мы параметры этой формации принимать за нечто неизменное? Не возникает ли впечатления, что уже 20 лет как минимум, с первых докладов Римского клуба, мы присутствуем при зарождении новой социальной парадигмы, при первых признаках предстоящего формационного сдвига? Не может ли эта парадигма, реализовавшись в полную силу, привести к обществу, настолько же отличающемуся от «экономического» общества XIX–XX вв., насколько последнее отлично от общества феодального, где в центре пребывал захваченный самоутверждением воин и политик-аристократ.
В такой парадигме идеалом становится не рост и не прогресс, но непрерывность существования общества, его выживание и ритуальное бессмертие его традиций. А критерий эффективности отступает перед гуманитарными ценностями, обобщавшимися Римским клубом в понятии «качества жизни». Не произойдёт ли в конце XX – начале XXI века взаимоналожения двух процессов: развития постимперских международных структур при одновременном «вползании» передовых посткапиталистических государств в новую формацию? И чем способно обернуться такое взаимоналожение?
Было бы либеральным ребячеством преувеличивать лёгкость и безболезненность подобной эволюции. Концепция «самоограничения ради целого мира», исходящая из постимперских «центров авторитета» – а это, в основном, государства с высоким уровнем жизни, в том числе достигшие масштаба потребления ресурсов, в принципе сопоставимого с расходами всей планеты, – вызовет серьёзное сопротивление со стороны «догоняющих» государств, которые не так-то легко поступятся идеалом роста, 200 лет сиявшим с Запада.
В этом ценностном конфликте «догоняющие» страны скорее всего обопрутся на формулу «суверенитет против авторитета», как это делает Бразилия, истребляя свои тропические леса под негодование мировых экологических организаций. Переход от «экономической» парадигмы к парадигме «культурно-экологической», делающей упор на «снятии напряжений», на деле сам способен спровоцировать ещё непредсказуемые напряжения, грозящие, в конечном счёте, подорвать то «пространство нормы», на котором основывается постимперский международный порядок.
.jpg)
Автор работы: В. Цигаль
Становление «культурно-экологической» парадигмы, схлестнувшись с эволюцией постимперского мира, может сыграть дестабилизирующую роль. Не парадокс ли? Разум бессилен это объяснить...
Вызов пролетаризации
Сейчас, на восходе постимперского мира, исключительно серьёзно встаёт проблема, в своё время глубоко осознанная А. Тойнби и М. Ростовцевым: проблема внутреннего и «внешнего» пролетариата. Пролетариат– низовая масса, задействованная в материальном производстве, в обслуживании «тела» цивилизации, но безнадёжно отчуждённая от её «души» – от её ценностей, от институтов, вырабатывающих и поддерживающих её нормы, – имелся в большинстве известных цивилизаций. Отторгнутый от своего места в производстве, утративший это механическое сцепление с цивилизацией, пролетарий естественно оборачивается люмпеном.
Пролетарские и люмпенские слои не имеют достаточной заинтересованности в выживании той цивилизации, которую обслуживают. Легко увлекаемая идеей распределительной справедливости, эта масса представляет для своей цивилизации постоянную опасность бунта ради утопий «великой простоты». Она чужда норме и мере.
Помимо этого внутреннего пролетариата, на окраинах великих империй и перифериях цивилизаций скапливается «внешний» пролетариат – миллионы людей «полуязыких», выпавших из своей исторической традиции, озлобленных на цивилизацию за те запросы, которые она в них пробудила, но не смогла удовлетворить.
Можно признать, что в этом аспекте положение современного постимперского сообщества лучше, чем некогда было в Римской империи, хотя бы потому, что внутри евро-американской цивилизации отсутствует сколько-нибудь значительный пролетарский контингент.
В прошлом веке культурный и имущий слой («демос») оказался достаточно силён, чтобы отбить натиск внутреннего пролетариата – победа, за которую Запад должен вечно благословлять Кавеньяков и Галифе. В итоге, западное общество смогло интегрировать рабочий класс в свою структуру, что означало ликвидацию пролетарского состояния и пролетарской психологии.
Напротив, в нашем отечестве после Октябрьского переворота отчуждение гигантских людских скопищ от всех легитимных норм, наводнение земель бывшей Российской империи «уродцами», как бы сошедшими со страниц А. Платонова, было невероятно – и по темпам, и по масштабам.
