20 лет спустя (Николай Карамзин как зеркало русской реформации)
«Письма русского путешественника» (1790–1792)
Париж, апреля... 1790
Говорить ли о французской революции?..
С 14 июля все твердят во Франции об аристократах и демократах, хвалят и бранят друг друга сими именами, по большей части не зная их смысла. /.../
Всякое гражданское общество, веками утверждённое, есть святыня для добрых граждан, и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку. «Утопия» (или «царство счастия», сочинение Моруса. – Прим, автора) будет всегда мечтою доброго сердца или может исполниться неприметным действием времени, посредством медленных, но верных, безопасных успехов разума, просвещения, добрых нравов.
Когда люди уверятся, что для собственного их счастия добродетель необходима, тогда настанет век златой, и во всяком правлении человек насладится мирным благополучием жизни. Всякие же насильственные потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот. /.../
Париж, мая... 1790
/.../ Путь образования или просвещения один для всех народов: все они идут вслед друг за другом. Иностранцы были умнее русских: итак, надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами. Благоразумно ли искать, что сыскано? Лучше ли б было русским не строить кораблей, не образовывать регулярного войска, не заводить академий, фабрик, для того что всё это не русскими выдумано? Какой народ не перенимал у другого? И не должно ли сравняться, чтобы превзойти? /.../
Избирать во всём лучшее – есть действие ума просвещённого, а Пётр Великий хотел просветить ум во всех отношениях. Монарх объявил войну нашим старинным обыкновениям, во-первых, для того, что они были грубы, недостойны своего века; во-вторых, и для того, что они препятствовали введению других, ещё важнейших и полезнейших иностранных новостей. Надлежало, так сказать, свернуть голову закоренелому русскому упрямству, чтобы сделать нас гибкими, способными учиться и перенимать. /.../
Немцы, французы, англичане были впереди русских по крайней мере шестью веками; Пётр двинул нас своею мощною рукой, и мы в несколько лет почти догнали их. Все жалкие иеремиады об изменении русского характера, о потере русской нравственной физиогномии или не что иное, как шутка, или происходят от недостатка в основательном размышлении. Мы не таковы, как брадатые предки наши: тем лучше!
Грубость наружная и внутренняя, невежество, праздность, скука были их долею в самом высшем состоянии, – для нас открыты все пути к утончению разума и к благородным душевным удовольствиям. Всё народное ничто перед человеческим. Главное дело – быть людьми, а не славянами. Что хорошо для людей, то не может быть дурно для русских, и что англичане или немцы изобрели для пользы, выгоды человека, то моё, ибо я человек!
.jpg)
Какую судьбу «подарил» бы Карамзин какой-нибудь нынешней Лизе? Автор рисунка: Г. Епифанов
«О древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» (1811)
/.../ Европа от XIII до XIV века далеко опередила нас в Гражданском просвещении. Сие изменение делалось постепенно, тихо, едва заметно, как естественное возрастание, без порывов и насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя всё к нашему и новое соединяя со старым.
Явился Пётр. В его детские лета самовольство Вельмож, наглость Стрельцов и властолюбие Софьи напоминали России несчастные времена смут Боярских. Но великий муж созрел уже в юношу и мощною рукою схватил кормило Государства. Он сквозь бурю и волны устремился к своей цели: достиг, и всё переменилось.
Сею целию было не только новое величие России, но и совершенное присвоение обычаев Европейских/.../, но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нём границы благоразумия. Пётр не хотел вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное могущество Государств, подобно физическому, нужное для их твёрдости. /.../
Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и вводя иностранные, Государь России унижал Россиян в собственном их сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и Гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими народными особенностями, безгрешными в глазах космополита, благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение достохвально, но в чём состоит оно? В знании нужного для благоденствия художества, искусства, науки не имеют иной цены. Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ.
Два Государства могут стоять на одной степени гражданского просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть насилие, беззаконное и для Монарха Самодержавного. Народ в первоначальном завете с Венценосцами сказал им: «Блюдите нашу безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частию для спасения целого», – но не сказал: «противуборствуйте нашим невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении Государь по справедливости может действовать только примером, а не указом.
Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев требуется долговременность.
Ещё в главе «Просвещение - право - власть»:
20 лет спустя (Николай Карамзин как зеркало русской реформации)
Союз нерушимый, или Несколько разделов из Конституции Соединённых Штатов Америки