К тому же на наших территориях пролетариат внутренний незаметно переходит во «внешний», заявивший о себе в так называемом южном «поясе» России. Но как внутренний, так и «внешний» наш пролетариат по отношению к постимперскому Западу, особенно к его европейской части, представляет огромный восточный очаг «внешнего» пролетариата, на кавказско-среднеазиатской окраине смыкающийся с южным очагом, представленным движением «пылающего ислама».
Если судить политические движения по их делам, то к исламу «пылающий ислам» относится так же, как большевизм к марксизму. Учение, допускающее самые различные духовные выходы (как и слово «марксизм» вызывает в памяти не один 1917-й год, но и шведскую модель, и структурализм Р. Барта и К. Леви-Строса, и работы П. Б. Струве, и многое другое), трансформируется в освящение антизападнического бунта во славу «великой простоты».
Кувейтский кризис ясно показал, что в противоборстве с революционными попытками пересмотра мирового порядка не только либеральные, как в Египте, но и глубоко традиционалистские, действительно консервативные исламские режимы, типа саудовского, становятся естественными союзниками Запада. Здесь противостоят не религии, не культуры, но «пространство нормы» и бунт; мир, уверенный в своих ценностях, – и «великая простота» несытого пролетарства.
Иные бесы
Постимперский Запад сейчас перед необычным вызовом, качественно отличающимся от большевистского вызова прошлых десятилетий, начиная с Коминтерна. Тогда угроза воплощалась сплочённой, хорошо организованной силой, подобной Мордору из трилогии Дж.Толкиена «Властелин колец», идущему с востока на Средиземье – вечную Европу отечеств.
В 20-е и 30-е годы этот натиск возбуждала мечта о «Земшарной республике Советов», в 60–70-е – потуга консолидировать все «антиимпериалистические отряды». Но теперь разрушительные волны, готовые ринуться на Европу с юга и востока, черпают импульс не в единой, ведающей свою цель злой воле, а в хаосе нелегитимных вожделений.
Повальная суверенизация, исступлённое припоминание и измышление «исторических чаяний и прав» вызовут а Евразии и за Атлантикой всплеск «защитных» национально-ультраправых и изоляционистских движений, что в итоге обернётся рыхлением политических тканей, трайбализацией всего и вся и распадом постимперского содружества на островки враждующих друг с другом воль. Клич такой суверенизации: «Каждый за себя!»
Сейчас надо страшиться именно всеразлагающего приступа «суверенизаторской» политической бесовщины, точно подмеченной М. Волошиным в его лекции «Россия распятая» как характерная примета России дней гражданской войны: «Свойство бесов – дробление и множественность. Имя мне – легион!» – отвечает бес на вопрос об имени. «Дробление и множественность» подступают к Европе с востока и с юга.
Становление «культурно-экологической» парадигмы как широкий социальный процесс, схлестнувшись с эволюцией постимперской международной системы, может на практике сыграть радикально дестабилизирующую роль. Эта роль состояла бы в активизации образованных и полуобразованных национальных элементов, бросающих во имя «возвращения народов к себе», к этнорелигиозным корням вызов информационному, культурному, хозяйственному «империализму» центров авторитета.
Для сохранения единого «пространства нормы» ничего не может быть опаснее союза национального люмпен-пролетария с трайбалистски ориентированными священником и интеллигентом на платформе «Суверенные ценности – суверенные нормы».
Сможет ли Запад так же бороться с «внешним» пролетариатом, как он боролся с внутренним – отбивая и подавляя, сдерживая и разделяя, соблазняя и интегрируя? История не кончилась до тех пор, пока ценности универсальной гражданственности человеческого рода противостоят ценностям расползающейся «великой простоты» – ценностям раковой клетки. История не кончилась, пока Град Земной, где никогда до конца не сольются Закон с Благодатью, способен защитить себя от кромешных опытов низведения Царства Божия на землю явочным порядком
Вадим Цымбурский. Из журнала «Век XX и мир»
Ещё в главе «Гражданин - государство - мир»:
HELP YOURSELF*, ИЛИ Кредо Михаила Стасюлевича
Бес независимости. Постимперский мир перед новым вызовом